ВЕЛИКИЙ ГЭТСБИ и маленький Быков

Евгений Майбурд ©

Продолжается сериал Моя Быковиана. Серия 3.

Ранее вышли:

Серия 1. С Пушкиным на дружеской ноге:

https://ru-bykov.livejournal.com/3334239.html

Серия 2. Хода нет – ходи с бубей:  https://ru-bykov.livejournal.com/3366160.html

 

Новая, 3-я серия:

ВЕЛИКИЙ  ГЭТСБИ  и  маленький Быков

 

Дмитрий Быков.  Лекция «Великий Фрэнсис»: https://yadi.sk/d/OAAEjJ2p3WEjVh

 

Смешались в кучу кони, люди, котлеты, мухи, и все в доме Облонских…

 

Первая фраза Олеши – «Он поет по утрам в клозете» – легко запоминается, говорит Быков, — как и первая фраза у Фицджеральда: «В годы моей бурной молодости отец сказал…».

Если быть точнее, у Фицджеральда первая фраза звучит так: «В юношеские годы, когда человек особенно восприимчив, я как-то получил от отца совет…».  Есть какая-то разница, или нет?

Не скажи Быков, будто фраза легко запоминается, не было бы так смешно то, что он тут же ее переврал.  Но эпизод знаменателен: в названной лекции Быков, не переводя дыхания,  кормит аудиторию плюхами и глюками.  Он отрывается  на всю катушку, удостоверившись предварительно, что никто из слушателей не читал этот роман.

Придумавший фразу, будто любой дурак может раз в жизни сказать умную вещь, по-видимому, никогда не встречал настоящих дураков.  Зато иные люди с умом подчас могут ставить себя в глупое положение.  Вот Дмитрий Быков, например, ставит себя в сказанное положение довольно часто.  В данном случае он делает это уже третий раз, а сколько еще его лекций я не слышал…

С другой стороны, он столько наговорил о вещах, мне неведомых, и о книгах, мною не читанных, что нужно радоваться тому, что многих его лекций я не слышал.  Чего доброго, поверил бы ему на слово, а вот этого-то делать и нельзя!  Ибо никогда не известно, где он говорит вещи дельные (априори допускаю, что это у него бывает), а где, извините, врет напропалую — как это случилось у него с Евгением Онегиным и Пиковой дамой.   И то, не узнал бы тогда, да помогли мне Ю. М. Лотман и В. В. Виноградов.

Данный третий случай – другого рода.  Здесь у меня за спиной нет авторитетных филологов.  Но есть у меня достоверный источник, на который могу опереться.   Авторитетный  на 100%.  Это текст романа Великий Гэтсби – романа, который – заявляю со всей ответственностью — Быков переврал от начала и до конца, вдоль и поперек.

Как-то так вышло, что знаменитый роман Юрия Олеши я тоже читал.  Правда, одного раза мне хватило.  Прозу Олеши очень даже уважаю, и рассказы читал с удовольствием.  Цитирую по памяти:

 

…Взяла абрикос, разорвала желтые его ягодицы…

…Подошла девочка величиной с веник…

 

Так что не подумайте лишнего – о романе  Зависть ничего дурного не скажу.  Но перечитывать его не тянет. И герои мне не интересны, и коллизия не заводит.  Олеша мастерски показал, что зависть – удел ничтожества.  Но роман, где гнусная тема – центральная, если не единственная, не может, кажется мне, стать великим произведением мировой литературы.  Да он и не стал, насколько я знаю.

(Только не говорите мне про знаменитую «маленькую трагедию».  Моцарт и Сальери – это не о зависти, это о коллизии: талантливое мастерство vs.  гениальность как «бесплатный дар» Небес.  Я это так, на всякий случай, свое понимание выражаю…).

Так вот, два романа, которые Быков пытается поставить на одну доску, не умещаются на одной доске.  Масштабы различны.  Поставили книгу Фицджеральда – и места нет для книги Олеши.  Быков прилепляет ее скотчем где-то сбоку (сбоку припека).

Да если бы только масштабы!  Вообще нет ничего общего.  Ну, разве только то, что в одном рассказчика зовут Николай, и в другом тоже (Ник).

 

«Поэтика зависти» и другие глупости

 

«Очень странно, что эта очевидная параллель до сих пор никому не приходила а голову», — говорит Быков.  Никак, заявка на открытие?

Ничего странного, заметим кстати.  Сам по себе факт, что – вот, до такой-то идеи никто не додумался, кроме одного, — еще не означает, что это идея здравая, а не бред сивой кобылы.  Случаев таких сколько угодно. Скажем, идея, что Луна сделана из сыра, тоже никому не приходила в голову, кроме одного человека.  Имя его известно и прославлено. И там идея тоже преподносится автором ее как великое открытие…

Из совпадения имен двух рассказчиков: — Николай (Кавалеров) и Ник (Карроуэй) — Быков делает глубокомысленный вывод, что оба – завистники.  Других оснований просто не видно.

Если писатель хочет сделать героя завистником, как Олеша, он не прячет следов этого так глубоко, что их не разглядеть даже под микроскопом.  Наоборот,  сразу расставляет фигуры по местам:

Он поет по утрам в клозете. Можете представить себе, какой это жизнерадостный, здоровый человек. Желание петь возникает в нем рефлекторно…

Когда утром он из спальни проходит мимо меня (я притворяюсь спящим) в дверь, ведущую в недра квартиры, в уборную, мое воображение уносится за ним. Я слышу сутолоку в кабинке уборной, где узко его крупному телу…

Обычно занимается он гимнастикой не у себя в спальне, а в той неопределенного назначения комнате, где помещаюсь я…

В открытую дверь балкона льется прохлада. Кроме того, здесь умывальник. Из спальни переносится циновка. Он гол до пояса, в трикотажных кальсонаx, застегнутых на одну пуговицу посередине живота…

Он моется, как мальчик, дудит, приплясывает, фыркает, испускает вопли. Воду он захватывает пригоршнями и, не донося до подмышек, расшлепывает по циновке…

Ему не надо причесываться и приводить в порядок бороду и усы. Голова у него низко острижена, усы короткие — под самым носом…

Утром он пьет два стакана холодного молока: достает из буфета кувшинчик, наливает и пьет, не садясь…

Первое впечатление от него ошеломило меня. Я не мог допустить, предположить. Он стоял передо мной в элегантном сером костюме, пахнущий одеколоном…

Это первые строки абзацев – пройдено уже две страницы.  И дальше все так же продолжается,  страница за страницей: он, он, он, он… Все время ОН, и лишь, для контраста, чуть-чуть «я» — и всегда в преломлении через НЕГО.  Кавалеров все время занят ИМ, сосредоточен на НЕМ, погружен в НЕГО, заворожен ИМ, подавлен ИМ…

В случае Ника Карроуэя – абсолютно ничего похожего.  «Почему не я?», приписывает ему Быков.  Таких слов в романе, конечно же, нет, но отчего бы Быкову не привести хоть какую-нибудь цитату, откуда это как бы следует?  Оттого, что там просто не найти ничего подходящего.  Голь на выдумки хитра, говорит народная мудрость.  В нашем случае, голь – это Быков.  У него ничего нет  за душой, чтобы подкрепить порождения своей фантазии.  Зато на выдумки он хитер поразительно…

Быков утверждает, что Ник «всю жизнь рефлектирует», что он  нерешителен.  Хуже того, по Быкову, «Ник, по существу, подросток. Он чувствует себя подростком и потому на счастливых людей смотрит с доброй завистью и с улыбкой».

Остапа понесло…  Кто там, в романе, «счастливый»?  На кого мог смотреть Ник «с доброй завистью»? Назовите имена!  Гэтсби?  Дэзи?  Том?.. Кого в романе можно назвать счастливым?  Совершенная галиматья.

Подросток? Да этот Ник Карроуэй – наиболее цельный и самодостаточный характер во всей книге. Точка.  Читайте роман!

Надо же ухитриться настолько все переврать…

Выдумать зависть там, где ничего подобного нет, это Быков называет «Поэтикой зависти». А в народе говорят: не пришей к п*де рукав.  И покончим с этим.  Читайте роман!  Там все про другое…

Вот что говорит сам Ник: «Каждый человек склонен подозревать за собой хотя бы одну фундаментальную добродетель; я, например, считаю себя одним из немногих честных людей, которые мне известны».

Не кому-то из персонажей – сообщается это нам, читателям. Самоирония?  Не знаю, это нужно читать в контексте, который опускаю.  Но вот в диалоге, близко к концу книги, мы видим иное:

 

А все-таки это вы мне дали отставку, — неожиданно сказала Джордан.- Вы мне дали отставку по телефону…  Сама не знаю, как я могла так ошибиться.  Мне казалось, вы человек прямой и честный.  Мне казалось, в этом ваша тайная гордость.

