Сергей Чупринин. ШТЕЙН (РУБИНШТЕЙН) АЛЕКСАНДР ПЕТРОВИЧ (1906-1993

Самаркандский еврей родом, – как он сам утверждал, — из кантонистов, член ВКП(б) с 1930 года и Союза писателей с 1934-го, Ш. – драматург по советским понятиям образцовый.

Превосходная биография: подростком в составе отрядов ЧОНа охотился за басмачами, с 14-летнего возраста подвизался на журналистском поприще, в 25-летнем взялся за пьесы, большую часть войны провел редактором газеты на линкоре «Октябрьская революция», демобилизован с майорскими погонами и боевым орденом Красной Звезды, без сучка и задоринки прошел как чистки тридцатых, так и антисемитские облавы конца сороковых.

Писал историко-революционные драмы и водевили, семейные сцены и байопики, причем всегда писал правильно: в 1939 году вставил, например, в пьесу «Пролог» эпизод с участием Сталина, а в 1955-м его вычеркнул, зато отразил светлый образ Ильича в пьесе «Между ливнями» (1964). Или вот еще: в «Законе чести» (1948), написанном по прямому заданию ЦК, разоблачил космополитов из ученой среды, однако же в оттепельных «Персональном деле» (1954), «Гостинице “Астория”» (1956), «Океане» (1960), в драматической трилогии «Художник и революция» (1969-1975) смело отстаивал ленинские нормы жизни, необходимость доверия к безвинно оклеветанным и оступившимся. А это, — напоминает Н. Кожевникова, — было «тоже непросто: не забежать вперед и не отстать; не прогневить власть и в то же время вызвать симпатию у либеральной публики, без чего успеха быть не могло».

Лауреат двух Сталинских премий (1949, 1951), неизменно награждавшийся орденами к праздничным датам, он и вел себя всегда исключительно осмотрительно. На приснопамятном собрании 30 октября 1958 года, где линчевали автора «Доктора Живаго», не выступил, но уже на следующем писательском сходе поддержал-таки «единодушное гневное осуждение антипатриотической деятельности Б. Пастернака» (Литературная газета, 13 ноября 1958 года). И, уж понятное дело, никогда не подписывал никаких крамольных писем, и даже на похороны Пастернака, своего переделкинского соседа, не пришел, сказал, — как записано в дневнике К. Чуковского, — что вообще не участвует «в антиправительственных демонстрациях».

Но вот поди ж ты: слыл, — сказали бы сейчас, — рукопожатным, вполне себе вольнодумным и, человек состоятельный, с барственными замашками, после переезда из Питера в Москву устроил у себя дома настоящий салон, и, — сошлемся еще раз на Н. Кожевникову, — «если пытаться всех перечислить, кто у Штейнов бывал, бумаги не хватит».

В. Розов рассказывает, впрочем, что своей популярностью этот салон был обязан не столько самому Ш., державшемуся как бы в тени, сколько его жене Людмиле Яковлевне Штейн-Путиевской, «ее умению привечать и даже коллекционировать личности». Ну и их зятю И. Кваше, модному актеру модного театра «Современник», конечно. Так что собирались на штейновский огонек «и адмиралы, и генералы, и народные артисты, и знаменитые барды, и выдающиеся ученые – и всегда там был накрыт большой круглый стол красного дерева, уставленный закусками, сластями, винами».

Там, — вспоминает В. Розов, — Владимир Высоцкий «исполнял свои новые песни, в том числе ставшую знаменитой “Охоту на волков”», там, «как всегда, отбивая ритм рукой, читал свои стихи Андрей Вознесенский», «с глубокой проникновенностью пел Булат Окуджава», «своим слегка выспренним тоном, сама наслаждаясь музыкой стиха, читала, будто пела, свои стихи Белла Ахмадулина».

Что ж, роль салонов, дачных поселков, домов творчества и кухонь, как и роль профессиональных писательских жен в литературной жизни советской эпохи, еще ждет своего исследователя. Нам же пока достаточно согласиться с Н. Кожевниковой, утверждающей, что зачастую «никакое официальное одобрение, никакая хвалебная рецензия не могли даже отдаленно равняться по влиянию с тем, что возникало из шепота на тех самых, уже набивших оскомину кухнях». И добавить, что пересуды и слухи, рождавшиеся в застольном дружеском общении, расходились так широко, что не могли не достигать и всеслышащих ушей тех, кому по должности всё знать положено.

По этой части к Ш., как рассказывают, уже у его современников были вопросы. Они и сейчас есть. Ну вот, например, выдержка из справки о том, как летом 1958 года писатели отреагировали на роман В. Кочетова «Братья Ершовы», которую в ЦК КПСС направил начальник одного из отделов 4-го управления КГБ Ф. Бобков: «Драматург А. Штейн рассказал мне, что и в Коктебеле, откуда он недавно приехал, и в Переделкине, где он отдыхает на даче, все почти без исключения писатели резко отрицательно относятся к роману: “Гуляют по Переделкину Федин с Леоновым, Вс. Иванов с К. Чуковским, Ираклий Андроников с Катаевым и издеваются над Кочетовым, рассказывают друг другу самые вопиющие эпизоды, приводят цитаты, а выступать никто из них не хочет, все боятся неприятностей, берегут нервы”».

Взято, как мы понимаем, из доверительного разговора. Но только ли разговорами ограничивалось общение вольнодумного драматурга с офицерами госбезопасности или закрытые архивы хранят, возможно, еще более выразительные документы? Как знать. Во всяком случае, в давно забытых книгах Ш. ответа на эти вопросы наверняка нет. Вряд ли они есть и в до сих пор, увы, не опубликованных дневниках его жены.

Но прочесть хотелось бы.

Соч.: Непридуманное. М., 1985; Избранное в 2 тт. М., 1988; И не только о нем…: Повесть. М., 1990.