Автор: Я давно интересуюсь темой отношения к переводу в еврейской и других традиционных книжных культурах. Речь о переводе со священного языка на повседневный, связывающем мир идеальных святых книг и мир повседневной жизни.
Когда-то я написал заметку в интернете на тему о том, что говорится в Талмуде о переводе на греческий язык. Вот та заметка («Да пребудет краса Иафета в шатре Симовом»: статус греческого языка в иудаизме») https://berkovich-zametki.com/Nomer32/MN48.htm
Леви Китросский недавно обратил внимание (вот его блог http://machanaim-2.org/wp-blog/poteryano-i-najdeno-v-perevode-megila-9) на одну место в трактате Мегилла 9а, в общем-то, хорошо известное, но, по-моему, позволяющее еще раз взглянуть на то, как наличие в языке падежей (и в более широком смысле — аналитический или синтетический характер языка) влияет на восприятие субъект-объектных отношений.
Это место, где обсуждается легенда о переводе Торы на греческий язык, Септуагинте. Мудрецы утверждают, будто переводчики изменили порядок слов в переводе, чтобы избежать возможного понимания смысла Торы, противоречащего единобожию
«И написали ему [царю Птолемею, по заказу которого был сделан перевод]: БОГ СОТВОРИЛ В НАЧАЛЕ«.
То есть изменили порядок слов, ведь Тора начинается словами «В начале сотворил Бог». Заметим, что это не соответствует действительности, в Септуагинте написано «ἐν ἀρχῇ ἐποίησεν ὁ θεὸς» («B начале сотворил Бог»). Но сейчас важны не факты, а как мудрецы Талмуда воспринимали эту тему.
Раши пишет: «‘Бог сотворил в начале небеса’ — чтобы не сказали, что ‘Вначале’ — имя [собственное], и что есть два начала, и одно сотворило другое »
Тосафот и другие комментаторы дальше развивают эту мысль, о чем желающие могут прочитать в оригинале (привожу ниже сответствующую страницу) или найти в сети перевод.
Как совершенно справедливо заметил Л. К., мудрецы не знали, что в греческом языке есть падежи. Слово в форме именительного падежа уже по своей природе является объектом, а в винительном падеже — субъектом. Так в синтетических языках с флексиями, но не так в аналитических языках, где все определяется порядком слов. Поэтому слово и предмет мыслятся исключенными из субъект-объектных отношений. А падежи кажутся непонятной метафизической нагрузкой к ясным понятиям. С точки зрения носителя аналитического языка совершенно непонятно, зачем говорить по-разному «вода» (именительный падеж, т.е. субъект) и «воду» (винительный падеж, то есть объект), ведь речь об одном и том же ясном предмете, о воде. Таким образом, отношения между предметами воспринимаются как нечто отсутствуюшее, по крайней мере, на уровне словоформы.
Это может иметь далеко идущие последствия. Английский — наиболее аналитический из европейских языков. И именно из английскиго протестантизма развилось понятие о теологии природы, а затем и о натурфилософии. Для английского права характерно прецедентное право, когда нет внешнего законодателя, а законы определяюстя самими судебными решениями то есть правоприменителями. Это аналогично представлению, будто законы природы устанавливаются самой материей и «в мире нет ничего, кроме движущейся материи,» как сказал классик. На англоязычной почве выросли такие идеи как аналитическая философия, прагматизм, бехевиоризм, новый атеизм, да и вообще материализм с постановкой денег во главу угла.
Исключение для греческого сделано поскольку уже существовал вдохновленный святым духом перевод Септуагинты, однако формальным основанием служит толкование стиха из книги Бытия (9:27): «Прострет Б-г Йафета, и да пребудет он в шатрах Шема». Талмуд понимает этот стих как «И украсит Б-г Йафета, и тот пребудет в шатрах Шема». Греческий – наиболее красивый из языков потомков Йафета, потому именно ему суждено пребывать в шатре Шема, т.е. у евреев.
____________________________
Михаил, а разве так можно? Весь смысл теряется. В Торе же говорится о потомстве Иафета, именно о «распространении» его потомства, которому предрекалось самое широкое расселение на земле.
По Штейнбергу, имя Иафет означает «распространение» или «широкое распространение» и происходит от глагола расширять, дать простор פתה. На что намекает, как он считает, выражение:
«ефет Элогим ле-ефет вэ-йшкон бэ-оhалей шэм».
Но это же типичная тавтология. Удвоение, повторы, тавтология свойственны этапу раннего языкотворчества: «зарезал зарезаемое», «смертью умрешь», «сказал говоря», «жертву жертвовать», «притязание притязаешь» и пр.