Сергей Чупринин. СЫРОКОМСКИЙ ВИТАЛИЙ АЛЕКСАНДРОВИЧ (1929-2006)

(Размер шрифта можно увеличить, нажав на Ctrl + знак «плюс»)

Выпускники Московского института международных отношений получали распределение если не в МИД, то, как правило, за границу – дипломатами, журналистами либо разведчиками, что сплошь и рядом, впрочем, прекрасно совмещалось. А вот С. с его «красным» дипломом в 1951 году направили  – не спрашивайте, почему  – во владимирскую молодежную газету «Сталинская смена».

Хоть и близко от Москвы, но все же провинция, и отличиться было не просто. Но он уже тогда работником был, видимо, образцовым, так что вступил в партию (1953), вырос в редакции до должности ответственного секретаря и в 1955 году сумел-таки вернуться в столицу.
Пять лет ушло на службу заведующим отделом в газете «Вечерняя Москва», и вот новое назначение – помощником первого секретаря Московского горкома КПСС (1961-1963) сначала у П. Демичева, потом у Н. Егорычева, и эта работа, — процитируем самого С., — «полуслугой, полувладыкой»  дала ему многое, и отнюдь не только связи, не только высокую спичрайтерскую квалификацию и умение свободно ориентироваться в коридорах власти.

«Я должен был быть доволен, — вспоминает С. – Но рвался я в газету, на творческую работу».  И получил ее, в возрасте 34 лет возглавив газету «Вечерняя Москва», которая воспринималась не более чем как «городская сплетница», но могла, и это быстро доказал новый редактор, стать мало того что влиятельным, так еще и популярным изданием. В киоски «Союзпечати» начали выстраиваться очереди, а подписной тираж за три года вырос вдвое.

И это талант, конечно, но особого рода – редакторский, реализующий себя не собственными текстами, а точно подобранными текстами своих сотрудников и внештатных авторов, точно подобранных в команду единомышленников.

И это уже тогда обнаружившаяся принципиальная установка – ни в самой малой степени не покушаясь на основы власти, на правящую идеологию, шаг за шагом добиваться того, чтобы в условиях хоть недоразвитого, хоть переразвитого социализма жизнь обычных людей стала более сносной.

Из этой установки, собственно, и выросла не афишируемая, но всем понятная программа обновленной «Литературной газеты»,  куда А. Чаковский в конце 1965 года позвал С. на роль своего первого заместителя. И – едва тот согласился, выговорив себе самостоятельность во всем, что касалось тактики, — тут же «преспокойненько отправился в отпуск».

Так оно и дальше пойдет: А. Чаковский, — как без всякой обиды, скорее с благодарностью рассказывает его первый зам, — «отсутствовал в редакции в среднем по семь месяцев в году: три месяца — положенный отпуск секретаря правления Союза писателей СССР, еще три месяца — творческий отпуск за свой счет, минимум месяц — депутатские поездки к избирателям в Мордовию и заграничные командировки».

Руки у С. были развязаны. И можно было отделы экономики, науки, комвоса (коммунистического воспитания) и социально-бытовых проблем комплектовать, что называется, из первых перьев, не слишком обращая внимание на их партийность и национальность. И можно было дирижировать боями с Аэрофлотом и Минздравом, иными всякими ведомствами, кроме, естественно, силовых и идеологических. И можно было ввести в обычай судебные очерки, защищая честь и достоинство рядовых сограждан так, чтобы каждый случай прочитывался как типичный. И озорникам из Клуба «12 стульев» тоже можно было дать волю…

Удавалось, конечно, отнюдь не всё. И, конечно, «Гайд-парком при социализме» или «клапаном на перегревшемся паровом котле» эту газету называли не без иронии. Однако ее тираж, дойдя до миллиона, пошел дальше, дальше – и небеспричинно: «тогда, в те прошлые годы, — размышляет С., — мы, даже не мечтая о свободе печати, все уже умудрялись кое-чего добиваться».

И, — напоминает А. Борин, — «все самые громкие публикации, наделавшие много шума, вызвавшие ярость начальства, появились в газете благодаря Виталию Александровичу. В ту пору ходила фраза: смелых журналистов не бывает, бывают только смелые редактора. Это в полной мере относилось к Сырокомскому».