— Мне тридцать лет, — сказал я. – Я пять лет как вышел из возраста, когда можно лгать себе и называть это честностью.

Она не ответила.  Злой, наполовину влюбленный и терзаемый сожалением, я повернулся и вышел.

«Лгать себе» и т.д. — намеренный самооговор.  Джордан ему нравится, но он решает с ней расстаться, не вступая в объяснения. Своим упреком она дает ему отличный повод избежать «выяснения отношений».  И он хватается за это: да, не такой я честный, как ты думала…  И все, и говорить больше не о чем.

Ну, о-о-чень похоже все это на человека, неуверенного в себе и нерешительного…

Почему Ник так делает?  Это другой вопрос.  Читайте роман.  Там есть намек на первых страницах, когда он говорит, что – после того, чему был свидетелем, — он «утратил всякий интерес к людским скоротечным печалям и радостям впопыхах» (ниже будет процитировано полностью). Да только не имеет это все большого значения.  Ибо, если роман Олеши – это про Николая Кавалерова, то роман Фицджеральда – определенно не про Ника Карроуэя.

«Без Зависти Олеши, нам Фицджеральда не понять», — заявляет Быков.  Забавно вот это «нам»…  Хотите внушить нам, что вы – это «мы»?  Нет, Быков, и мы — не вы, и вы – не мы…  Вы, Быков, и с Олешей не поняли, и Олешу приплели, потому что ничего не поняли.  То есть, абсолютно ничего.  Торичеллиева пустота.

Еще разный вздор

Быков считает нужным специально и надолго остановиться на образе Миртл, любовницы Тома. С ней Том знакомит Ника, и они проводят вместе почти целый день.  Единственный эпизод, где мы с Ником видим живую Миртл.  Во второй раз — уже мертвой на дороге…

С непонятной целью Быков  разводит описания, приводит подробности, цитирует, — все, чтобы сообщить нам, что Миртл была «быдлом».  Эпитет слишком широк и расплывчат, можно сказать точнее: женщина пошлая и вульгарная.  Этот персонаж — вполне себе роль второго плана в драматургии  романа.  Она понадобилась автору (это совершенно очевидно), чтобы показать, что такое – Том Бьюкенен, муж Дэзи.  Такой же пошлый тип, только с пухлым бумажником и налетом светскости.  Ничего не понимая, Быков уделяет Миртл едва ли не больше времени, чем образам главных героев.  И определяет ее «главной жертвой сюжета».

Как говорится, ну ва-а-ще!… Уже не банальная глупость даже, а какая-то немыслимая суперглупость.  Может, мы просто не в курсе, и в оригинале  книга  называется «Великий Миртл»?

 

По Быкову, Дэзи – «хищница», она «хочет денег, влияния, власти»…  Образ Дэзи в романе — говоря школьным языком, не «положительный».  Но не стоит из-за этого приписывать ей того, что не показывает текст.  Вот единственное место, откуда Быков, по-видимому, сумел вынести то, что говорит:

Лицо Дэзи, миловидное и грустное, оживляли только яркие глаза и яркий чувственный рот, но в голосе ее было многое, чего не могли потом забыть любившие ее мужчины, — певучая властность, негромкий призыв «услышь», отзвук веселья и радостей, только еще миновавших, и веселья и радостей, ожидающих впереди.

Только здесь один-единственный раз слово «властность» фигурирует в связи с Дэзи. «Певучая властность» в ее голосе.  Сравните это с тем, что наплел Быков.

Метод Быкова в этой лекции (а может, и не только в этой) – трафареты.  Как Ника он подгоняет под образ завистника, на бегу заимствованный у Олеши, точно так же он напяливает на Дэзи трафаретный образ «хищницы» (откуда-то из пьес А. Н. Островского?). Мол, и от Бьюкенена уйдет к тому, у кого больше денег.  Ну, а без клише и вольных спекуляций на тему «что было бы, если бы» (с чем спорить бессмысленно, как с любой спекуляцией)  что мы можем о ней узнать из текста?

Дэзи выросла в богатой семье, с детства привыкла к (относительной) роскоши и просто автоматически не представляет себе иного образа жизни.  Вынесем за скобки ее привлекательную внешность, особенный голос, и мы увидим заурядный тип женщины, которой нужна жизнь обеспеченная, стабильная, надежная.

Дэзи вторично предает Гэтсби потому, что тот, как убежденно говорит Том, занимается чем-то незаконным.  Даже одно такое подозрение вызывает чувство нестабильности и не обещает впереди спокойной жизни.  И богатство Гэтсби выглядит ненадежным.  Деньги?  А кто их не хочет?  У Дэзи это желание выражено не больше, чем у Быкова.  Все — вздор…  Читайте роман.

 

«Дэзи вызывает у Ника вожделение, но он не влюбляется в нее, потому что на Среднем Западе его ждет замечательная подруга», — продолжает Быков, ухитрившись наврать дважды в одной фразе.

«Замечательная подруга», вроде бы и вправду ждет, только…  «Дурацкие слухи о моей помолвке и были одной из причин, почему я решился уехать на Восток, — пишет Ник. —  Нельзя раззнакомиться со старой приятельницей из-за чьих-то досужих языков, но, с другой стороны, мне вовсе не хотелось, чтобы эти досужие языки довели меня до брачного обряда». Он отвечает на ее письма так, чтобы она сама поняла, хотя, похоже, это не очень получается…

Про «вожделение» Быков мог узнать только от самой лошади, как говорят англичане.  Ибо нет такого ни в тексте, ни в подтексте.  Там есть другое: раз или два Дэзи делает Нику двусмысленные пассы, вроде как в шутку.  Ник предпочитает понимать их именно так.  Его больше привлекала Джордан, подруга Дэзи, и с ней у него начался роман.

…Ник подвозит ее вечером, и она рассказывает ему о Гэтсби (см. ниже).  Тем временем, дорога пошла через парк.  «У меня, не в пример Гэтсби и Тому Бьюкенену, не было женщины, чей бестелесный образ реял бы передо мной среди темных карнизов и слепящих огней рекламы, поэтому я крепче сжал в объятиях ту, что сидела рядом», — рассказывает Ник.

Быков цитирует по-своему: «Я обнял этот стан, потому что других рядом не было».

Когда цитата искажается один раз, можно предположить ошибку.  Когда такое происходит во второй, третий раз, перед нами уже система: недобросовестное цитирование как норма, безответственность как стиль поведения.

            «Мы помним, какой мерзостью сколотил он свое состояние», — говорит Быков про Гэтсби.  Какой такой «мерзостью»?  Что такое мы «помним»?  Опять это «мы» и опять вранье.  В романе ничего об этом прямо не говорится.  Что Гэтсби – «бутлегер» и «бандит», мы слышим только от Тома Бьюкенена, возбужденного ревностью и ненавистью. Но до чего же забавно  наблюдать моралиста, который в той же лекции сам признается, что завидовал ворам и бандитам в России 90-х.

Если сравнивать, я предпочту бутлегеров 20-х.  Они были не слишком похожи на ангелов, но они не воровали общественных денег, не надували своих работников, пуская в оборот их зарплату, не занимались вымогательством у непричастных людей.  За ними много своих грехов? Кто бы спорил – в подполье неизбежно многое такое, чего нет в легальном бизнесе. Но они не творили таких вещей, о которых в России стали говорить: «беспредел».

Нужно понять две вещи:

— Бутлегеры в США возникли как ответ на узурпацию государством свободы частного бизнеса. 

Богачи 90-х в России возникли как ответ на освобождение частного бизнеса от государственных оков.

Организованная преступность в Америке 20-х явилась следствием того, что государство загнало в подполье частный бизнес, который всю жизнь до того был легальным.  Кое-где могли быть куплены мафией полицейские и политики низового уровня, но в целом органы правопорядка старались делать свое дело.  Правда, не всегда успешно: вон сколько лет охотились за Аль Капоне, пока не смогли посадить…  за неуплату налогов!

Организованная преступность в России 90-х явилась следствием повсеместной коррупции в органах правопорядка всех уровней и сращивания их с мафиозными структурами.  Герои 90-х угнетали нарождавшийся в России средний класс экономически (и не только).  Посредством института «крыши», а подчас просто отторгая чей-то бизнес («наезд», «рейдерство»), они угробили частную инициативу.  Что такое сейчас в России средний класс?

