Психиатрический практикум: что надо знать о «кухонном» или маломасштабном бреде преследования

Инна Беленькая

 

 

ПСИХИАТРИЧЕСКИЙ ПРАКТИКУМ:  ЧТО  НАДО ЗНАТЬ О «КУХОННОМ»  ИЛИ    МАЛОМАСШТАБНОМ БРЕДЕ  ПРЕСЛЕДОВАНИЯ?

 

 

 

              Я не ошибусь, если скажу, что  многие из нас (особенно,  те, кто жил в коммуналках) могут найти в своей памяти  истории  про соседских старушек, которых  характеризовала  одна общая черта – странности в поведении. Все они  заявляли, что им кто-то специально подбрасывает мусор под дверь,  сыплет соль на коврик,  портит вещи,  проникает в комнату в их отсутствие, ворует продукты и т.д.  Они не спали по ночам, прислушивались к каждому шороху, проверяли состояние запоров, прятали свои вещи.

Они предпринимали меры защиты против  соседей:   протягивали  нитки поперек входа, обматывали   замки,  чертили мелом  на полу. И, несмотря на это,  в который раз убеждались, что в комнате кто-то побывал, т.к. замки сломаны, ключ не поворачивается, на полу видны следы от ног, нити порваны.

 

Оказавшись в Израиле  и живя на съемной квартире, я никак не ожидала, что моя психиатрическая практика  вскоре напомнит о себе подобными историями.

На подселение к моей соседке въехала женщина средних лет,  на вид довольно радушная, общительная.  Она активно себя проявляла, — с первых дней начала искать работу.

 Но о себе много не рассказывала, на середине разговора многозначительно умолкала, т.к.   усвоила для себя правило: «  нельзя все говорить».

              Спустя некоторое время она стала  жаловаться на поведение своей соседки, что та  заходит  в ее комнату, когда она уходит,  и роется в ее вещах. Она  замечала, что стиральный порошок отсыпан, крупы в пакетах также не достает,  от  сыра  остался маленький кусочек,   продукты, которые вчера купила,  стали подозрительными  на вид  —   на колбасе  появились какие-то  пятна, на  твороге, масле, сметане —  крупинки,  налеты.  Выбросила все продукты, холодильник отключила,  еду стала носить с собой.  В комнате  – на диване, подушках, столе, шкафу, холодильнике —  везде  разложила   записки со словами: «не хорошо лазить по чужим вещам». Потом она повесила замок на своей двери, но это ничего не изменило, по-прежнему   замечала, что продукты пропадают,  стулья не на месте стоят, подушки разбросаны, смято постельное белье.   Однажды нашла у себя две пары стоптанных чужих туфель.     Ссоры с соседкой не прекращались и,   вконец разругавшись с  ней, она съехала с квартиры.  Накануне отъезда  в последний  вечер  она сидела в темноте,  без света, запершись  у себя в комнате. Оказалось, соседка  отключила электричество после того, как у них возник спор:  кому сколько платить.  

 

К слову сказать,  ее компаньонка тоже не отличалась психическим здоровьем. Но там  были идеи  высокого рождения, особого своего предназначения на земле, символы и знаки которого, она постоянно находила.  В разговоре  намекала  на  «клад золота»,   известный ей одной.   Жизнь ее не отличалась спокойствием.  Поведала мне, что к ней раньше приезжала полиция,  и она три  дня провела в полицейском участке. Это случилось после того, как   она ударила своего сожителя чугунной сковородой по голове. Она считала, что  сожитель  искал золото,  хотел ее убить.  В доказательство этого показывала  мне сучковатую ветку в ящике шкафа,  которую он ей, якобы,  подбросил. Говорила:  «видишь,   крест, это значит, — смерть мне».

 

               Но вернемся к нашей теме. Подобный вид психических отклонений носит название маломасштабного  или «кухонного» бреда преследования,  поскольку переживания больных отличаются обыденным житейским характером, ограничиваются исключительно бытовыми вопросам, благодаря чему  подкупают кажущейся правдоподобностью и понятностью.

Идеи  воровства,  отравления,  физического уничтожения с целью завладения квартирой сочетаются с представлением о полном  обнищании, лишении средств к существованию. При этом подозрение падает не только на соседей, но на самых ближайших родственников, дочку, сына. Больные их обвиняют   в том, что они  морят их голодом  или  специально дают испорченную пищу,  отраву, которую добавляют в пищу, питье, лекарство. Жалуются на то, что   деньги у них  отбирают,  их всем обделяют,  они «голодные и раздетые».

