Альфред Кох о понятии «родина»

Я родился в Казахстане, жил в России сорок четыре года и вот уже восемь лет живу в Германии. Понятие «родина» у меня размыто и не так остро, как у тех, кто родился и прожил всю жизнь в одной стране или даже в одном городе или деревне.

Разумеется сыграло свою роль и то, что я полукровка: наполовину — немец, а наполовину — русский. Это тоже не помогало самоидентификации, как вы понимаете. В Казахстане мы были ссыльные Сталиным поселенцы, чужаки, а в России меня никто не считал русским («немец-перец-колбаса»), как, впрочем, в Германии тоже всех немцев из бывшего СССР считают русскими…
В этих условиях мне трудно предать родину, которой у меня фактически нет. Формально — это Казахстан. По гражданству — Германия и Россия, а по национальности — вообще непонятно. Ведь мало себя как-то назвать, важно, чтобы и окружающие тебя люди признали тебя таковым. А этого со мной не случалось никогда.

Спасением является христианство, в котором «нет ни эллина, ни иудея…». У христианина, как известно, нет отечества и для него все люди — братья. Однако, я бы покривил душой, если бы сказал, что этим исчерпывается моя рефлексия на тему родины. Это не так.
Есть одна вещь, которая мною лично ощущается как моя родина — это русский язык. Он не имеет гражданства и не должен признавать над собой власть Москвы. И Бунин, и Набоков, и Бродский писали на русском языке не будучи ни коим образом подданными русского государства. Во всяком случае того государства, современниками которого они являлись. И это не мешало им создавать великие произведения русской культуры.

Я думаю не будет натяжкой сказать, что все, что написано стоящего в русской литературе, все, что останется еще долго в нашей памяти — это все написано не внутри СССР, а за его пределами. Редкие исключения лишь подтверждают это правило: все гении русской культуры, кто волею случая оказался внутри «периметра» имели незавидную судьбу. И остается лишь догадываться, что написал бы Мандельштам или Ахматова окажись они на свободе…

В свое время, уехавший из Германии Томас Манн, в ответ на реплику Геббельса о том, что «немецкая культура обойдется и без господина Манна», сказал, выступая на ВВС, что «немецкая культура — там где я!».

Всякий, кто сейчас бросает мне или моим друзьям упрек в предательстве родины, должен знать, что у нас с ними разные родины. У них это российская территория (которой им все время мало), а для меня — русская культура (которая неисчерпаема и самодостаточна).

Я этой своей родины не предавал, и она всегда со мной. Это то, что меня, как и Тургенева, поддерживает в годину испытаний и что я никогда не смогу предать потому, что это часть меня. Так же как мой мозг или мое сердце.

И я с не меньшим правом могу бросить им в лицо обвинение в предательстве этой родины. Потому, что они ее предали. Потому, что путь рабского подчинения, компромиссов и умолчаний и есть путь предательства культуры. Любой. И русской — в том числе.

Можно ошибаться. И я, конечно же, много раз в своей жизни ошибался. Но нельзя любить российскую тьму, когда эта тьма, как «кадавр, неудовлетворенный желудочно», пожирает все, что мне дорого в этом мире: свободу, правду, жизнь. Мое молчание в такую минуту и будет предательством русской культуры, а значит — моей родины.

И сегодня, когда власть в России принадлежит нравственным уродам, которые никакой русской культуры не знают даже близко, можно смело сказать, что русская культура сейчас скорее там, где Киев и Харьков. А не где Москва и Петербург. Как бы украинцам это не казалось оскорбительным. Но это именно так.

И, поскольку я сегодня вместе моими друзьями одесситами и киевлянами, вместе с прекрасным Львовом, а не с паскудной и продажной Москвой, то я могу смело сказать вслед за Томасом Манном: «Русская культура — там где я!». И я своей родины не предавал в отличие от вас, господа русские по паспорту, а не по совести.