1
Вот белоснежная вершина.
На ней стиральная машина.
В ней очищает русский стих,
чью глубину я не постиг,
очаровательный мужчина —
с восточной мудростью в глазах.
Ликуйте, музы! Се — казах.
А у разбитого корыта
сидят соперники Бахыта —
и юноши, и старики,
а в том корыте — ни строки,
ни образа — лишь зависть злая
порочит сына Шкурулая.
2.
Все так. Без зависти и страха
семит не смотрит на казаха.
Сиди, еврей, деньгу считай.
Казах восходит на Синай.
Он — сын небес, мы — дети праха.
Он радостен, мы — дети плача.
И я, обрез в кармане пряча,
иду, печальный, на базар,
одесский бледен мой загар.
С казахом рядом полукровки
ползут, как божии коровки.
В стихах их ужас и распад,
унылый лад, кромешный ад,
а рифмы — грубы и неловки.
3.
И я, бандеровец прилежный,
был бледный пленник страсти нежной,
и где ты, память юных дней,
когда отрадою моей
была прекрасная казашка.
В руке моей цвела ромашка —
не любит, любит… Лепестки
летели прочь с моей руки.
Так, Джамиля! Иная ныне
у нас судьба. И как в пустыне
пророк библейский, так Бахыт
одним лишь русским словом сыт,
вновь привлекает наши взоры,
как злостных альпинистов — горы.
4.
Печальна участь графомана.
Блуждает он среди тумана.
Ему не в радость летний зной.
О Муза! Посиди со мной —
взывает громко он — но муза,
страшится этого союза,
но сладок ей союз иной.
Нет! Не советский, но высокий!
С казахом ветреным вдвоем
ты коротаешь день за днем,
он сын Востока хитроокий,
ему мы славу воспоем.
Он — словно парус одинокий
в тумане моря голубом.
И я пишу ему в альбом
сии возвышенные строки.
2018
Борис Херсонский. Ода высокоторжественная в честь дня рождения Бахыта Кенжеева
1
Вот белоснежная вершина.
На ней стиральная машина.
В ней очищает русский стих,
чью глубину я не постиг,
очаровательный мужчина —
с восточной мудростью в глазах.
Ликуйте, музы! Се — казах.
А у разбитого корыта
сидят соперники Бахыта —
и юноши, и старики,
а в том корыте — ни строки,
ни образа — лишь зависть злая
порочит сына Шкурулая.
2.
Все так. Без зависти и страха
семит не смотрит на казаха.
Сиди, еврей, деньгу считай.
Казах восходит на Синай.
Он — сын небес, мы — дети праха.
Он радостен, мы — дети плача.
И я, обрез в кармане пряча,
иду, печальный, на базар,
одесский бледен мой загар.
С казахом рядом полукровки
ползут, как божии коровки.
В стихах их ужас и распад,
унылый лад, кромешный ад,
а рифмы — грубы и неловки.
Читать дальше в блоге.