Мария Шенбрунн-Амор об исчезнувших предметах быта

Лента припоминает исчезнувшие из нашей жизни предметы быта.

В моем собственном далеком детстве остались телефон с трубкой, диском и длиннющим шнуром, гэдээровская механическая ножная швейная машинка «Веритас», магнитофон с бобинами, патефон и пластинки «Томбе ла неж» Адамо, «My Lady D’Arbanville» Стивенса, Хампердинка и «Хава нагила» Дина Рида. Пишущая машинка и стук ее клавиш, исчезнувший из этого мира, как ять и фита. В портфеле бренчали пенал, химические карандаши, циркуль, готовальня и эээ… астролябия? в общем, какие-то железные линейки странных форм. Боюсь, когда объясняли, для чего они мне в жизни понадобятся, я читала спрятанные под партой «Юные годы короля Генриха IV».

Лишь в полутьме английских фильмов я все еще порой встречаюсь с секретерами. Шкафы на ножках тоже перебрались в антикварные магазины. Может, в других местах они по сю пору в почете, но в американских домах китайский ширпотреб распихан по встроенным стенным шкафам, по чуланам и подвалам. Интересно, продолжает ли полированная мебель тренировать опрятность домохозяек?

Из одежды канули в Лету рейтузы. В детстве они упрямо сползали с бедер на юг, и отвислая мотня стесняла мой детский, но решительный шаг. Элегантной альтернативой были чулки, пристегивающиеся к поясу. Спустя годы, вживаясь в образ Софи Лорен, я пробовала нарядиться в эту радость фетишистов, но так и не сумела притерпеться к неудобству, а в детстве, меж тем, вся эта сбруя нисколько не мешала мне скакать по двору дни напролет! Школьную форму стирали редко, потому что каждый раз надо было отпарывать и пришивать обратно воротничок и манжеты, из-за этого и из-за ассоциаций со школой она вызывала такое отвращение, что дома я в ней даже не стул не садилась, немедленно по возвращении переодевалась в домашнее.

Следует заметить, что одежда, устаревая каждый сезон, умудрилась за мою жизнь принципиально не измениться. Думалось, в 21 веке мы все будем рассекать в одноразовых серебристых космических костюмах, причем по Марсу, ан нет. Из всех футуристических технологий заграничный пошив обрадовал только лайкрой. Верны себе и мне остались наручные часы: Ebel ничем не отличается от советских часиков, которые мама презентовала мне на двенадцатилетие, Хотя, конечно, сам факт ношения часов уже относит меня к старообрядцам.

Капроновые колготки аккуратно штопались нитью, выдернутой из чулок, уже отживших свой век.

Скромность не позволяет мне описать с достоверностью летописца некоторые предметы личной женской гигиены и санитарии, но поверьте, они являлись неотъемлемой составляющей библейского проклятия.

Весь уход за кожей надежно обеспечивал шедевр бытовой химии в виде какого-то крема в тюбике, я им мазала цыпки на руках, а мама – веки. Говорят, можно было, задавшись этой целью, раздобыть французский Ланком, но наши цели были тогда высокодуховными, так что мы были обречены на «Увлажняющий крем «Вечер» для сухой и чувствительной кожи». Столь же невольную верность я хранила духам «Ша нуар», и была овеяна одним стойким ароматом, живой укор нонешнему нашему повальному промискуитету в этой области.

Первые, польские, кажется, дезодоранты чудовищно воняли тухлой рыбой, доказывая, что лекарство бывает хуже болезни. В подростковом впечатлительном возрасте в умывальной кемпинга наткнулась на француженку, бреющую ногу. Поразилась так, как если бы она брила щеки. До этого даже никогда не слышала о том, что женщины могут себе что-либо брить. Впрочем благодаря лейзеру женское бритье вот-вот вернется в область страшных преданий.

Разумеется, попробовавшие на себе счастливицы не забудут тушь для ресниц, в которую плевали, и которая в отместку разъедала глаза до слез.

Роскошь красивых, атласных пуховых одеял и накрахмаленных льняных пододеяльников с вышивкой ришелье и ромбовидной дыркой патриотически осталась на родине.

Из еды добром помнится шоколадное и селедочное масло. Из отвратительных кушаний детского сада — тыквенная каша и толстые срезы баклажанов с трясущейся склизкой плотью и фаршем посередине. Есть заставляли, но рвотный рефлекс надежно защищал меня от извергов. Благим, однако, результатом на всю жизнь осталось равнодушие к еде. (Тут, может, пора признаться, что в юности я больше года проработала поваром в кибуце. Еще одно тяжкое испытание стойкости израильских пионеров-первопроходцев.)

Посуду мыли арабским стиральным порошком, используя вместо мочалки старые капроновые чулки.

На буфете всегда стоял кувшин с кипяченой водой и с серебряной ложкой внутри. В припадке ностальгии купила в Америке эмалированные миски, но это уже, конечно, была неестественная подделка под ретро. Бидоны подались на сцену в качестве реквизита. А встречал ли кто по тюрьмам и пересылкам мясорубки? Какова-то их судьба?

С шестнадцати лет не видела мимозы. Да и была ли она на самом деле? Подозреваю, в реальности существовали только комочки ваты, которые я старательно красила в желтый цвет каждое Восьмое Марта.

А последняя потеря произошла совсем недавно. Долгие годы детство возвращалось ко мне в запахе креозота московского метро. Ноне канул в Лету и креозот, увы.