Анатолий Головков. ПОЛУСТАНОК

Что там мерещится по ночам в Галилее, может, и под утро, но еще до того, как загремит мусорка внизу, пугая [кота] Томаса.

За окном вагона жирные мандельштамовские фонари, изморозь, чужой говор. Совсем не иврит. Какая-то станция, граница декораций и представлений.
Купе, собачье одеяло, простыни, как всегда влажные, запах карболки.
Рюкзак с велосипедом.
Чай, помнишь ли, заказывал? Принесли в подстаканнике, дрожит ложка, цукер-рафинадер, едрёшка матрёшка.
И эвон что в блокноте осталось, вкривь и вкось:

Полустанок, хромая собака,
две весталки с картошкой, старик.
Но к спине прилипает рубаха,
как представлю хотя бы на миг,
что с покорной спиною дворняга —
твой единственный друг и родня.
А вон тот проводник-бедолага
поторапливает не меня.

Ненадежен маршрут через годы.
И когда протрубят имена,
кто окажется крепче погоды,
легче тучи, и чья сторона
бросит жребий на новой неделе,
чтоб пополнить обители, где
вместо пенья и света в туннеле
только отблески в мутной воде.

Всегда хотелось подальше от сучьей жизни.
От машина не заводится. От штраф плати. От десятого черновика. От болит запястье, анализы, тосол, звонки. От этой жопы, от пустыни во рту.

Кот вздохнет, — и смотришь среди ночи, не мигая, как филин чумной: ага! Тапки под диваном, томик Рембо с очками на ковре, — ладно, мужик, всё не так плохо.
Пусть не Чоп, не Брест, не Джанкой, и в долине тихо.
Внизу пальмы шелестят.
Не морочат, не трясут, не лезут в душу, — спасибо. Значит, уже нормально.
Амен.