Алла Боссарт

Цветков. Рубинштейн. Кенжеев.

Как будто кидали оттуда друг другу, говоря по-морскому, спасательный «конец».

Честно говоря, сама не думала, что Бахыт занимал в моей жизни такое место.

Однажды я была свидетелем его возвращения с того света. С одной подмосковной конференции его увезла Скорая, прямо с семинара.

Через пару дней вернулся — и немедленно выпил.

С тех пор мне стало казаться, что он бессмертен.

На его концертах помню ощущение внутренней дрожи, озноба от тяжелой прекрасности поэзии.

Когда в NY я жила у них с Леной на антресолях, и каждое утро он кормил меня овсянкой на воде без соли, я послушно поедала не столько эту гадость, сколько самого Бахыта — глазами и ушами, и ничего вкуснее мне не надо было.

Единственный раз он написал мне комментарий к стишку: «Это очень здорово». Верьте — ничего дороже и важнее для себя я не слышала.

17 мая перед отъездом с Леной на Сицилию он написал последний пост. «Ваш корреспондент»… Как всегда, веселый.

А оттуда его уже везли в медицинском отсеке самолета домой. Месяц или больше он болтался между жизнью и смертью.

Мы не понимали, не верили, гнали от себя мысли, что Бахыт может умереть. Потому что это нелепо. Безрассудно. Невозможно.

Мне и сейчас так кажется.

Но утро сегодня началось с этого.

Вместо овсянки.

Соли, правда, — через край.

Последний раз мы виделись в Нью-Джерси у Володи Эфроимсона. Было очень весело.

Лена, дорогая. Прими наши самые глубокие соболезнования.

Это фотография, сделанная Володей Эфроимсоном.