Автор: Я почти каждый день ее вспоминаю.
И иногда думаю: вот как они жили? Примеряю на себя, но нет, не лезет, не получается. Да просто времени в сутках не хватит — так, как они.
С утра — всем завтрак. Ну, по крайней мере, мне, себе и деду. Вымыть все, неважно что нет не то что посудомойки, воды в кране зачастую нет! Если есть — набрать воды, нагреть воды, и все вымыть. И высушить. И полотенцем протереть, так принято, никаких сушилок, чтоб все сияло.
Потом она шла за продуктами. Все мое детство — это эра дефицита, но я вообще не помню, как выкручивались. Меня этим не грузили.
Потом она готовила обед на нашей коммунальной кухне — готовила на всех, и отдельно для меня, потому что я ничего не ела. Суп, горячее, гарнир, компот, перекус. Как у всех них, переживших голод много раз за жизнь — в нашем доме был культ еды и застолья, и она была богиней этого культа. И она готовила обед, полдник и перекусы. В двух совершенно разных вариантах: для всех и мне, отдельно.
А еще на полдник — пончики, блинчики, пирожки, оладушки. Крем-брюле и крошечные пирожные, птифуры.
Потом она меня кормила, и мы шли гулять в парк. Часа на два, на три. И у нее всегда был с собой для меня термос, с чаем и компотом, и булочка, и котлета, и вымытое яблоко, и…и я все равно не ела, а она все равно это все с собой таскала.
Потом мы шли домой — и она мне пела, и читала, а иногда и сама читала — она всегда читала романы, и всегда — про любовь. Мольера, Мопассана, Бальзака, Стендаля, даже и Диккенса, и Толстого — они все у нее были про любовь, я не знаю, как так у нее получалось.
Потом, наверное, стирала и гладила. Потому что у нас всегда все было крахмальным и чистым, а меня переодевали несколько раз в день, чтоб это так было. Господи, вы помните — как это они делали? Замачивали. Отстирывали. Руками!
Вываривали в огромной выварке на плите, мешая это жуткое варево такой страшной палкой, ох, как я боялась этого жуткого чана! Потом полоскали, крахмалили, растягивали, развешивали, расправляли, сушили, гладили… Боже, это же не-воз-мож-но! Но между этим всем она еще и успевала убирать, и каждый день вытирать пыль в своей комнате, заставленной всякими изящными штучками, и взбивать подушки, и взбивать крем, и взбивать тесто, и рассказывать мне всякое интересное, чтоб мне в это время не было скучно…
Потом еще у них был телефон с подружками, и соседи с разговорами и сплетнями, и гости, и домино или карты, и вечерний чай, и портной, парикмахер, шляпник, ювелир, и телевизор, который все время ломался и нужно было звонить мастеру, а потом его ждать.
Моя бабушка никогда не видела ни Рим, ни Париж. А ее сестра, Соня — прожила такую жизнь, что мечтала увидеть Петербург, но так и умерла, и его не увидела: то денег не было, то война, то нужда, а потом деньги как-то появились — но не стало времени и здоровья. Ленинград, она так и умерла — не увидев Ленинград, о котором мечтала, как иные — о Рио, Риме и Париже.
Когда я думаю про их жизнь, мне становится ужасно грустно — и так же пусто в моей. Сколько у них было мелких (да и больших, чего уж) хлопот и забот, и трудов, и слез, а радости так мало, и так тяжело она им давалась.
Бабушки не стало сегодня, 22 года назад. И нет такого дня, чтоб я о ней не вспоминала и не думала: как я ее люблю. Как мне ее не хватает. Как горько.
Такое не забыть никогда!
Таня Травка
Я почти каждый день ее вспоминаю.
И иногда думаю: вот как они жили? Примеряю на себя, но нет, не лезет, не получается. Да просто времени в сутках не хватит — так, как они.
С утра — всем завтрак. Ну, по крайней мере, мне, себе и деду. Вымыть все, неважно что нет не то что посудомойки, воды в кране зачастую нет! Если есть — набрать воды, нагреть воды, и все вымыть. И высушить. И полотенцем протереть, так принято, никаких сушилок, чтоб все сияло.
Потом она шла за продуктами. Все мое детство — это эра дефицита, но я вообще не помню, как выкручивались. Меня этим не грузили.
Читать дальше в блоге.