Автор: Речь у нас пойдет о «русских толстяках», сиречь, о литературных журналах без иллюстраций, на страницах которых впервые увидели свет романы, повести и рассказы лучших советских писателей. Читателям, старомодно взращенным не на гаджетах, а на книгах, остается вспоминать об этих уходящих в небытие «толстяках» с благодарностью и ностальгическим умилением.
Уникальное российское явление — толстый литературный журнал — исчезает с поверхности земли. Происходит такое вяло-текущее, как известная форма шизофрении, неспешное умирание. Недавно узнала, что «Звезду» и «Неву», публикациями в которых я так горжусь, читают две тысячи человек. Да, таков сегодня тираж когда-то знаменитых и зачитываемых до дыр миллионами советских граждан толстых журналов. В то время, о котором идет речь, встретиться взглядом в ленинградском метро можно было только с приезжим — «свои» все читали «толстяков» в блеклых обложках: Новый Мир, Иностранку, Дружбу Народов — а было их столько — пальцы на руке устанешь загибать. Давно уже журналов этих нет в свободной продаже, нет нигде, нет и в уличных киосках, где «их никто не брал и не берет». Есть только по подписке. При таких тиражах это означает, что их читают сами авторы, их родня и знакомцы, ну, и плюс к этому еле заметные по численности маргиналы из сторонних читателей. Причина тому вполне очевидна, что не делает ее менее печальной — традиционный читатель толстых журналов просто физически вымирает, а новые — не предвидятся. Зачем им. Они выросли в свободном информационном пространстве. У них в блогах 10 тысяч подписчиков не редкость.
Интересно, что у издаваемого в Москве еврейского глянцевого художественно-публицистического журнал «Лехаим» 60 тысяч подписчиков. Только зная этот факт, можно понять почему именно там неплохо платят авторам. Тираж российского «Лехаима» в 30 раз превышает тираж российской «Звезды», которую издают приятели Довлатова, Андрей Арьев и Яков Гордин. И это при том, что популяция евреев в России так заметно, в разы, поредела, чего не скажешь об армии остальных читателей. Нет, воистину, неисповедимы дела твои, Господи!
Русские литературные журналы умирают и за границей. Когда-то в Питере мы жадно вырывали друг у друга запретный «22», нелегально ввозимый из Израиля. Могла ли я тогда представить, что буду когда-нибудь публиковаться под этой обложкой. Хотя, опять же, тираж его сегодня навряд ли существенно превышает тиражи его российских собратьев. Хотя выглядит он нарядно и бумага высококачественная.
Но болезненная нежность у меня почему-то только к тем, старым, советским, на плохой бумаге, обложка чтобы однотонная, блекло-грязноватого оттенка, без картинок. Принципиально, чтобы ни одной картинки, или, не дай бог, фотографии внутри.
В прежней жизни, когда «деревья были большими», начальник моей лаборатории заслал меня как-то на неделю в дивную «местную командировку» в «Публичку». Я там должна была каждый день отыскивать какие-то старые технические журналы и копировать из них нужные шефу страницы. Он тогда писал очередной, также как и все предыдущие, совершенно недоступный моему пониманию труд на веселенькую тему «Аварийное включение резерва на горно-обогатительных предприятиях».
Я быстренько справлялась с этим, не скрою, довольно утомительным заданием. А потом… потом заказывала «старые» Новые Миры» Твардовского, которые по молодости были мной пропущены и стопочкой ставила эти нечитанные книжки в грязновато-голубой обложке на угол стола. Помню, при одном взгляде на эту невысокую бумажную пирамиду возникало предчувствие острого и при этом долго длящегося наслаждения. И предчувствие это никогда не обманывало. Приходила я туда как на работу — утром. А на Невский выходила уже в темноту, только после насильственного «изгнания из рая». Помню великолепные, «под Белинского», литературные обзоры Лакшина, помню восхитившие меня тогда на всю жизнь «мовисткие» повести «позднего» Катаева, помню поразительные и безупречным русским языком и небывалой правдивостью «Районные будни» очеркиста Валентина Овечкина ,…да всего не перечислишь. И как же все это было изумительно искренне и живо и по-человечьи, без казенщины, без опостылевших «пожилых рабочих», без привычных шаманских заклинаний о руководящей роли Партии в искусстве; как согревало и освещало душу на фоне густопсовой газетной лжи и творений «писателей» уровня Георгия Маркова или Александра Чаковского. Я тогда еще не знала, что читаю лучшее периодическое издание в мире. Не знала, но наслаждалась по полной.