Ну, подобные вещи заведомо выше понимания Быкова.  Он уверяет, что в те годы не стал соваться в бизнес, потому что, якобы, чувствовал, что эти первые богачи обречены.  Трудно поверить – и тому, что «чувствовал», и тому, что все зависело от его решения.  В среде бандитов и воров в законе — кому и зачем мог понадобиться такой никчемный «фраер»?  Однако то, что их богатство сколочено было поистине мерзкими способами, волновало Быкова явно не в первую очередь.  Он называет их добрыми и милыми.  С умилением рассказывает, как один такой собрал у себя театрально-журналистскую тусовку, выставил на стол лохань черной икры и с доброй улыбкой наблюдал, как они эту икру жрали.  Я плакаль…

«Сухой закон» (Prohibition – Запрещение) был введен за три года до событий романа Фицджеральда. Еще в 1917 г. Конгресс принял 18-ю поправку к Конституции, запрещающую «производство, перевозку и продажу» алкогольных изделий. Президент Вильсон наложил на этот законопроект вето («запрещение» лишало казну огромных налогов на торговлю алкоголем).  Его вето было преодолено квалифицированным большинством в обеих палатах.  Все это явилось кульминацией многолетней (еще с XIX в.) агрессивной «кампании трезвости», проводимой самоназванными «прогрессистами» и «обществами  трезвости».

Такой трезвый Конгресс был, что мало кто из депутатов сохранил свое место после частичных перевыборов 1920 г.  Но еще до того, в 1919 г., 18-я поправка была, ратифицирована штатами и вступила в силу.  Примерно в это время демобилизованный майор Джей Гэтсби вернулся из Англии на родину без гроша в кармане…

Прогрессисты боролись за «улучшение человеческой породы» (не больше, не меньше!) и за «здоровый образ жизни».  Последнее означало: запрещать всем то, что они сами считали вредным для здоровья.  Они были рассудительны, как Манилов, и жизнерадостны, как Кафка.  Не курили, спиртного в рот не брали, но не потому, что «грешно», — они были воинствующими атеистами.  Так что размножаться себе позволяли, и нынешнее поколение их составляют те, с кем Быков водится в Америке.  И от кого (по пословице) набирается ума и познаний.

Только идиот мог бы не предвидеть последствий Сухого закона.  Разумеется, американцы совсем даже и не собирались расставаться со своим «законным» стаканчиком  виски (пить закон не запрещал!).  Ну, а спрос рождает предложение. Алкогольный бизнес ушел в подполье и расцвел, не платя налогов, да развивая коррупцию в низовых структурах полиции и местных властей.

Возвращаясь к роману, отметим, что Гэтсби практически не пьет, но в изобилии потчует гостей коктейлями и шампанским.  Видимо, по градусам это не подпадало под Сухой закон…  Отметим также, что в доме у Тома Бьюкенена без проблем распивают запрещенное виски, бутылку за бутылкой.

Ниоткуда не видно, что Гэтсби был бутлегером.  В книге есть намеки на какие-то финансовые операции – явно, не совсем легальные.  Да и какая  разница, что именно?  Очевидно, что за три-четыре года такое богатство не сколотить законными путями.  Успешной игрой на бирже разве лишь, но здесь явно не тот случай.  Бутлегерством можно было, наверное, добиться такого уровня богатства, но только если ты — Аль Капоне.  А когда Ник однажды поинтересовался, чем он занимается, Гэтсби стал говорить нечто туманное, и Нику стало ясно: правды ему не скажут.  Но здесь другое важно: какими бы путями ни добыл Гэтсби свое богатство, для него оно не было самоцелью.  Читайте роман!

Перечень гостей у Фицджеральда «гораздо веселее и остроумнее, чем перечень одноклассниц Лолиты у Набокова», — замечает Быков.

Нельзя не согласиться.  Но только такой патентованный ничего-не-понимайка, как Быков, вообще может затеять подобное сравнение.

Ну, как же, как же — там список и тут список!  Два списка в двух романах имеются?  Имеются.  Этого довольно, чтобы их сравнивать.  Тогда почему останавливаться на двух?  Мало ли списков с именами в художественной литературе…  Есть, например, «Опись градоначальникам» Салтыкова-Щедрина.  Давайте и ее сюда же – на конкурс, какой список веселее!  Не вяжется, скажете?  Это не важно.  Ведь и два списка, которые сравнивает Быков, не больше вяжутся один с другим.

Список одноклассниц Лолиты — только перечень имен.  Ничего про них не говорится.  Но Гумберту больше ничего и не нужно – все нарисует воображение.   Гумберт наслаждается просто самим чтением имен – это же ровесницы Лолиты! «Поэзия», — восклицает он. Потому что за каждым именем он видит свой тип: девочку-подростка, нимфетку.

Список Ника Карруэя больше похож на репортаж в провинциальной газете. Конечно же, никакой поэзией там не пахнет.  Сатирой — пахнет.  Это – перечень гостей, которые съезжались во дворец Гэтсби (многие без приглашения), чтобы потусоваться, посплетничать, выпить и пожрать на халяву. Эту публику Ник презирает, всю скопом.  Потому его список – это карнавал ничтожеств.  Огромный перечень, где масса имен и фамилий, которые прежде не появлялись на этих страницах и никогда больше не появятся.  Подчас с подробностями о них, никому не нужными, потому что мы тут же забываем эти имена.   Все это веселит читателя, хотя комментарии Ника, вроде бы, не всегда смешные.

Там десятки и десятки имен.  Иные просто упоминаются, другие отмечены биографическими подробностями.  Вот (имя-фамилия), «тот самый, что прошлым летом утонул в штате Мэн».  Вот (имя-фамилия), «тот самый, о котором рассказывают, что он поседел как лунь за один вечер, и, главное, ни с того ни с сего».  Еще был мистер (имя-фамилия), «который потом бросился под поезд метро на станции Таймс Сквер».  Еще был там (имя-фамилия), брат того (фамилия), который впоследствии задушил свою жену.  Вот пара (имена-фамилии), — тогда они еще не были в разводе.  Еще мистер и миссис Х – вернее, мистер Y с женой мистера Х (все с фамилиями).  Еще тот (имя-фамилия), который затеял драку во дворе с проходимцем (фамилия).  Еще один (фамилия) «был там за три дня до того, как его посадили в тюрьму, и так напился, что валялся пьяным на подъездной аллее, и автомобиль миссис (имя-фамилия) переехал ему правую руку».  А это – мистер (имя-фамилия), ну, тот самый, кому отстрелили нос на войне…

Мастерский гротеск Скотта Фицджеральда.

 

Мы уже видели, что Быков любит сводить и сопоставлять вещи, не имеющие ничего общего. Так, он сопоставлял Германна с Расколькниковым из-за внешнего сходства поступков: якобы оба убили старуху из-за денег. Хотя Германн не убивал, а Раскольников убил, но не из-за денег – это мелочи, верно?..  (См. мою Серию 2)

Новый пример: сопоставление Фицджеральда с Хемингуэем. Совершенно несхожие человеческие типы. Абсолютно различные творческие индивидуальности.  Почему именно Хем?  Почему, скажем, не Дос Пассос?  Или не Фолкнер?  Потому только, что эти оба были в Париже в одно время.  И еще потому, что есть возможность припомнить рассказанный Хемингуэем случай, связанный с Фицджеральдом.  Хем, сдержанный всегда и во всем, рассказывает это со скрытым сочувствием к Скотту, которого жена (отпетая стерва, уже тогда, видимо, с мозгами набекрень) садистски изводила, зная насколько мужики чувствительны к таким моментам.  Для чего вообще пересказывать этот анекдот в лекции о романе, как вы думаете?  А вот для чего: «Все мы запомнили, что у Фицджеральда короткий член».  По интонации видно, с какой гаденькой улыбочкой это говорится.  А ведь только что сам пересказал свидетельство Хема, что там все было нормально…  И кто это «все мы», которые «запомнили» то, чего не было?

Наш герой вроде Ноздрева — врет как дышит.  У Хема в тексте говорится только об особенности «телосложения».  И хотя по контексту примерно понятно, о чем речь (Скотт не очень поверил Хему, и тот повел его в Лувр для сравнения), справедливость требует отметить: в тексте нет слова «член».  Вообще нет такого слова.  И про длину тоже не говорится.  А Быков запомнил член, да вдобавок еще короткий…  Симптоматическая оговорка по Фрейду?..

Там у него еще много разного, вроде зависти Хема (опять «зависть») и преклонения Скотта перед ним.  Мол Скотт «считал, что он круче, что он лучше», и Хем «играл в эту игру», хотя знал…  Стоп, в какую игру играл – что он «круче»?  Это возможно (теоретически).  Но играть в игру, что ты «лучше» – это как?  Это называется небольшая натяжка, незаметная подмена смыслов, подобная незаметной подмене карты у этих…  ладно, замнем.