Однако это всё вторая, по тогдашнему выражению, тетрадка газеты, статьи о жизни. А что же, собственно, литература? С нею С., как он сам признается в мемуарах, знаком был слабо да и не слишком ею интересовался, рассматривая противостояние «Нового мира» А. Твардовского и кочетовского «Октября» как «войну алой и белой розы»,  а литературные разделы газеты понимая то ли как докучно обязательный придаток, то ли как своего рода мопассановскую Пышку, что своею честью должна заплатить за возможность золотым перьям из второй тетрадки пробить в печать что-либо стоящее.

Здесь правила игры диктовались Союзом писателей и, разумеется, Отделом культуры ЦК, с которыми сверяли решительно всё – от выбора авторов до содержания или, случалось и такое, даже до           заголовков потенциально опасных статей и рецензий. Разрешенным максимумом «Литгазеты» стал баланс: «если в этом номере печатались “левые”, то в следующем непременно надо было дать “правых”, и наоборот», а одно мнение о приметной книге уравновешивалось другим.

Вроде бы и невелика, по нынешним понятиям, радость, но и она была школой плюрализма, и она ценилась как читателями, так и сотрудниками литературных отделов, их авторами, точно знавшими, что каждая публикация в «Литгазете» будет замечена.

Так и прошли почти 15 лет, пока в субботу 19 мая 1980 года на дачу к С., только что награжденному премией Ленинского комсомола, не заехал А. Чаковский:
«- Я от Зимянина, — сказал он. — Вас переводят из газеты на другую работу…
— За что? Почему?
— Зимянин сказал, что вы сами все знаете, мне ничего не объяснил. Он непреклонен».

С утра в понедельник об этом известили коллектив редакции, и по Москве поползли слухи: то ли что снят С. был по приказу А. Громыко за статью о махинациях в мидовском жилищном кооперативе,  то ли «в этом драматически нелепом происшествии замешан злой анекдот, рассказанный не тем, от кого могли это ожидать, и, главное, совсем не тому человеку»,  то ли и вовсе, что С. будто бы «перепродавал иконы, издал в ФРГ свою книжку, а гонорар утаил».

Для самого С. повод к внезапной немилости так и остался загадкой. Лишь в середине 1990-х М. Зимянин, давно уже к этому времени пребывавший в отставке, на вопрос C. «за что и почему убрали из “Литгазеты”» ответил: «Спросите тех, кто лежит у Кремлевской стены. (Кто они — Брежнев, Суслов, Андропов? — В.С.). Я солдат партии. Вышестоящий партийный руководитель поручил мне перевести вас на другую работу, что я и сделал. <…> Скажите еще спасибо, что это дело поручили мне, будь иначе — вам пришлось бы куда горше».

Так что остается принять версию, по которой всё дело в неосторожном разговоре с опальным московским лидером Н. Егорычевым, когда С., — как он вспоминает, — «сидя в его кабинете, яростно критиковал застойные явления в городской партийной жизни, говорил о растущей апатии коммунистов», да мало того, — добавляет его пасынок Л. Млечин, – «с болью в душе говорил, что ввод войск в Афганистан – преступление, что Брежнев в маразме и за страну стыдно».

И сошло бы с рук, но в квартире Н. Егорычева были установлены подслушивающие устройства, так что, — продолжает Л. Млечин, —  «Андропов  лично прослушал запись разговора, после чего позвонил  секретарю ЦК, ведавшему средствами массовой информации, и дал указание убрать смельчака с работы».

Вот и всё, собственно: карьера, а с нею и жизнь С., которому едва исполнилось 50 лет, рухнули в одночасье. Пришлось четыре года отсидеть на малозначащей должности в издательстве «Прогресс», еще три отмаяться во Всесоюзном агентстве по авторским правам, пока вместе с перестройкой не вернуться к реальному делу, и о том, как он руководил «Неделей», выходившей в качестве приложения к газете «Известия» (1986-1990), вспоминают много доброго, но…
Но как С. уже ни бился, время его акмэ осталось в прошлом.

И к «Литературной газете» прежняя слава лучшей из лучших уже не вернулась.
Соч.: Загадка патриарха: Воспоминания старого газетчика // Знамя, 2001, № 4.
Лит.: Борин А. Моя «Литературка» // Знамя, 2014, № 7; Млечин Л. Пленники прошлого: Сто лет истории России глазами одной семьи. СПб: Пальмира, 2018.