Чтобы понять, что значили для нас «толстые журналы» нужно было жить в Советской России во времена их славы. Журнал «Москва» с впервые опубликованным в России «Мастером и Маргаритой» временно стал универсальной валютой. Старший брат моей подруги рассказывал мне в 70-м, когда я сама прочла роман, что ноябрьскую книжку «Москвы» за 1966 год можно было выменять практически на любые услуги, включая короткую, но содержательную связь с привлекательной и, разумеется, начитанной девушкой.
Наверное, это было страшно унизительно. Нас ограбили, сокрыли от нас по наследному праву принадлежащие нам сокровища. А после строго дозировано допускали их в толстые журналы. Подцензурное вольнодумство, осторожно отмеренное всевластной рукой Главлита. Особенно доставалось «Иностранке». Ведь все, что там публиковалось по умолчанию было «из-за бугра». «Выбор Софии» и «Рэгтайм» допустили туда лишь после безобразного купирования их цензурой. Поняла я это только здесь в Америке, прочтя книги Стайрона и Доктороу в их первозданном виде. Толстые журналы — это было частичное удовлетворение потребности «массы» в хорошем чтении, в пище духовной. Ныне же расширились неимоверно границы пастбищ, и старые полянки утратили большей частью свою питательность-привлекательность. Но такого духовного «голода» как в 70-х не будет уже никогда. Дети наши, обвешанные электронными читалками и ай-пэдами, так никогда и не узнают, какая эта была радость, живя в мире тотальной лжи, вынуть из почтового ящика прямоугольник в тусклой обложке, в котором тоже полно было всяческих фигур умолчания, но были слышны человеческие голоса. И какие талантливые!
Толстые журналы необычайно украшали наше убогое существование, и, наверняка, сыграли свою благородную роль в «падении империи». Будем считать этот факт доказанным.
А знаете, пожалуй, я ошиблась. Самый первоклассный русский художественно-публицистический журнал, который мне приходилось читать, и даже один раз в нем опубликоваться, издавался, как это ни странно, не в России, а в Израиле. Назывался он «Nota Bene». Издавал его легендарный человек — Эдуард Кузнецов (главный фигурант знаменитого Самолетного Дела). Судя по безупречному качеству и невероятному разнообразию материалов, от Меира Шалева до Бориса Парамонова, из номера в номер публикуемых в этом издании, Редактор он был гениальный. Быть Редактором такого уровня — редчайший талант. Возможно даже, что писатель, диссидент и сидельник Кузнецов, как Редактор превосходил самого Твардовского. Тут правда, не нужно забывать, что Кузнецову не требовалось согласовывать с Кнессетом содержание очередного выпуска своего журнала, в то время как Твардовский не вылезал из «культурного отдела» ЦК , убеждая кремлевских упырей дозволить ему напечатать в Новом Мире «Один день Ивана Денисовича». Тем не менее, несмотря на полное отсутствие цензуры «Nota Bene» приказал долго жить всего через несколько лет и мне пришлось расстаться с хорошей привычкой ко дню рождения друзей посылать им в «красивом конверте» квитанцию на годовую подписку этого журнала. У израильских спонсоров то ли деньги кончились, то ли интерес к проекту пропал.
По этому поводу, отвлекаясь от главной темы наших заметок, замечу, что у евреев хватает денег на все, даже на то, чтобы поддерживать такие культурные проекты, как «Развитие художественных навыков у корейского ребенка». Да, вы не ослышались. Не у еврейского, а у корейского. В нашем безумном Сан-Франциско с его сверх-щедрыми еврейскими фондами проявляют заботу о всех подряд существующих на земле меньшинствах. Однако, как видите, и у вполне здравомыслящих русско-еврейских бизнесменов Израиля не нашлось денег на блестящий культурный проект, на журнал, который к тому же был любимейшим детищем Эдуарда Кузнецова. К вопросу о русских толстых журналах это, разумеется, никакого отношения не имеет, но к израильским бизнесменам из России — прямое. Ведь именно с «самолетного дела» Кузнецова началась массовая эмиграция советских евреев в Израиль, а потом и в Америку. Сам Кузнецов заплатил за наше с вами право покинуть пределы советской империи восьмью годами пребывания в узилище, из них полгода — в камере смертников. А теперь человек таких выдающихся дарований, да которому к тому же русский Израиль так задолжал — не у дел.
