Верхоглядство и профессионализм

Каждому человеку, погруженному в какую-то тему, легко отличить человека, профессионально владеющему материалом, от любителя, знающего обо всем «по верхам». Здесь особенно велика роль деталей, не зря говорится, что в деталях скрывается то ли дьявол, то ли Бог.

В рассказах об Эйнштейне, например, мне достаточно двух фактов, чтобы понять, владеет ли человек темой или просто где-то что-то об этом слышал. Это, во-первых, должность, которую занимал Эйнштейн в Берлине. Если человек говорит или пишет, что великий физик стал профессором Берлинского университета, то мне ясно, что имею дело с верхоглядом, не понимающим разницы между профессором университета и профессором Прусской академии наук. Попутно ясно, что говорящий так не представляет себе обстановку в Берлинском университете, где некрещеный еврей никак не мог получить профессорскую кафедру. Второй «оселок», на котором проверяется «профпригодность» говорящего или пишущего, это различие Цюрихского университета и Цюрихского политехнического института. Эйнштейн учился в Политехе, но экстраординарным профессором стал в университете, откуда переехал в Прагу, чтобы стать там ординарным профессором Немецкого университета, и вернулся в Цюрих тоже полным профессором в Политех. Человек, который не различает университет и Политех, не в курсе деталей жизни Эйнштейна. Я бы и обобщениям такого «специалиста» не верил. Есть и другие характерные детали, показывающие знание или незнание человеком предмета, его профессионализм или его верхоглядство.

Вот Максим Гаммал, историк, научный сотрудник кафедры иудаики Института стран Азии и Африки Московского Государственного Университета им. М. В. Ломоносова, рассуждает о еврейской эмансипации и революции в физике в проекте ПостНаука (https://postnauka.ru/video/86548). Он пишет: «Евреи Германии были полностью уравнены в правах с остальным гражданами Второго рейха в 1870 году«. Непонятно, откуда тут этот год? Может, Максим Гаммал усреднил две даты: в 1869 году парламент Северо-Германского союза принял закон, уравнявший евреев в правах с остальным населением, а в 1871 году этот закон стал частью конституции Объединенной Германии. Сам по себе 1870 год в этом отношении ничем не замечателен.

Проверку профессионализма по указанным выше критериям Гаммал тоже не проходит. Он не различает Цюрихские университет и Политех, он считает, что Эйнштейн стал профессором Берлинского университета. Тут можно было бы поставить точку и «незачет». Но вот один ярлык, который вешает Максим Гаммал на Эйнштейна, не может остаться без комментария. Гаммал пишет, что после публикации трех знаменитых статей в 1905 году, «он (Эйнштейн) пытается сразу монетизировать свою славу ученого в академическую карьеру«. Это совершенный поклеп на ученого, к «монетаризации» совершенно неприспособленного.

Отметим, словечко «сразу» тут неуместно. До публикации работ 1905 года Эйнштейн не был ни дня на научной должности, все свои труды он совершал в свободное от основной работы в Патентном бюро время. И вот наступил «год чудес», когда Эйнштейн опубликовал сразу несколько работ, каждая из которых обессмертила бы его имя, даже если бы он ничего больше не написал. И что? Какой-то университет пригласил его на работу? Предложил любую из статей засчитать в качестве диссертации? Ничего подобного! Он еще четыре года продолжал ходить на работу в Патентное бюро. Хороша «монетаризация», да еще «сразу»! Диссертацию ему пришлось писать заново, ни один университет не принял ни одну из его гениальных статей 1905 года за основу диссертации. И право на чтение лекций в университетах ему пришлось добиваться новой диссертацией в 1908 году. Только в 1909 году он смог написать заявление об уходе из Патентного бюро по собственному желанию в связи переходом в Цюрихский университет в качестве приват-доцента, а потом экстраординарного профессора.

О «корыстолюбии» Эйнштейна красноречиво говорит такой факт. Когда в июне 1932 года обсуждалась возможная работа Эйнштейна в Институте перспективных исследований в Принстоне, директор Абрахам Флекснер спросил, какой оклад устроил бы Альберта. Тот осторожно предложил: три тысячи долларов в год. Флекснер не смог скрыть удивления, настолько мала была эта сумма для ученого такого ранга, но Эйнштейн был готов ее еще уменьшить. Директор Института понял, что финансовые вопросы лучше обсуждать с миссис Эйнштейн. В конце концов, сошлись на десяти тысячах долларов, но потом и эта сумма была увеличена: основной спонсор проекта, промышленник и филантроп Луис Бамбергер не мог допустить, чтобы Эйнштейн получал меньше, чем другой сотрудник Института – математик Освальд Веблен, оклад которого – пятнадцать тысяч.

Так что намек Гаммала на корыстолюбие Эйнштейна не имеет под собой никакого основания.