 

Почему, собственно, нужно вести об этом разговор?  В  чем интерес  этого психического расстройства?

 

                 Как известно, одной  из главных проблем в психиатрии является  установление  границы между  нормой и болезнью  или  соотношений между нормальными и патологическими явлениями.  В  этом плане  «кухонный» параноид  или маломасштабный бред преследования  представляет  тот интерес, что его формирование лежит как бы на границе, отделяющей нормальное восприятие от  патологического.  Тем самым он знаменует собой начальные изменения чувственного  восприятия, при которых  происходит «искажение деталей действительности» (Крепелин).

В этом одна из причин того жизненного правдоподобия маломасштабного бреда, благодаря которому переживания больных находят отклик у окружающих и часто получают общественный резонанс.

Эти истории  становятся предметом журналистских расследований,  громких судебных процессов, многочисленных телевизионных шоу, которые имеют большой рейтинг.    Факт ущемления  и несправедливости  по отношению к старикам со стороны их соседей  или самых близких им  людей  не подвергается сомнению.   Но, в тех случаях, где картина заболевания не выражена и психические расстройства не бросается в глаза,  для широкой публики остаются незамеченными те нюансы  психического состояния, которые видны только специалисту и позволяют  говорить о проявлениях  того или иного психического расстройства у этих стариков.

 

                 В  структуре  патологических расстройств, которые составляют маломасштабный бред преследования, особое место занимают идеи  порчи, исчезновения,  а также  подмены предметов, что определяет понятие бреда ущерба.    Остановимся на этом подробней, поскольку    психопатологическая картина этого бреда очень важна в плане  отношений между нормой и патологией и их  размежевания.

Идеи порчи касаются не только продуктов, как в вышеприведенном случае. При выраженной картине  все, попадающее в поле зрения больного, оказывается вовлеченным в круг его болезненного восприятия.

Феномен бреда ущерба состоит в том, что больные «видят» все те разнообразные изъяны на предметах, которые появляются, по их убеждению, вследствие нанесенных им повреждений.  

Яркая образность, «зримость» ложных образов, воспринимаемых в качестве реально существующих, говорит о заинтересованности расстройств восприятия.

В своих высказываниях больные неистощимы.  Они  очень обстоятельно  и скрупулезно перечисляют  множество  испорченных предметов, список которых, образно выражаясь,  составляется  «по типу каталога». Они  утверждают, что повреждения обнаруживаются на всем, «за что бы они ни брались».

 

Так, они «видят», что  на платьях, кофтах, пальто  проделаны дырки.  На  них оставлены следы краски, пятна.   Заявляют, что меховая шапка и воротник выстрижены, подрезаны сапоги, порваны наволочки, нижнее белье.

На ковре выжжены пятна, ворс у паласа укорочен, с мебели снята полировка, шкаф перекошен, пол исчерчен полосами,  в посуде  дырки и т.д.

Испорченные вещи собирались «мешками». Т.е. бредовой переработке подвергалось все субъективно значимое, что  находилось в пределах чувственной досягаемости.

 

К этим расстройствам относятся также   идеи подмены. Больные считали, что им подменивают продукты, одежду.  Замечали на окружающих свои вещи, в некоторых случаях говорили, что  им подбрасывают «чужие вещи», в частности «мужские».   С точки зрения больных,  подмененные вещи отличались разницей в  фактуре,  яркости окраски,    расцветке, рисунке.

 

                  Здесь надо  сказать о роли личностного компонента,  тех характерологических особенностях, которые играют   явную роль в формировании у больных этих болезненных расстройств.  Как правило,  эти больные отличались  необычайной  бережливостью  в вещах, одежде,  постоянным  стремлением  к пополнению запасов белья, обуви и прочего имущества.  В старости  эти    черты   заострялись,  принимали   гротескный вид,  являя тем самым отражение  характерной для этого периода заботы о сохранении достигнутого в жизни.

