Читаю книгу Дж. Лакоффа «Женщины, огонь и опасные вещи»

Выпишу сюда свои дневниковые записи о чтении книги Дж. Лакоффа «Женщины, огонь и опасные вещи». Оговорюсь, что для меня отправной точкой является физическая теория цвета, которая гораздо сложнее, чем люди обычно думают (программисты думают, будто цвет — это точка в пространстве RGB, а колбочки в глазу — это то же самое, что RGB; однако это совсем не так устроено, цвет субъективен).
— — — — — — —
Читатю книгу Лакоффа «Женщины, огонь и опасные вещи» (см. мой предыдущий пост). Она написана хорошо хоть и многословно, длинная, за один день не проглотить.

Лакофф пишет о том, что «категории» и классификации, таксономия, как они понимались со времен Аристотеля, не вполне строги и их можно критиковать. Например, что такое «игра» нельзя определить при помощи формальногo определения. И вообще ничего нельзя определить формально, из любых формальных правил есть исключения. (Экая новость!) Люди думают, что понятие вроде «игра» можно определить аксиоматически или по каким-то признакам. А на самом деле, есть признаки, но они не обязательные, много игр не подпадает под них, есть подпадающие но не игры, есть особые случаи, есть игры типичные, а есть нетипичные и так далее.

Дальше он приводит интересный пример с цветами. Сепир-Уорф считали, что сколько есть в языке цветов, столько человек и различает. От себя добавлю, в древнееврейским (в библейском иврите), например, только два цвета (совсем от себя добавлю, что в библейском иврите нет слова для полового члена, и что из этого следует?).

Некие Брент Берлин и Пол Кей в 1960е исследовали этот вопрос, про цвета. Они нашли, что в некотoрых языках есть только два цвета, это черный и белый [замечу, в др-евр не так]. А вообще базовых цветов [якобы] одиннадцать, это black ‘черный’, white ‘белый’, red ‘красный’, yellow ‘желтый’, green ‘зеленый’, blue ‘синий’, brown ‘коричневый’, purple ‘фиолетовый’, pink ‘розовый’, orange ‘оранжевый’ и gray ‘серый’. Как видно, наш русский «голубой» не вошел.

«Если язык имеет только два базовых наименования, то это черный и белый, которые более правильно было бы называть холодный (покрывающий черный, синий, зеленый и серый цвет) и теплый (покрывающий белый, желтый, оранжевый и красный). Если язык имеет три базовых наименования цвета, то это черный, белый и красный. Если в языке четыре базовых наименования цвета, то четвертый один из следующих: желтый, синий или зеленый. Таким образом, в языках с четырьмя базовыми наименованиями цвета есть следующие возможности: черный, белый, красный, желтый; черный, белый, красный, синий и черный, белый, красный, зеленый. И так далее, вниз по следующей иерархии:

черный, белый
красный
желтый, синий, зеленый
коричневый
фиолетовый, розовый, оранжевый, серый

Найти все эти закономерности Берлину и Кею позволило открытие центральных цветов. Если просто просить говорящих в разных частях мира выбрать участки спектра, к которым относятся их базовые наименования цвета, никакой закономерности увидеть не удастся.

Границы между цветовыми областями варьируются от языка к языку. Закономерности обнаруживаются только тогда, когда говорящих просят указать лучший образец для базового наименования цвета на стандартной таблице, состоящей из 320 различных цветовых образцов. В этом случае во всех языках говорящие выбирают практически одни и те же лучшие примеры для базовых наименований цвета. Например, в языках, где имеется базовое наименование для цветов в синем диапазоне, для всех говорящих, независимо от того, на каком языке они говорят, лучшим примером всегда является один и тот же центральный синий. Предположим, в языке есть базовое наименование цвета, которое покрывает область синего и зеленого; назовем этот цвет силеный. Наилучшим примером «силеного» будет не бирюзовый, находящийся в середине сине-зеленого участка спектра, а либо центральный синий, либо центральный зеленый. Таким образом, центральные цвета позволяют производить межъязыковое сравнение наименований цвета.»

Ну и это, ясное дело, опровергает языковую относительность Сепира-Уорфа. Центральные цвета-то все одинаковые в разных языках! Лакофф идет дальше и связывает эти центральные цвета с палочками и колбочками сетчатки.

Вывод ясен: понятия понятиями, но есть еще не относительные вещи, определяемые физиологией. Так не только с цветами или с еще более субъективным ощущением вкуса, но со всем нашим мышлением. Понятия и категории не такие идеальные, как казалось ученым со вpемен Платона и Аристотеля, а зависят от нашей физиологии.

Мне кажется, что никакой новости в этом нет. Понятие цветов и вообще абстрактные понятия не определяются физиологией, а, наоборот, абстрагируются от нее. Противоположенные человеческому логические и математические идеальные конструкции настолько глубоко (на мой взгляд) сидят в текстуре мира или реальности, что никто в здравом уме не будет выводить их из физиологии палочек и колбочек.

С цветами вообще все непросто. Теория спектра до того, как она была открыта Ньютоном (понимавшим ее в рамках гармонии сфер и Флейты Пана), была предложена оккамистами. По некоторым данным теория спектра была открыта мусульманскими учеными (вопрос требует уточнения, так утверждается в музее исламской науки в Стамбуле).

Теорию цвета разработал Шредингер, и она крайне махистская (на мой взгляд). Пространство цветов не одномерно. Потому что цвета не монохроматичны. Цвет — это отображание бесконечномерного пространства спектра на двумерное пространство типа RGB. Оно различается не только для разных живых существ (собака видит цвета не так как человек), но и для разных индивидуумов (дальтонизм). Да, отображение определяется физиологией колбочек сетчаки. Ну и что?

