Сергей Чупринин. ГЛАЗКОВ НИКОЛАЙ ИВАНОВИЧ (1919-1979)

(Размер шрифта можно увеличить, нажав на Ctrl + знак «плюс»)

Книга о Г., вышедшая через 27 лет после его смерти, называется просто и хорошо – «Всего лишь гений…». Это он сам обычно так представлялся и даже сочинил в 1949 году будто бы шутливое, но на самом деле программное «Руководство для начинающих гениев», где ясно сказано:

«Гений обязательно знает, что он гений, и не скрывает этого от окружающих. Гений обязательно высказывает небывалые, на первый взгляд, безумные мысли. Для гения основная радость жизни состоит в его собственной гениальности. Гений обязательно не признается огромным большинством своих современников, ибо они до него не доросли. Гений поражает толпу не только огромным богатством своего внутреннего мира, но и своим внешним обликом».

И современников Г. действительно поражал. Прежде всего беспечностью, чтоб не сказать безалаберностью, с какою он распоряжался собственной жизнью. Вот вроде и учился всю молодость – на филфаке МГПИ (1938-1940), в Литинституте (1941), в Горьковском пединституте (1942), — но так, кажется, ничего не закончил. И соответственно профессии не имел, поэтому — за вычетом недолгого учительства в сельской школе (1942-1944) и еще более кратковременных синекур в многотиражке «Московский университет» (1944) или в роли секретаря у артиста В. Яхонтова (1945) — пропитание он себе обеспечивал тем, что пилил дрова, подрабатывал грузчиком, носильщиком на вокзале.

Блаженный? Сумасшедший? Не исключено, что и так. Во всяком случае, в действующую армию Г. не взяли, поставив диагноз «циклофрения», то есть редкие приступы с промежутками полноценного здоровья в несколько лет. И кто знает, может быть, и свободу он, — как говорит Е. Евтушенко, — сберег «лишь ценой своего спасительного скоморошества», ибо, — свидетельствует уже Н. Коржавин, — «его невписываемость в ранжир можно было всегда объяснить болезнью – присовокупив для наглядности какие-то курьезные, но политически безобидные его высказывания или строки».

А в сталинские годы Г. арестовывать было за что. Всякие группы органам виделись тогда контрреволюционными, он же еще студентом Московского педа придумал (вместе с Ю. Долгиным) неофутуристическое объединение «небывалистов» и даже выпустил два машинописных альманаха – такой, например: «Расплавленный висмут. Творический зшиток синусоиды небывалистов» (1940). И стихи писал, говоря по правде, сомнительные: эксцентричные, шутовские, в плане поэтики невероятно изобретательные, а в плане смысла безусловно предосудительные.

Ну вот, скажем: «Мне говорят, что “Окна ТАСС” // Моих стихов полезнее. // Полезен так же унитаз, // Но это не поэзия». Или того круче: «Господи, вступися за Советы, // Упаси страну от высших рас, // Потому что все Твои заветы // Гитлер нарушает чаще нас…»

О публикациях нельзя было и помыслить. Зато в салоне Л. Брик он был принят как самый дорогой гость, дружил с М. Кульчицким, Б. Слуцким, Д. Самойловым, и, — вспоминает С. Наровчатов, — «мы, его товарищи, его сверстники, знали чуть ли не все его стихи. <…> Среди них попадались настоящие шедевры». Так что дошедшая до наших дней легенда о Г. – «человек не без некоторого безумия, но сильнейший поэт» (А. Межиров), «великий поэт современной эпохи» (это уже сам Г. о себе) – берет начало именно оттуда: из допечатной эры. Или эры «самсебяиздата», как Г. еще в 1940 году стал называть самопальные, сначала рукописные, потом на машинке книжечки своих стихов.

Они-то и сейчас памятны, и сейчас составляют основу глазковских изданий. Но тогда… Время шло, жизнь перевалила за войну, и даже Г. стало, вероятно, уже невозможно жить с тем ощущением, с каким прошла первая половина жизни: «Я отщепенец и изгой // И реагирую на это // Тоской //Поэта». Да и к тому же: раз, мол, «мне мир златые горы дать // Не захотел. Мне не понравилось // И надоело голодать». Он, поэт «блестящего таланта и трагической искренности» — 21 февраля 1948 года записал в дневнике Д. Самойлов, — «чувствует страшный тупик, в который зашла “глазковщина”».

Рубежным стало лето 1949 года, когда в журнале «Октябрь» появилось глазковское стихотворение «Миллионеры», где в полном соответствии с установками Агитпропа американскому бездельнику, получившему в наследство миллион долларов, противопоставлялся советский летчик, счастливый тем, что он налетал миллион часов.

Что ж, стихи ничем не хуже тех, что печатались тогда во множестве. Но и не лучше ничем; даже прославленная версификаторская изобретательность Г. и та куда-то подевалась. Ёрник, «юродивый Поэтограда» выучил правила чужой для него игры: «Я воспринимаю Советскую власть, // Как осень и зиму, весну и лето».
И естественно, что, принявшись, — по оценке Л. Лосева, — писать стихи «от лица идиота, зазубрившего лозунги начальства», Г. стал появляться на газетных и журнальных страницах всё чаще. И в Союз писателей его со временем приняли, и первая книжка не сразу, но подошла – «Моя эстрада» (Калинин, 1957). За нею следующие двенадцать, никем не замеченные, — вплоть до однотомника в издательстве «Художественная литература» (1979).

Г. дважды еще попытался, впрочем, рыпнуться – дал подборочку в неподцензурный «Синтаксис» А. Гинзбурга (1959), попробовал в 1964 году с М. Лукониным переправить в Чехословакию рукопись, стихи в которой, — как доложил в ЦК председатель Госкомпечати П. Романов, — «являются ущербными, имеют неверное политическое звучание, написаны на низком идейно-художественном уровне, пронизаны духом безудержного самовосхваления и прославления собственной гениальности».

Однако, — говорит биограф поэта И. Винокурова, — «вернуться к себе прежнему не удалось. Все, что составляло острое глазковское своеобразие – ирония, эксцентрика, игра, — было утеряно. Стихи становятся “никакими”, приводя на ум раннее глазковское краткостишие: “Что такое стихи хорошие? // Те, которые непохожие. // Что такое стихи плохие? // Те, которые никакие».

Может быть, и правда ему было снова «надо с ума сойти, // Чтоб, как прежде, писать стихи для // Очень умных, но десяти…» И, может быть, лучшим напоминанием о Г. останется сыгранная им в фильме А. Тарковского «Андрей Рублев» (1966) роль «летающего мужика», который на самодельном воздушном шаре попытался подняться в небо, но разбился насмерть.

Соч.: Избранное. М.: Худож. лит., 1989; Самые мои стихи. М.: Слово/Slovo, 1995; Хихимора. М.: Время, 2007.
Лит.: Воспоминания о Николае Глазкове. М., 1989; Винокурова И. «Всего лишь гений…»: Судьба Николая Глазкова. М.: Время, 2006.