 

Это влияние личностных установок, прошлого опыта, переживаний больного является очень существенным для понимания расстройства восприятия, играющего главную роль в  механизме бреда ущерба. При этом  надо учитывать, что  деятельность восприятия включает в себя такую основную характеристику человеческой психики, как  « активность и пристрастность» (А.Н.Леонтьев).    По существу  бред ущерба представляет   проекцию внутреннего содержания  больных  на восприятие окружающего. Больные приписывают собственную  трактовку  событий,   поступков,   свои мысли,  чувства окружающим их людям.

Насколько это  типично,  говорит следующее.   Когда спрашиваешь ту или иную  больную, зачем  соседка строит ей козни,  издевается над ней,  портит  ее вещи,  то в ответ слышишь: «так она сумасшедшая, ей надо к врачу в психдиспансер,  — лечиться».  При этом,  тот факт, что  к врачу на лечение попала она, а не ее соседка, нисколько не смущает больную.

 

                  Многочисленность обнаруживаемых повреждений на предметах соединялась у больных с чувством постоянной изменчивости. Больные заявляли, что в комнате  происходит какое-то «передвижение». Предметы переставляются, то появляются, то исчезают. Так, например, по многу раз в день  пропадает щетка для натирания пола, то нет ни одной расчески, то сразу  три. «Предметы исчезают из – под  рук».

 Это расстройство восприятия имеет определенное сходство  с теми начальными  формами его нарушений, которые описываются как  «сужение поля зрения», разделение его на видимые и слепые участки» (С.В.Крайц).

 

Как правило, бред ущерба относят к заболеваниям позднего возраста. Но практика показывает, что  он может возникнуть и в более молодом возрасте.

 

В связи с этим хотелось бы привести один случай  такого рода. Этот случай    демонстрирует, насколько важна диагностика  самых первых проявлений заболевания, характер которых, казалось бы,  не выходит за рамки мелких обыденных тем, но чреват драматическими коллизиями.

К нам в институт  поступила   больная К. ,  70 лет. Она  была переведена из районной психиатрической больницы, в которую попала по настоянию сына, его заявления  на  неправильное поведение матери.

В беседе больная не обнаруживала какой-либо бредовой продукции. Отмечалось только чуть сниженное настроение. Она была полностью ориентирована в месте, времени, собственной личности, спокойно рассказывала о себе.  Причину поступления  не могла объяснить, говорила, что «сын положил». Но обиду на него не высказывала. В прошлом была учительницей, воспитала единственного сына. Сын получил высшее образование. В годы перестройки стал  бизнесменом. Когда сын женился,  продолжали жить  все вместе.  Отношения с невесткой  нельзя было назвать теплыми, но конфликтов  никаких не было. Больная на всех готовила, варила обед.  Потом сын неожиданно  врезал замок в свою комнату, что ее удивило, но она ничего ему не сказала, чтобы избежать ссоры.

 

В общем, беседа с больной оставляла  много недоуменных вопросов по поводу ее стационирования в клинику.  Надо было ждать разговора с сыном.

Он пришел не сразу, а  спустя  неделю. Во время  беседы был  несколько взволнован, насторожен.  От прямых ответов на вопросы  об обстоятельствах помещения матери в больницу уклонялся.  Повторял только,  что мать старый человек и ей нужно жить отдельно. Сказал, что он уже нашел квартиру для матери и после  выписки она поедет прямо  в новую квартиру.  Старался убедить врача в правильности своих действий,  ища  его одобрения и поддержки.    Разговор был недолгим, т.к. сославшись на занятость, он быстро ушел.

 

Но из того, что удалось выяснить, картина сложилась следующая. Сначала  у жены, а потом у него появились неприятные ощущения после еды,  тошнота,  позывы на рвоту,  боли в желудке. Обращался даже к врачу. Потом  стал замечать, что пища, которую готовила мать, имеет   непривычный вкус. Стал подозревать мать  в каких-то преднамеренных действиях по отношению к нему и его жене.  Питаться стали отдельно от матери.   Затем  врезал замок. Но все равно мать проникала в их комнату, т.к. замечал, что некоторые предметы мебели были переставлены.  Для проверки своих подозрений стал приклеивать прозрачным скотчем стулья к полу,  вазу к столу, но, несмотря на это, обнаруживал, что предметы были сдвинуты с места. 

 

По этим высказываниям можно было судить   о  наличии  психического расстройства  у сына, а не у матери.  Причина крылась  в нем самом.  Как можно предположить, здесь имело место явление индуцирования, т.к. первой стала проявлять признаки  заболевания жена. Было бы интересно  поговорить  именно с ней в первую очередь, но она так и не пришла навестить свекровь. 