Я на Эдуарда Самойловича Кузнецова со студенческой скамьи смотрела строго снизу вверх, а после того, как прочла его невероятную по описываемым в ней событиям книгу «Шаг влево, шаг вправо» и, вовсе, заробела окончательно. Тем не менее, один раз я дерзнула написать ему следующее:
«Читаю 15-ый номер «Nota Bene». Прочла эссе об Эткинде, совершенно запредельное по стилистическому блеску и многомерному подходу к объекту исследования. Еще читаю абсолютно до этих пор мне неведомое — об истории создания военной индустрии при Сталине, от чего, как это мне самой не удивительно, тоже не оторваться, так живо и блестяще это изложено. Но впервые за год я наткнулось на пару публикаций, которые показались мне не соответствующими заданной редактором и издателем планке. Одна вещица – беседы израильских «человеколюбов» с палестинским врачом-психиатром. И полагаю, что при всей открытости Вашего издания разным мнениям и вкусам, этот разговор, в котором покладистые либеральные евреи так робко, невнятно и беспомощно отбиваются от наглых вопросов арабского эскулапа, принадлежит все-таки другому изданию, откровенно «левацкому». Другая – дневники бойкой израильской дамочки, в которых она щеголяет свободным обращением с табуированной лексикой, а также с такими животрепещущими темами как multiple orgasm и гомосексуализм. Есть нечто в ее лексиконе в сочетании с намеренно развязанной интонацией, что невольно приводит на ум «интеллигентную девушку» по имени Фимочка Собак, т.е. очень неплохо, и даже завлекательно-развлекательно, но как бы не «к лицу» Вашему изданию. Простите, Эдуард, что «вставляю свой пятачок» со мнением, которое никто не просил меня высказывать. Но мне подумалось, что именно мнение одного рядового читателя и может быть в какой-то степени интересным для Вас, хотя бы для определения того, что у нас называют “Target User”. Вместе с тем, я уверена, что найдутся читатели, которым именно эти две вещицы покажутся как раз самыми любопытными в номере».
Кузнецов мне ответил таким замечательным образом, что навечно отбил у меня охоту давать советы Редакторам. Он среди прочего написал:
«Спасибо за мнение. Которое — дань почтенной российской традиции: всякий журнал (и газета) должны быть «с направлением», то бишь партийным. У меня один критерий: интересно или нет. А «направление» у меня для домашнего пользования».
Случалось ему отвечать и покруче. В Израиле на встрече с читателями его любимого «позднего ребенка» произошел такой обмен:
— Эдуард Соломонович, а Вам не кажется, что Ваш журнал несколько суховат?
— Кажется. Но мой журнал не женский половой орган, поэтому я не рассматриваю это качество его недостатком. (Ответ прозвучал молниеносно. Если бы не две отсидки, Кузнецов мог бы сделать карьеру в КВН).
Так, «Остапа несло».
А вообще пора сказать, что все эти ностальгические и грустные мысли о феномене и умирании русского «толстого журнала» навеяла на меня бандероль, полученная третьего дня из нью-йоркской редакции еще одного русского «толстяка» по имени «Слово/Word», в котором опубликовано мое эссе о «бабе Лере» (Новодворской) . Редакция «Слово/Word» находится в Нью-Йорке еще с довлатовско-бродских времен, и по слухам, никто иной, как Бродский с Довлатовым, стояли в свое время у истоков этого издания. Дизайн обложки, как видно по фотографии, довольно экстравагантный. И не только дизайн, но и имя Редактора, которого зовут ни больше ни меньше, как Александр (Александрович) Пушкин. Он «пра-пра-правнук «нашего всего».