Цвет — просто неудачный пример. Он кажется объективно-физическим. А на самом деле это примерно такая же зависимая от человеческого категория, например, как виды одежды. Мне так кажется.

Итак, Лакофф раскритиковал понятие «понятия» или «категории», базовое для любого научного описания, которое все понимали неправильно от Аристотеля до позднего Витгенштейна. Поздний Витгенштейн задумался, что категории не определяются признаками. В них больше исключений, чем правил. Скажем, словом «игра» обозначются очень разные виды деятельности.

Основной пример — понятие цвета, которое на первый взгляд абстрактно, а на самом деле физиологично.

Что же дальше у Лакоффа? А вот что. Проблема не только в абстрактных категориях, но в разделении синтаксиса и семантики. Которые на самом деле нельзя разделить (по Лакоффу). Разделение идет из формализации математической логики (идеи А. Тарского и вот это все). Грубо говоря, для Эвклида точка — это точка, а прямая — это прямая. A уже для Бурбаки «точка» и «линия» — это слова, которые могут значить что угодно (как известно, слова «точка, линия и прямая» в трудах Бурбаки можно заменить словами «стол, стул и пивная кружка», от этого ничто в доказательствах не изменится).

Этот формальный подход (с разделением синтаксиса и семантики) перенесли на лингвистику. Это проблема, по Лакоффу. Он предлагает «когнитивную грамматику» вместо генеративной. Даю слово автору:

«Правила синтаксиса в генеративной лингвистике являются, таким образом, по определению независимыми от семантики. Семантика по определению является интерпретационной, то есть она наделяет значением неинтерпретированные символы синтаксиса. В генеративной грамматике существует два различных подхода к семантике. Один из них того же вида, что и в математической логике, где символы синтаксиса отображаются на модели. Этот подход принят в генеративной семантике, грамматике Монтегю и других теориях. Другой подход использует то, что Льюис назвал стратегией «языка маркеров», заключающейся в алгоритмическом переводе символов синтаксиса в символы другой формальной системы, рассматривающейся как «язык мысли». Этот подход принят Катцем, Фодором, Хомским и другими. Он также характерен для исследователей в области искусственного интеллекта.»

«Существуют два типа семантики для генеративной грамматики. Это или отдельно теоретическая семантика, или же семантика, представляющая собой перевод в другую систему символов — «ментальный язык», обычно называемый логической формой семантической репрезентации — в которой символы рассматриваются как внутренние репрезентации внешней реальности. На оба этих случаях распространяется критика Патнэма (см. гл. 15). Это означает, что генеративная грамматика не может иметь непротиворечивой теории значения.»

В качестве доказательства он приводит (не очень понятную русскому) английскую конструкцию с THERE, которая может иметь либо указательное, либо существовательное значение. Отличить их на уровне синтаксиса не удается, в синтаксис вторгается семантика.

Доказательство — эмпирическое (раздел страниц на 200), но он сам говорит:

«Наш тезис состоит в том, что все генеративные подходы к грамматике неадекватны. Доказательство будет эмпирическим — базирующимся на очень большом массиве данных. Но перед тем как углубиться в подробности, следует отметить, что генеративные подходы к изучению языка неадекватны не только по эмпирическим, но также и по теоретическим основаниям.»

«Существуют два типа There-конструкций, дейктические и экзистенциальные: Дейктическая: There’s Harry with his red hat on ‘Вон Гарри в своей красной шляпе’. Экзистенциальная: There was a man shot last night ‘Прошлой ночью был застрелен (или ранен) человек’. Термин дейктический используется для обозначения таких слов, как this ‘этот’ и that ‘тот’, которые используются для указания или интерпретируемы только в том контексте, в котором произнесено предложение. В There’s Harry with his red hat on слово there используется для указания на положение относительно говорящего. Поскольку оно указывает на положение относительно говорящего. В экзистенциальном употреблении речь идет не местоположении, но о существовании, в данном случае о существовании события. There в There was a man shot last night не указывает на место. Поэтому дейктическое there может сопровождаться указывающим жестом, тогда как экзистенциальное этого не допускает.»

Выходит, как категории и понятия нельзя определить чисто умозрительно (что значит «красный»? без человека с сетчаткой и колбочками вопрос бессмысленный; ответ «длина волны 650 нм» не годится, поскольку волна не всегда монохроматична), так и синтаксис нельзя ввести чисто формально.

Меня это не вполне убеждает (ну а еще без человека, несферического в вакууме, нельзя определить, чем костюм-тройка отличается от смокинга и от лапсердака; ну и что?). Но насчет синтаксиса и его отделения от семантики есть о чем подумать (английское there тоже не убеждает, мало ли что есть в дурацком английском языке, но тем не менее). Из правил грамматики бывают исключения — это открытие?

Я думаю, это связано с тем, что символ не всегда можно отделить от материального. (Символические ключи иногда подходят к реальным замкам, а юбилейную символическую монету можно разменять по номиналу в кассе). И идеальное не всегда можно отделить от материального, в том числе информацию от материи. А внутренний мир — от телесного. Отсюда и открытие, что синтаксис не всегда отделяется от семантики.

Один комментарий к “Читаю книгу Дж. Лакоффа «Женщины, огонь и опасные вещи»

  1. Грубо говоря, для Эвклида точка — это точка, а прямая — это прямая. A уже для Бурбаки «точка» и «линия» — это слова, которые могут значить что угодно (как известно, слова «точка, линия и прямая» в трудах Бурбаки можно заменить словами «стол, стул и пивная кружка», от этого ничто в доказательствах не изменится).

Добавить комментарий