Индуцированный бред или «помешательство вдвоем» – очень характерно для  подобных расстройств. В силу обыденности  содержания бреда ущерба,  его тесной связи с реальной  ситуацией, конкретности фабулы    окружающие больного  лица легко поддаются внушению и эмоционально-психологическому влиянию. Особенно это касается  близких  родственников,  находящихся в тесном контакте с больным.

 Поэтому негласным правилом при  стационировании  является помещение  таких лиц в разные отделения.

 

При кухонных параноидах бред ущерба  выступал часто в соединении с  другими обманами восприятия.

Чаще всего – это были  слуховые галлюцинации. Характерно,  что слуховые обманы имитировали звуки, обычные для повседневной жизни, и также впечатляли своим жизненным правдоподобием.

 

Так, больные жаловались, что из соседней квартиры постоянно слышат различные звуки: шум льющейся воды из кранов, гудение водопроводных труб, стук молотка, топот, скрип передвигаемой мебели. 

Некоторые утверждали, что слышат звуки, характерные для производства: скрежет жерновов, стук по металлу, камню, перекатывание бревен, гудение моторов, постукивание по тонкому металлическому листу. В других случаях больные слышали  грохот, как будто  кто-то  с силой бросает тяжелые чугунные предметы об пол. Особенность  этих слуховых обманов в том,  что  все эти  звуки носят ритмический характер.

 

При этом слуховые галлюцинации сопровождаются настолько тягостными и непереносимыми для больных переживаниями, что они ведут с соседями непрерывную борьбу, обращаются с жалобами в милицию, требуют создания комиссий для привлечения соседей  к суду и пр.  Сутяжная активность является характерной чертой поведения таких больных.

 

                 Помимо этого  в структуру маломасштабного бреда входят обонятельные галлюцинации. Характерно,  что,чем старше возрастная группа больных с психическими нарушениями, тем больше в ней лиц с обонятельными галлюцинациями.  Это  находит объяснение с точки зрения эволюции.   Обоняние  как одно из важнейших средств ориентации и общения между организмами возникло задолго до появления первого глаза и первого уха, «этих эстетических орудий чувств», по выражению Э.Геккеля.

При   патологии  в первую очередь нарушаются поздно приобретенные высшие функции и высвобождаются более древние.

Обычно старые люди говорили   о «тяжелом», «удушливом» воздухе, «неестественной «атмосфере,  «завесе», «поволоке» в комнате. Они отмечали у себя затрудненное дыхание, делали себе повязки на рот, нос, глаза. Считали, что соседи «пускают газ» в квартиру.

 

Нередко обонятельные  обманы восприятия  сочетаются  с тактильными и вкусовыми. В плане эволюционного развития  в основе этого лежат древние механизмы,  когда в  раннем  периоде эволюции  обоняние, вкус и осязание  были связаны с одним органом – ртом. Эта родственность анализаторов вкуса и осязания находит свое отражение в известном восточном  афоризме – «вкус начинается на кончиках пальцев».

В случаях  расстройства вкусового анализатора больные не ощущали какого-либо конкретного вкуса. Они говорили об изменении привычного вкуса, появлении неприятных ощущений во рту.

При тактильных расстройствах  они жаловались на ощущения  зуда на коже или под кожей. Связывали это с появлением  личинок насекомых, червячков, вшей. Иногда они  «видели « этих насекомых, «слышали « треск»  от раздавливания кожных паразитов.

 

 

В заключение надо сказать следующее. В связи с достижениями медицины отмечается тенденция   к увеличению продолжительности жизни в развитых странах, с чем связаны и демографические изменения. Процент стареющей группы населения  неуклонно растет. Старость – закономерно наступающий заключительный  период возрастного индивидуального развития (онтогенеза) и, с точки зрения эволюции, должна иметь свою целесообразность.  «Человек никогда не перешагнул бы семидесяти — восьмидесятилетний рубеж, если бы такое долголетие не имело бы для него значения, как биологического вида. Так и закат человеческой жизни должен иметь собственное значение, а не быть жалким придатком к заре жизни» (Юнг). В свете этих слов очень важным представляется привлечение внимания  к тем  возрастным психическим отклонениям,  о которых шла речь.