Закашлялся ночью. Проснулся в слезах.
Наверное, что-то с душой приключилось
Во сне. Не припомнить и не рассказать.
Заслужена казнь, да проявлена милость –
Ушло и забылось. В квадрате окна,
Качаясь, как старец, читающий Тору,
Меж ветреных веток мерцала луна.
И это казалось сквозь тонкую штору
Повтором. Намёком. Быть может, ключом
К ушедшему сну. «Половина второго», –
Часы утверждали. Мой взгляд ни на чём
Не мог успокоиться. Нужное слово
Подыскивал мозг, чтоб забыть этот сон
Уже окончательно: давши названье
И освободившись. Я был окружён
Словами, как тайной – глухое преданье,
Но все не годились. Я лампу зажёг,
И свет, повторяющий край абажура,
Зубчатой взлетел шестернёй в потолок,
Его разделив на большие фигуры –
На свет и на тень. Потускнело окно.
Я сдался – я понял: мне не с кем бороться.
«Да, поздно, — подумал я. – Тихо. Темно.
И жизнь продолжается. Всё обойдётся».
Леопольд Эпштейн
Закашлялся ночью. Проснулся в слезах.
Наверное, что-то с душой приключилось
Во сне. Не припомнить и не рассказать.
Заслужена казнь, да проявлена милость –
Ушло и забылось. В квадрате окна,
Качаясь, как старец, читающий Тору,
Меж ветреных веток мерцала луна.
И это казалось сквозь тонкую штору
Повтором. Намёком. Быть может, ключом
К ушедшему сну. «Половина второго», –
Часы утверждали. Мой взгляд ни на чём
Не мог успокоиться. Нужное слово
Подыскивал мозг, чтоб забыть этот сон
Уже окончательно: давши названье
И освободившись. Я был окружён
Словами, как тайной – глухое преданье,
Но все не годились. Я лампу зажёг,
И свет, повторяющий край абажура,
Зубчатой взлетел шестернёй в потолок,
Его разделив на большие фигуры –
На свет и на тень. Потускнело окно.
Я сдался – я понял: мне не с кем бороться.
«Да, поздно, — подумал я. – Тихо. Темно.
И жизнь продолжается. Всё обойдётся».