…Да нет, как это так — замять шулерство, если через минуту Хем уже превращается в «демона» для Скотта…

И еще сообщает Быков: Гэтсби был написан за три месяца (на деле – за три года), а Прощай, оружие писалось девять лет…  Верно, от первых набросков до публикации прошло лет… восемь (пусть девять, неважно). Только все это время Хем много разного написал (рассказы, репортажи для газет), а также много путешествовал по свету и пр.  Он не корпел все эти годы над рукописью.  Да если бы и корпел… он что, от одного этого становится не таким хорошим писателем?

Дикое сравнение, вообще говоря…  Как и с рассказом У нас в Мичигане («три странички!» с нажимом уточняет Быков), который Хем писал «адским потом» аж три дня, по три часа ежедневно!  А Фицджеральд писал ради денег свои халтурные (по его же признанию) вещи для глянцевых журналов «с легкостью и таким же совершенством».  Вот такое сравнение…

Вот кто действительно пишет с легкостью, так это Быков (о совершенстве лучше не заикаться).  Позволю себе процитировать Хемингуэя (Праздник, который всегда с тобой):

 

«Странно вспоминать,  что  я  думал  о  Скотте  как  о писателе старшего поколения, но в то время я еще не читал его роман «Великий Гэтсби»,  и он казался мне гораздо старше. Я знал, что он пишет рассказы для «Сатердей ивнинг пост», которые широко читались три года назад,  но  никогда не считал его серьезным писателем. В «Клозери-де-Лила» он рассказал мне, как писал  рассказы,  которые  считал  хорошими  — и которые действительно были хорошими,— для «Сатердей ивнинг пост», а потом перед  отсылкой  в  редакцию переделывал  их,  точно  зная, с помощью каких приемов их можно превратить в ходкие журнальные рассказики. Меня это возмутило, и я сказал, что, по-моему, это проституирование. Он согласился,  что это проституирование,  но  сказал, что  вынужден  так  поступать,  чтобы писать настоящие книги.  Я сказал, что, по-моему, человек губит свой талант, если пишет хуже, чем он  может писать. Скотт сказал, что сначала он пишет настоящий рассказ, и то, как он потом его изменяет  и  портит,  не  может  ему  повредить.  Я  не  верил этому и хотел переубедить его, но, чтобы подкрепить свою позицию, мне нужен был хоть  один собственный  роман,  а  я  еще  не написал ни одного романа. С тех пор как я изменил свою манеру письма и начал избавляться от приглаживания и попробовал создавать, вместо того чтобы описывать, писать стало радостью. Но  это  было отчаянно  трудно,  и  я  не  знал, смогу ли написать такую большую вещь, как роман. Нередко на один абзац уходило целое утро». «Он с некоторым пренебрежением, но без горечи говорил обо всем, что написал,  и  я понял,  что  его  новая книга, должно быть, очень хороша, раз он говорит без горечи о недостатках предыдущих книг. Он хотел, чтобы  я  прочел  его  новую книгу  «Великий  Гэтсби»,  и  обещал  дать  ее  мне,  как  только ему вернут последний и единственный экземпляр, который он дал кому-то почитать.  Слушая его,  нельзя было даже заподозрить, как хороша эта книга,- на это указывалолишь смущение, отличающее всех несамовлюбленных писателей, создавших  что-то очень  хорошее, и мне захотелось, чтобы ему поскорее вернули книгу и чтобы ямог поскорее ее прочесть».

«Когда я дочитал эту книгу, я понял, что, как бы Скотт ни вел себя и чтобы он  ни  делал,  я  должен  помнить,  что  это  болезнь, и помогать ему, истараться быть ему хорошим другом. У него было много,  очень  много  хорошихдрузей,  больше,  чем  у  кого-либо из моих знакомых. Но я включил себя в ихчисло, не думая, пригожусь я  ему или  нет.  Если  он  мог  написать  такуювеликолепную  книгу,  как  «Великий  Гэтсби»,  я не сомневался, что он можетнаписать и другую, которая будет еще лучше. Тогда я  еще  не  был  знаком  сЗельдой  и  потому  не знал, как страшно все складывалось против него. Но мыубедились в этом раньше, чем нам бы хотелось».

Ну, демон, а?  Сущий демон!  Слушайте Быкова, верьте Быкову!  Он все знает и дурному не научит…  Или может, лучше все-таки употребить это время по-другому?  Например, самим читать книги, а не оставаться на всю жизнь с быковской лапшой на ушах?

Хем рассказывает, что Скотту, каким он узнал его в Париже, нельзя было пить.  Но Зельда настойчиво вовлекала его в попойки, и это губило его талант.  Спустя некоторое время, Зельда оказалась в психушке.

 

Еще от Быкова.  «Первый роман европейского типа, школа Флобера, Гонкуров…» Не покупайтесь на имена.  Я не знаю, школа ли Флобера там или еще какая.  И Быков не знает.  Тем более, ничего не знает и его аудитория.  Но он знает, что мы не знаем, и потому позволяет себе плести все, что ни прилетит ему в голову.

«Сэлинджера придумал Фицджеральд» — и упоминает Выше стропила, плотники!… Не знаю, но не верю в силу презумпции вранья.  А как насчет первой и лучшей повести Сэлинджера, Над пропастью во ржи?  О ней Быков забыл, а если бы вспомнил, тоже чего-нибудь поднаврал бы – с этим у него проблем нет.

 

В этой, в позволения сказать, лекции вообще много разного рода болтовни о вещах, никак не связанных ни с романом, ни с литературой вообще.  Но это у Быкова манера такая, потому что о литературе как таковой ему сказать особенно нечего.

Придумал выражение «поэтика зависти», но о поэтике обсуждаемых им писателей и произведений Быков почти не говорит.  Заметили вы или нет?  В своих лекциях он разбирает характеры, описывает сюжеты-фабулы, делает исторические экскурсы, сочиняет исторические метафоры, наваливает гору разных сведений, не относящихся к делу…  Все, что угодно, только не о том главном, что должно составлять содержание лекций о литературе, — о том, как писатель это делает, какие приемы использует или изобретает, каким образом добивается того эстетического и эмоционального эффекта, который производит на нас книга, — о поэтике – ни слова.  Практически никогда и нигде.  Это явно не его компетенция.  О стихах он иногда говорит такие вещи, о прозе – никогда.  Как кажется, Быков не умеет читать прозу, он ее глотает.

Впрочем, как исключение, именно здесь он как раз пытается выступить на фронте поэтики.  Говорит, что Фицджеральд придумал лейтмотивы.  Быков плохо представляет себе, что такое лейтмотив.  И совсем не знает, что первым в мировой литературе, кто применил прием лейтмотивов, был Томас Манн.  Его Волшебная гора вышла в 1924 г., за год до романа Фицджеральда (что совсем неважно).  Позже Манн рассказывал, что прием лейтмотивов заимствовал у Рихарда Вагнера. Пытался применить его в Будденброках, но тогда еще не понимал, как это делается.  Он думал, что это просто повторение одной и той же детали или темы.  Вот и Быков так думает – до сих пор.

Пример: оторванное колесо у машины — по Быкову, «сюжетообразующая модель».  Красиво звучит, а?  И как же это колесо «образует сюжет»? Он насчитывает троекратное упоминание оторванного колеса, переднего правого.  В парке у Гэтсби, когда кто-то, уезжая, наехал спьяну на выступ стены.  Упомянутая в тексте позже, но случившаяся раньше, авария Тома, — с ним в машине была горничная отеля, где Том и Дэзи проводили медовый месяц.  И – наезд машины Гэтсби на Миртл. Правда, говорит Быков, на сей раз колесо не оторвалось, а только повредилось. Нет, это НЕ правда. В тексте говорится только о повреждении переднего крыла машины.  Ну, крыло или колесо, какая разница, верно?

Два случая – маловато для лейтмотива, нужно хотя бы три.  И вот, вопреки тексту, появляется третье колесо.  Из этих двух + 0 случаев оторванного колеса Быков пытается сотворить метафору эпохи: «В 20-е годы машина ехала без колеса, в отрыве от жизни».  Фраза сия, нелепая по смыслу (без колеса машина далеко не уедет), и неверная по содержанию (об этом ниже), есть неуклюжий, но зато недвусмысленный, отсыл к левацкому мифу о «фальшивом процветании» 20-х годов.  Отсюда и пресловутая «печать обреченности»…

Наглость невежества

Второе (после «зависти»), что сразу бросилось мне в глаза, когда слушал лекцию Быкова, — что он ничего не знает и не понимает в Америке эпохи 20-х годов.  Он  и в сегодняшней Америке ничего не понимает.  Потому что питается интеллектуальными отбросами, которыми кормится среда его общения в США.  Нынешние кампусы – это сосредоточие самого  агрессивного бескультурья, невежества и левачества Америки — плоды так называемого «образования» за несколько поколений.  Начиная с захвата левыми экстремистами ведущих университетов в 60-х гг. прошлого века, гуманитарное образование катилось вниз под уклон.  Не только филология, — журналистика, экономика, история, социология были заидеологизированы, опошлены и деградировали.