Не затухающая с годами любознательность заставила меня задать Редактору вопрос, от кого из детей Пушкина ведет он свою родословную: от «Машки, Сашки, Гришки или Наташки». Оказалось в Слово-Вордовской публикации есть обзор А. Адамова «Ветвь»- от «Сашки». Александр Пушкин предложил мне зайти в Русский Журнальный Зал и самой разобраться в его довольно таки запутанной родословной. В процессе чтения я поняла, что по теме «потомки Пушкина» у меня имеются большие пробелы. Может быть, кому-то из вас тоже будет увлекательно прочесть о шести поколениях Пушкиных ведущих свой род от «Сашки».
К слову сказать, по молодости я страстно, как и подавляющее большинство советских инженеров с гуманитарным уклоном, увлекалась пушкинистикой. Возможно, в исследованиях Лотмана или Жирмунского меня особенно привлекало полное отсутствие ссылок на проблему аварийного включения резерва. К тому же, суждения о руководящей роли Партии редко выходили в этих пушкинских штудиях за рамки предисловий.
В любом случае, почти не лукавя против истины, я могу теперь хоть в неспешной филологической беседе, хоть на ходу в самом пустяшном разговоре кинуть небрежно: печатаюсь, мол, у Пушкина, Александра. Не в «Современнике», правда, и не у «самого». Тем не менее, субординацию прошу соблюдать соответствующую…
После этого шутейного призыва нужно ставить последнюю точку, да вот только «Современник» требует другого финала. Ведь тут соблазнительно, начав именно с «Современника», основанного в 1836 году Пушкиным, предпринять экскурс в историю русской журналистики. По смерти Пушкина «Современник» перешел в руки его близкого друга Вяземского, а через десять лет попал к Некрасову и Панаеву, под чьим водительством и пребывал до 1866 года, пока не был закрыт личным распоряжением императора Александра II. За тридцать лет на страницах «Современника» были опубликованы авторы, которые составили цвет и славу русской словесности. От Гоголя, Баратынскго, и Тютчева, через Толстого и Тургенева, до Салтыкова-Щедрина и Глеба Успенского. А какая там была великолепно-скандальная и поучительная история с некрасовской одой «Муравьеву-вешателю» ! Некрасов, как он сам полагал, исключительно ради блага своего детища и опубликовал в нем эту злополучную оду, за что вся либеральная Россия, не разбираясь в мотивациях бедолаги Редактора, от него отвернулась. И каких же душевных мук, скольких же лет страшного душевного раздора это ему потом стоило.
Соблазнительно было бы предпринять такой экскурс, слов нет, но надо же и «на потом» что-то оставить…
…
Я на Эдуарда Самойловича Кузнецова со студенческой скамьи смотрела строго снизу вверх, а после того, как прочла его невероятную по описываемым в ней событиям книгу «Шаг влево, шаг вправо» и, вовсе, заробела окончательно. Тем не менее, один раз я дерзнула написать ему следующее:
«Читаю 15-ый номер «Nota Bene». Прочла эссе об Эткинде, совершенно запредельное по стилистическому блеску и многомерному подходу к объекту исследования. Еще читаю абсолютно до этих пор мне неведомое — об истории создания военной индустрии при Сталине, от чего, как это мне самой не удивительно, тоже не оторваться, так живо и блестяще это изложено. Но впервые за год я наткнулось на пару публикаций, которые показались мне не соответствующими заданной редактором и издателем планке. Одна вещица – беседы израильских «человеколюбов» с палестинским врачом-психиатром. И полагаю, что при всей открытости Вашего издания разным мнениям и вкусам….
Кузнецов мне ответил таким замечательным образом, что навечно отбил у меня охоту давать советы Редакторам. Он среди прочего написал:
«Спасибо за мнение. Которое — дань почтенной российской традиции: всякий журнал (и газета) должны быть «с направлением», то бишь партийным. У меня один критерий: интересно или нет. А «направление» у меня для домашнего пользования».
Случалось ему отвечать и покруче. В Израиле на встрече с читателями его любимого «позднего ребенка» произошел такой обмен:
— Эдуард Соломонович, а Вам не кажется, что Ваш журнал несколько суховат?
— Кажется. Но мой журнал не женский половой орган, поэтому я не рассматриваю это качество его недостатком. (Ответ прозвучал молниеносно. Если бы не две отсидки, Кузнецов мог бы сделать карьеру в КВН)…
Далее читать в Блоге