Наш герой принимает все это как высшие достижения.  А может даже, ему все равно, потому что это та среда, где его принимают и оплачивают.  Все бы ничего, только оттуда он везет всякий мусор к своим слушателям в  России, где даже люди с доступом к источникам информации — журналисты, колумнисты, обозреватели (такие как многоуважаемая Юлия Латынина и малоуважаемый Сергей Пархоменко), как только дело касается Америки,  подчас несут совершенную ахинею. Недалеко от них ушли и российские так называемые «специалисты по Америке».

 

В 1922 вышел сборник рассказов Скотта Фицджеральда Tales (сказки) of the Juzz Age.  Некоторые потом все десятилетие от 1919 до 1929 г. называли the Juzz Age.  Но общепринятым стало выражение Roaring Twenties (Ревущие Двадцатые).

Быков предпочитает название «эпоха джаза».  Если пошло на то, Juzz Age, следует перевести: «джазовый век» (иначе было бы Age of Juzz).  В английском, если два существительных рядом, то первое, как правило, служит прилагательным для второго (The Stone Age: каменный век, The Nylon Age: нейлоновый век).  Разница смысловых оттенков небольшая, но она налицо.  Не странно ли, что бравирующий своим английским (и сносно его знающий) Быков этого не ощущает?

Если о джазе — он существовал еще в XIX в.  Скорее, в 20-х значительно вырос спрос на джаз, завершилась его профессионализация и  коммерциализация.  А когда стало возможным широко «продавать» джаз, в эту сферу начали втягиваться  свежие силы, стал расти уровень мастерства музыкантов. Луис Армстронг, Дюк Эллингтон, Бинг Косби и многие другие прославленные мастера джаза – известность их началась в те же 20-е годы.

Ревущие двадцатые

Рост спроса на джаз отражал общие сдвиги в культуре досуга, характерные для 20-х гг.  Чарльстон, фокстрот, уанстеп, танго и др. стали массовыми танцами и вошли в частную жизнь на вечеринках-парти.  Появились и дансинги (как частные бизнесы).  По всей стране возникали кинотеатры (конечно, частные), и на волне массовой «кинофикации страны» расцвел Голливуд (все компании – частные).  В конце декады вышли уже первые звуковые и цветные фильмы.

Произошла профессионализация спорта с превращением его в платное зрелище и большой бизнес.  Возникли огромные стадионы, прежде не виданные.  Стала бизнесом авиация.

Укоротились женские платья (но не выше колен).  Вошли в моду женская стрижка «под мальчика» и косметика (до того считалась отметиной проституток).  Появился почти современный стиль мужских костюмов, деловых и «выходных».  Возник стиль арт-деко в архитектуре, живописи, прикладных искусствах…

Многие американцы стали путешествовать по стране, что вызвало повсеместное появление мотелей и придорожных харчевен.  Это потому, что автомобиль стал предметом массового потребления.  В 1919 г. было выпущено 1,7  млн. машин, а в 1929 г. – 4,6 млн.  При этом, если в 1912 г. цена машины Форда была 600 долл., то к 1929 г. она стала 240 долл. Наряду с Фордом, издавна уже выпускали свои машины Дженерал Моторс (объединение компаний Бьюик, Олдсмобил и Понтиак), Шевроле (куплено ДжМ в 1918 г), Паккард, Додж, Крайслер, Студебекер и другие компании…

С ростом дорожного движения на перекрестках городов появились полицейские-регулировщики, и скоро – светофоры.  Быстро развивался бизнес такси.  На главных улицах больших городов возникли большие универмаги.  В Миннеаполисе, Чикаго и Нью-Йорке выросли первые небоскребы, включая 100-этажный Эмпайр Стейт Билдинг.  В некоторых домах появилась канализация.

На полях страны всюду появились бензиновые тракторы с разнообразным навесным оборудованием.  Механизация значительно повысила производительность труда фермеров.

Везде производство было от начала рассчитано на массовое потребление: сделать подешевле, чтобы продать побольше.  В промышленности электричество заменило пар, и это стало ключевым фактором роста экономики.  Выросли компании по производству электроэнергии и по строительству линий электропередач.  Полным ходом шла, так сказать, электрификация всей страны.  В массовое потребление вошли электролампы, холодильники, электроутюги, вентиляторы, пылесосы, тостеры и другие бытовые приборы.

В быт вошло радио, ликвидировав изоляцию сельских районов.  Бурно рос спрос на радиоприемники.  Появились радиорекламы и радиотрансляция музыки.  По радио начал выступать президент Кулидж.  Он же устроил первую электрифицированную елку у Белого Дома. Выросла технология электро-звукозаписи, тут же принятая на вооружение производителями грампластинок.  Постепенно распространялась бытовая телефонная связь.

Именно в 20-е годы сформировался современный стиль жизни.

 

Сказанное стало возможным, потому что огромными темпами росла экономика страны при постепенном сокращении рабочей недели (вот откуда массовый досуг).

И все эти «чудеса» были достигнуты силой частной инициативы, без «ГОЭЛРО», без  всякого государственного планирования, субсидирования,  и без какого-либо вмешательства государства в дела частного бизнеса.  На все описанные (и не описанные) нами вещи государство не тратило ни цента (кроме строительства дорог, которое финансировали штаты или местные власти).

За период с 1924 по 1929 гг. верхние подоходные налоги (федеральные) были снижены вдвое. Люди с низкими доходами платили ничтожные налоги или были освобождены от них вообще. Росла покупательная сила населения, но росли и налоговые поступления в казну (известный парадокс, повторявшийся не раз и упорно не признаваемый левыми).

Рост налоговых сборов при минимальных расходах государства – отсюда стабильно профицитный бюджет (о таком не помнят сейчас даже деды нынешней молодежи, кроме нескольких лет в 90-е гг.). Инфляция цен устойчиво держалась вокруг 1% в год. Безработица не поднималась выше 3,3% – самый низкий уровень, какой только возможен.

С 1923 по 1929 гг. население страны выросло на 9%, а реальный доход на душу населения вырос на 13%.  У наемных же работников годовой заработок  вырос на 15%.  За те же годы продукция производства увеличилась на 23,5%, и производительность 1 чел-часа труда выросла на 14%.

Ошеломляющие цифры.  Такого процветания и таких темпов роста экономика США никогда не знала прежде.  И после – тоже.

 

«На эпохе джаза лежала печать обреченности», — уверенно заявляет Быков.  Вроде бы это ощущает Ник Карроуэй.

Продолжается вранье нон-стоп.  Ни у Ника в романе  такого ощущения нет, ни «печати» никакой не было. Но так внушили Быкову его американские друзья-леваки, невежественные и безграмотные.  Зная, что было потом, легко придумывать задним числом любую «печать», какая вам нужна.

Роман Скотта Фицджеральда вышел в апреле 1925 г., а события в книге происходят в 1922 г., когда только-только начался подъем экономики после кризиса 1920-21 гг.  Двадцатые еще даже не успели как следует «взреветь».  Какая там «печать обреченности», когда еще ничего не началось!  В любом случае, Гэтсби не подходит на роль фигуры, «вознесенной временем», или «попавшей в резонанс со временем», — объекта зависти по быковской схеме.  Время, которое Быков уподобляет российским 90-м, еще только приближалось.

Да и книга совсем не про то.  Читайте роман!

Спад 1929 г

В год выхода романа (1925) профессор Йельского университета, выдающийся американский экономист и создатель теории денег Ирвинг Фишер продал за скромную цену свой бизнес, который позже получил название Родолекс (индексные карточки, изобретенные им), пустил все деньги в биржевые спекуляции и за 4 года нажил 10 млн. долл. (по нынешним ценам:123 млн. долл.).

Биржа вспухала как тесто на дрожжах, но уж Фишер-то, конечно, не рассчитывал на бесконечный рост.  В начале октября 1929 г. он предсказал, что спекулятивная горячка перейдет в устойчивое «плато» — более или менее постоянный уровень биржевых индексов на достигнутом высоком уровне.  Через две недели разразился биржевой крах, и он потерял все, что имел.  Чтобы оплатить долги, продал дом и перебрался жить к невестке.

Поучительная история.  Даже экономист мирового уровня не предвидел спада экономики.  Наоборот, везде царил оптимизм (иногда избыточный), но не было ничего похожего на предощущение кризиса.  Это можно утверждать уверенно: только лишь возникнет в воздухе такое ощущение, люди ведут себя совершенно иначе – они начинают придерживать свои деньги.

Не иначе, как с целью уесть Быкова, Фицджеральд сделал Ника Карроуэя специалистом по продаже ценных бумаг.  Такие люди ближе всех к источникам информации о конъюнктуре, потому что это их хлеб.  Так что все спекуляции о «предощущении» можно отправить туда же, где уже находится «поэтика зависти» и все выдумки Быкова, которые мы успели распознать.

Далее. Крах биржи – это всегда ничего хорошего, но это не обязательно общий кризис экономики.  В истории известны многие биржевые крахи, которые приводили лишь к кратковременному, на месяцы, спаду активности.  Потом все восстанавливалось.

На сегодня события 1929 и 30-х гг. изучены, как никакие другие.  Давно уже выяснено, что первые признаки замедления роста появились в 1928 г.  И было сие следствием ошибочной политики Федерального Резерва.  Полугосударственная структура эта из ложных соображений начала повышать ставку процента, что неизбежно вызвало сжатие объема кредитно-ссудных операций и, соответственно, замедление темпов производства.  Этот поворот инициировал  снижение общей деловой активности, и то «предощущение», что увенчалось паникой на бирже.

Вся левацкая рать (этатисты, социалисты) поспешили объявить Великую Депрессию следствием неконтролируемого капитализма 20-х годов.  Вот если бы государство осуществляло планирование и регулирование…       Эта мулька до сих пор живет в умах леваков.  В жизни, разумеется, было совсем не то.

Кризис в США, конечно, затронул все страны мира, но почему-то ни одна другая страна развитого капитализма не испытала того, что в Америке было названо Великой Депрессией.  Задним числом, в экономике США 1929-30 годов  не обнаружено никаких внутренних явлений, что отличали бы ситуацию от многих других спадов, которые продолжались год – два, после чего экономика страны самовостанавливалась без помощи государства.  Так было при упомянутом выше  суровом кризисе 1920-21 гг. — он рассосался сам собой.

Но в этот раз обычный спад перешел не в подъем, а в Великий Обвал.  И стало это прямым результатом благонамеренных действий государства – Конгресса США, президента Гувера и Федерального Резерва.  Все делалось, чтобы «помочь экономике скорее выйти из кризиса». Рассказ об этом увел бы нас слишком далеко от темы.  Укажем лишь, что  «помощь» государства была подобна тому, как если бы хирург, вместо скальпеля, взялся работать топором. И с подобными же последствиями для пациента. Повторяю: все давно изучено досконально и исчерпывающе.

Никакая теория не могла предсказать того, что случилось.  Потому что ни одна теория не учитывает внезапной и произвольной интервенции государства в рыночные процессы. Нужно подчеркнуть произвольность тех мер, потому что вмешательство можно ввести в теорию, если оно регулярное и повторяющееся.  Так что никому не дано было предвидеть заранее ни вмешательства государства, ни тех форм, в которых оно имело место в 1929-33 годах.

Тогда только появилась «печать обреченности» — когда вред был уже причинен.  Экономическая и банковская активность все более сжималась, но и тогда еще буквально никто не мог ожидать того, что последовало вслед за сказанным.  Последовало же то, что государство, вызвав спад, не стало скромнее, а напротив, стало еще круче «помогать» экономике, — и тем обрекло страну на небывалую, затяжную — Великую Депрессию.  То был «Новый курс» Ф. Д. Рузвельта.  Не секрет, что образцом, на который равнялась администрация Рузвельта, была Италия Муссолини.

Те, с кем якшается Быков на кампусах, знать ничего не хотят, они живут в своем выдуманном мире.  А он таскает от них всякую дребедень и впаривает ее доверчивым российским слушателям.  С присущим ему напором, Быков распространяет в России ложь и невежество, увеличивая сумму мирового зла.

Гэтсби

На первой странице книги Ник сообщает, что смолоду привык быть сдержанным в суждениях, — «привычка, которая часто служила мне ключом к самым сложным натурам и еще чаще делала меня жертвой матерых надоед.  Нездоровый ум всегда сразу чует эту сдержанность, если она проявляется в обыкновенном, нормальном человеке, и спешит за нее уцепиться… Сдержанность в суждениях – залог неиссякаемой надежды.  Я до сих пор опасаюсь упустить что-то, если позабуду, что (как не без снобизма говорил мой отец и не без снобизма повторяю за ним я) чутье к основным нравственным ценностям отпущено природой не всем в одинаковой мере».

Запомним эти слова – в них ключ к толкованиям Быкова.

Довольно скоро, продолжает Ник, ему все это надоело.

«Я больше не стремился к увлекательным вылазкам с привилегией заглядывать в человеческие души.  Только для Гэтсби, человека, чьим именем названа эта книга, я сделал исключение, — Гэтсби, казалось, воплощавшего собой все, что я искренне презирал и презираю.  Если мерить личность ее умением себя проявлять, то в этом человеке было поистине нечто великолепное, какая-то повышенная чувствительность ко всем посулам жизни, словно он был частью одного из тех сложных приборов, которые регистрируют подземные толчки где-то за десятки тысяч миль.  Эта способность к мгновенному отклику не имела ничего общего с дряблой впечатлительностью, пышно именуемой «артистическим темпераментом», — это был редкостный дар надежды, романтический запал, какого я ни в ком больше не встречал и, наверно, не встречу.  Нет, Гэтсби себя оправдал под конец, не он, а то, что над ним тяготело, та ядовитая пыль, что вздымалась вокруг его мечты, — вот что заставило меня на время утратить всякий интерес к людским скоротечным печалям и радостям впопыхах».

Туманно и неясно?  О чем это он?  Это – краткое резюме того, что станет содержанием всего романа, резюме, изложенное в самом начале книги, предваряющее не только завязку интриги, но даже представление рассказчика своему читателю.  Лишь вслед за этим он начинает рассказ о своей семье, предках и прочем, с чего принято было начинать классический роман.

Разумеется, туманно и неясно.  Иначе и быть не может, ибо все разъяснить можно лишь, подробно описав события книги, — чем, собственно, автор и занимается.

Ну, а где же наш весь из себя литературовед, который якобы знает ответы на всем вопросы?  Где да где…  в Караганде, как принято говорить эвфемистически.  Выражаясь по-научному, ни ухом, ни рылом.  Похоже, первые страницы книги он толком не прочел.

Сперва у Ника был род любопытства к соседу, который каждый день принимает толпы гостей.  После знакомства возникло любопытство к личности.  Карроуэй скептичен в отношении людей, с которыми его сталкивает жизнь.  Но вот располагающая («понимающая») улыбка Гэтсби – это искренне или маска?  Он не может решить для себя.

Ник чувствует, что с Гэтсби связана некая тайна.  Для него эта личность — не объект зависти (даже в дурном сне такое не может прийти в голову нормальному читателю), а человек-загадка.  Правда, Ник не особо заморачивается этим, оставляя все разгадки на волю случая.   Слухи о Гэтсби (шпион, племянник Гинденбурга, убийца в прошлом…) он воспринимает, конечно, иронически.  Тем более, при знакомстве  выясняется, что на войне  они служили в одной дивизии.  Но личность ему интересна.  Источник богатства Гэтсби его тоже интересует – но лишь в плане общего интереса к личности:

«Пусть бы мне сказали, что Гэтсби – выходец с луизианских болот или из самых нищенских кварталов нью-йоркского Ист-Сайда, я бы не удивился и не задумался.  В этом не было ничего невероятного.  Но чтобы молодые люди выскакивали просто ниоткуда и покупали себе дворцы на берегу пролива Лонг-Айленд – так не бывает; по крайней мере, я, неискушенный провинциал, считал, что так не бывает».

И опять же, Ник ничего специально не предпринимает, чтобы разузнать что-нибудь.  Когда Гэтсби предлагает ему принять участие в каком-то прибыльном (но не названном) деле с ценными бумагами, Ник интуитивно отклоняет предложение.

…Еще в начале, до знакомства, Ник однажды видит соседа, который в одиночестве ночи неподвижно стоит и смотрит через пролив, где горит во тьме горит зеленый огонек.  Тогда Ник не придал этому значения, ехидно заметив про себя, что этот богач, вероятно, определяет, на какой кусок звездного неба он может претендовать…

Судьба распорядилась так, что Дэзи — кузина Ника, а Тома он знал, хоть и не близко, по колледжу.  Неудивительно, что он оказывается вовлечен в последующие события.

Джордан (в тот день, когда вечером начнется их роман) раскрывает ему подоплеку происходящего.  В октябре 1917-го она шла по улице родного города Луисвилла и увидела большой дом семьи Дэзи Фрэй.  Той было восемнадцать, и у нее был свой маленький двухместный автомобиль.  «Я увидела, что белый автомобиль стоит у обочины, и в нем сидит Дэзи с незнакомым мне лейтенантом.  Они были настолько поглощены друг другом, что меня она заметила, только когда я была уже в трех шагах».  Дэзи окликнула  ее и попросила сказать в Красном Кресте, чтобы ее сегодня не ждали. «Она говорила, а офицер смотрел на нее особенным взглядом – всякая девушка мечтает, что когда-нибудь на нее будут так смотреть…. Звали офицера Джей Гэтсби, и с тех пор я его четыре года в глаза не видела».

Потом она редко виделась с Дэзи.  «Ходили о ней какие-то фантастические слухи – будто зимой мать однажды застала ее, когда она укладывала чемодан, чтобы ехать в Нью-Йорк прощаться с каким-то военным, оправлявшимся за океан.  Конечно, ее не пустили, но после этого она несколько недель не разговаривала ни с кем в доме.  И больше она никогда не флиртовала с военными»…

Спустя время, «она стала прежней Дэзи, веселой и жизнерадостной…  А в июне она вышла замуж за Тома Бьюкенена из Чикаго, и свадьба была отпразднована с таким размахом и помпой, каких не запомнит Луисвилл». Жених преподнес невесте жемчужное колье в 350 тыс. долларов. За полчаса до свадьбы Джордан, подружка невесты, зашла с ней в комнату и увидела ее в дым пьяной.

«В одной руке у нее была бутылка сотерна, а в другой какое-то письмо.

— Вот, п-пожалуйста. – Она порылась в корзинке для мусора… и вытащила оттуда жемчужное колье. – Отнеси это вниз и отдай, кому следует.  И скажи, что Дэзи пер-редумала.  Так и скажи им всем: Дэзи передумала.  И слезы – плачет, просто рыдает».

Джордан со служанкой втолкнули Дэзи в ванну с холодной водой.  «Она ни за что не хотела выпустить из рук письмо», оно размокло и расползлось хлопьями.  Нашатырный спирт, лед на голову – и через полчаса Дэзи спустилась вниз с колье на шее.  «А назавтра она, не моргнув глазом, обвенчалась с Томом Бьюкененом и уехала в свадебное путешествие по южным морям».

«И вот месяца полтора тому назад она вдруг услышала фамилию Гэтсби – впервые за все эти годы…  Не успели вы тогда уехать домой, она поднялась ко мне в комнату, разбудила меня и спросила: «Как он выглядит этот Гэтсби?»  И когда я спросонок кое-как его описала, она сказала каким-то странным, не своим голосом, что, должно быть, это тот самый, с которым она была знакома когда-то.  Тут только я вспомнила офицера в белом автомобиле и связала концы с концами».

Они вдвоем продолжают ехать в машине. « — Странное совпадение, — сказал я. – А это вовсе не совпадение. – То есть, как? – Гэтсби нарочно купил этот дом, так как знал, что Дэзи живет недалеко, по ту сторону бухты».

«Значит, не только звезды притягивали его взгляд в тот июньский вечер.  Он вдруг словно ожил передо мной, вылупившись из скорлупы своего бесцельного великолепия».

Джордан передает Нику просьбу Гэтсби: «может быть, вы как-нибудь  позовете Дэзи в гости и позволите ему тоже зайти на часок».

«Я был потрясен скромностью этой просьбы.  Он ждал пять лет, купил виллу, на сказочный блеск которой слетались кучи случайной мошкары, — и все только ради того, чтобы иметь возможность как-нибудь зайти на часок в чужой дом. – Неужели, чтобы обратиться с такой пустячной просьбой, нужно было посвящать меня во все это? – Он робеет, ведь он так долго ждал.  Думал, вдруг вы обидитесь».

«Что-то мне тут казалось не так. – Не проще ли было попросить вас устроить эту встречу? – Ему хочется, чтобы она увидела его дом… А вы живете рядом – А-а! –  По-моему, он все ждал, что в один прекрасный вечер она вдруг появится у него в гостиной, — пояснила Джордан. — Но так и не дождался»…

В общем, Ник устраивает эту встречу.  Немного побыв с ними и видя, что разговор не вяжется, он оставляет их на полчаса.  Вернувшись, застает Дэзи в слезах, а лицо Гэтсби сияет.  Понятно, объяснение состоялось, и к ним вернулось все, что их когда-то связывало.

Продолжается общение Ника, Гэтсби, Тома и Дэзи.  Ничего не значащий разговор, и вдруг Том прозревает и начинает грубить.  Гэтсби просит Дэзи сказать Тому, что она никогда его не любила.  Она произносит это — не вполне уверенно.  Гэтсби говорит Тому, что Дэзи уходит с ним навсегда.  Видимо, они все решили прежде.  Но сейчас Дэзи молчит.  Том идет в наступление, обвиняя Гэтсби в том, что его деньги получены незаконным путем (бутлегерство) и воровством, кричит, что он бандит.  Гэтсби пытается что-то объяснить, но Дэзи уже не та, с кем он недавно объяснялся.  «Я любила Тома, но тебя тоже любила»…  «Меня ты тоже…» — повторяет Гэтсби растерянно…   Конечно, слезы… Ощутив момент, Том напоминает Дэзи о минутах счастья в первые их недели…  Короче, затея Гэтсби терпит неудачу, хотя он еще не может в это поверить.

Только тут Ник окончательно понимает, что все это значит.  Что не затея Гэтсби, — рушится вся его жизнь.  Все мечты и надежды, которые он бережно хранил пять лет, пронеся через войну, —  это было единственное, чем жил он все эти годы.  Только ради этого – шикарная усадьба, все эти скопища гостей…  Великая, чистая любовь и вера, что впереди счастье, – вот что такое была «тайна Гэтсби»!

Они возвращаются домой.  Нику нужно спешить на работу. Гэтсби все еще ждет и надеется, что Дэзи ему позвонит… Ник его не разубеждает, хотя видит, что все кончено.  И тогда Ник, уходя…

«Ничтожество на ничтожестве, вот они кто, — крикнул я, оглянувшись. – Вы один стоите их всех, вместе взятых».

«Как я потом радовался, что сказал ему эти слова.  Это была единственная похвала, которую ему привелось от меня услышать, — ведь, в сущности, я с первого дня относился к нему неодобрительно.  Он сперва только вежливо кивнул в ответ, потом вдруг просиял и широко, понимающе улыбнулся, как будто речь шла о факте, признанном нами уже давно и к обоюдному удовольствию. Его розовый костюм – дурацкое фатовское тряпье – красочным пятном выделялся на белом мраморе ступеней, и мне припомнился тот вечер, три месяца назад, когда я впервые был гостем в его родовом замке.  Сад и аллея кишмя кишели тогда людьми, не знавшими, какой бы ему приписать порок, — а он махал им рукой с этих самых ступеней, скрывая от всех свою непорочную мечту».

Карроуэй был рад, что успел сказать нужные слова, потому что в тот же день Гэтсби был убит.  Ему одному рассказал, – нет, проговорился — Гэтсби, что за рулем его машины, которая на смерть сбила Миртл, любовницу Тома, была Дэзи.  («Понимаете, я не успел перехватить… Он запнулся, и я вдруг все понял»), и что он, конечно, возьмет все на себя…  Кстати, у Дэзи это вышло случайно…

Ник сообщает об убийстве в полицию и, тем самым, становится центром последующих хлопот (полицейские, репортеры, фотографы,  детективы,  похороны).  Он ищет друзей убитого, чтобы было кому проводить его в последний путь.  Обзванивает всех, кого знал или кого мог вспомнить.  И не находит никого, кто был бы готов приехать.  Он звонит Дэзи и Тому – ему отвечают: еще утром собрали вещи и уехали.  Куда? Как их найти?  Они ничего не сказали!

Уилсон, механик и владелец гаража, муж Миртл, застрелил Гэтсби и себя.  Тут же стало известно, что он с утра разыскивал машину, которая сбила его жену.  А  позже Ник случайно встретил Тома Бьюкенена на улице Нью-Йорка.  Подходить к нему не хотел, но тот его заметил и окликнул.  Нику нужно было лишь одно: убедиться, что его догадка верна.  И Том подтверждает: да,  это он навел Уилсона на Гэтсби.  И, вдобавок: не представляешь, как мне-то было тяжело, когда пришел отказываться от квартиры, которую снимал для свиданий с Миртл.  «Я сел и заплакал, как малое дитя»…

«Я не мог ни простить ему, ни посочувствовать, — говорит Ник, — но я понял, что в его глазах то, что он сделал, оправдано вполне.  Не знаю, чего тут было больше – беспечности или недомыслия.  Они были беспечными существами, Том и Дэзи, они ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались за свои деньги, свою всепоглощающую беспечность или еще что-то, на чем держался их союз, предоставляя другим убирать за ними».

Ник решает вернуться домой, на Средний Запад.  Вилла Гэтсби еще пустовала.  Приближалась осень. «Почти все богатые виллы по берегу залива уже опустели, и нигде не видно было огней, только по воде неярким пятном света скользил плывущий паром»…

«…И среди невеселых мыслей… я подумал о Гэтсби, о том, с каким восхищением он впервые различил зеленый огонек на причале, там, где жила Дэзи.  Долог был путь, приведший его к этим бархатистым газонам, и ему, наверно,  казалось, что теперь, когда его мечта так близко, стоит протянуть руку – и он поймает ее.  Он не знал, что она навсегда осталась позади, где-то в темных далях за этим городом…

Гэтсби верил в зеленый огонек, свет неимоверного будущего счастья, которое отодвигается с каждым годом.  Пусть оно ускользнуло сегодня, не беда – завтра мы побежим еще быстрее, еще дальше станем протягивать руки…  И в одно прекрасное утро…»

 

Роман Скотта Фицджеральда захватывает так, что все время хочется поскорей узнать, «что там дальше».  Но эта книга — из тех, которые лучше читать, не торопясь.  Иначе многое будет упущено.  Прозу такого класса смакуют, наслаждаясь фразами, деталями, и подчас улавливая то, что сказано между строк…  Тому, кто будет читать ее в первый раз, можно позавидовать.

Читайте роман!

«Чутье к основным нравственным ценностям отпущено природой не всем в одинаковой мере», — повторяет Ник Карроуэй слова отца.  Мы это цитировали в самом начале.

Спросите у Быкова, почему Гэтсби — Великий?   В своей лекции он наговорил кучу вздора, извратил весь роман и его героев, оболгал Фицджеральда и Хемингуэя, даже ухитрился нелестно отозваться о переводе, в общем, обгадил всех и вся, — а этот момент упустил.   Почему такое название у романа – темы его лекции, — до него элементарно не дошло.

 

 

12 комментариев для “ВЕЛИКИЙ ГЭТСБИ и маленький Быков

  1. #1 -“ВЕЛИКИЙ ГЭТСБИ и маленький Быков”
    Статья просматривалась 736 раз(а) 9 comments
    — — — —
    #2 — “Как Быков не догоняет Высоцкого”
    Статья просматривалась 574 раз(а) 8 comments
    — — — —
    #3 -Блог Евгения Майбурда ОБ ОДНОМ ДЕФЕКТЕ ДМИТРИЯ БЫКОВА (ФОРМУЛА МАЙБУРДА) 6 comments
    — — — —
    Уважаемый Евгений Мих-ч!
    После почти 3-дневного отпуска занялся бухгалтерией и арифметикой.
    Ваша самая большая работа #3, о Быкове (Серия 4… Загадка Швейка…) — из просмотренных, (где в Рубрике нет Гостевой) собрала меньше всего комментов и просмотров.
    Полагаю, что многие её не дочитали. Две другие работы, #1 и #2 (– нумерация случайна, не по хронологии) получили больше откликов и больше просмотров ( в сумме 736 + 574 = 1310).
    Эти случайные результаты немного связаны с наличием/отсутствием рубрики “Гостиная” и, возможно, — с размером работы, количеством слов. Причём, более серьёзная и основательная большая работа, как мне показалось, менее охотно прочитывается, чем – короткие (не больше 15-20 мин. времени на просмотр). Значит ли это, что так называемая “ленность мышления” уважаемых читателей — немаловажный фактор? Полагаю, что это так. Но, если я ошибаюсь, пусть меня покарают суровые перья коллег и соплеменников. Е.М.М. — радоваться!
    ::::::::::::::::::::::::::::::::::::
    p.s. если усердный читатель-соплеменник спросит — а как же , мол с работой, #1 — не маленькой — 740 просмотров? — Отвечу — просмотрели, дочитали ли — кто
    ответит с уВЕРенностью?

    1. Спасибо вам, Алик. Я давно перестал проверять здесь счетчик — где-то на числе 300 с чем-то. Сейчас увидел, что здесь уже просмотров не 736, а 767.
      Зависит ли число просмотров от длины текста? Не уверен: человек может узнать, длинный ли текст, только если откроет его. А тогда он попадает в счетчик.
      Так что, еще не вечер — и какие-то другие люди еще могут захотеть узнать про «дефект Быкова» .

  2. Евгений Михайлович!
    Еще раз спасибо за Ваше обращение к Фицджеральду! Но есть одна тонкость, которую я не понимаю. В конце романа, когда все пятеро приехали в Нью-Йорк, и все объяснились, Дэзи говорит: «Том, ради бога, уедем! Я больше не могу!». И Том отвечает: «Ты поезжай с Гэтсби, Дэзи! В его машине». Мне кажется, что здесь, после напряженного диалога действующих лиц, самоуверенность Тома не совсем оправдана. Он ведь не мог знать о будущей гибели Миртл. Что Вы об этом думаете?

    1. Знаете, Ефим, меня тоже этот момент озадачил. Сейчас вернулся к нему и перечитал внимательно. Думаю, поведение Дэзи все сказало. После того, как она чуть не ушла с Гэтсби, и теперь: «Том, ради бога, уедем!». Он понял, что победил. Она же не сказала, мол, Гэтсби, увези меня отсюда… Предложение им поехать вдвоем на машине Гэтсби было издевкой над Гэтсби. У него больше не было шансов, и Ник это понял, как и Том.
      Так мне кажется.

  3. Текст захватывающий. Вот бы вам читать лекции по литературе, Евгений Михайлович! Обязательно внемлю вашему призыву: Читайте роман!
    Только зря вы о Зельде так выразились: стерва… Ведь в ней уже тогда говорила болезнь.

    1. Дорогая Инна, спасибо вам за отклик. Про Зельду вы, скорее всего, правы. Хотя и особенности личности, наверное, тоже сказывались (садистские наклонности?). В этих вещах вы понимаете больше меня.
      Еще раз спасибо вам большое.

      1. Спасибо Вам, дорогой Евгений… Вас нехватает в Портале, а счётчики — пусть их проверяет нач-к угрозыска, разъезжающий на лиловой ВОЛЬВЕ 🙂 , у меня же ближе всего к вольво был желтого цвета трачок «Ниссан»…

  4. Уважаемый Евгений Михайлович!
    Спасибо за замечательный пост! Однако Вы должны вспомнить, кому Быков читает, «впаривает», по Вашему выражению, свои лекции: школьникам-старшеклассникам и начинающим студентам, т. е. тем, кто совершенно перестал читать т. наз. бумажную литературу и все свои знания, точнее сведения, черпает из интернета. Говорю это, общаясь со старшеклассниками — приятелями старшей внучки. Они совершенно не читают книги на бумаге, они, все, что им надо, ищут в сети. Следует честно признать, что мы — последние, кто читал и еще читает книги, после нас люди будут искать сведения и информацию в только интернете. Вот на таких «образованцев» рассчитаны лекции Быкова, он в этой сфере герой, его в ней носят на руках, он вполне удовлетворяет запросам этой сферы.А в этой сфере вполне достаточно пост-правды, проповедуемой в известных кругах.

    1. Уважаемый Ефим, благодарю вас за содержательный отзыв и за правду из первых рук. Тем более гнусно то, что делает Быков. Будь на его месте кто-то другой, знающий дело, он бы той же аудитории мог рассказать интерснейшие веши и, глядишь, подвигнуть хоть кого-то из них прочитать роман. Да если и без этого, подрастающее поколение, если они идут на такие лекции, заслуживают правды о литературе, а не того эрзаца, что им подсовывают. Видимо, таких людей уже не осталось в России. И этот вакуум заполняет Быков, зная, что одернуть его некому.

    1. “…с умилением рассказывает, как один такой собрал у себя театрально-журналистскую тусовку, выставил на стол лохань черной икры и с доброй улыбкой наблюдал, как они эту икру жрали. Я плакаль…” — — я, плача, вспоминаю, как много лет назад другой кумир, предсказавший появление новой “звезды” (Д.Б.), угощал своих поклонников икрой. Стоял икры бочонок на столе и летали икринки, как белые снеги, от Москвы до Онеги…
      — — — — Кому интересно за таланты- — — —
      Ещё одна сторона таланта Дм. Быкова читающего похабщину (на кооперативе — ?):
      @https://plclip.com/video/RsyHyMB-gyI/дмитрий-быков-читает-матерные-стихи.html@
      — — — —
      Александр Лопатин Иркутский — про Е. Евтушенко в далёкие шестидесятые.
      * * *
      Поэт поэзией своей
      Творит всесветную интригу,
      Он с разрешения властей.
      Властям показывает фигу.
      Сегодня Дмитрий Львович Быков достойно и заслуженно занимает место Е.Е… Imho.

Добавить комментарий