Всеволод Орлов о нескольких замечательных украинских поэтах и их трагических судьбах

Был такой совершенно блестящий украинский поэт Iгор Римарук. Он практически на все европейские языки переведен, но в обществе, где, к большому несчастью, представления об украинской культуре начинаются с «Ніч яка місячна» и тут же заканчиваются «пидманула-пидвелой», вряд ли многие о нем слышали. У него очень сложные образные системы, надо объяснять его смысловые матрешки длинно. Поэтому возьму простое стихотворение:

А те, що живий, — серед ночі засвідчує страх.
Розбитий, мов пам’ятник, бачиш у снах однооких:
останнє кохання тремтить на підземних вітрах
і вірші останні стоять — як форелі в потоках.

І знов, осідлавши комету (чи, пак, помело),
зникає епоха (чи, мовлено, тисячоліття).
Навіщо нам третя? Вже дві пишногрудих було,
а прийде — якась вертихвістка, німфетка, Лоліта!..

Вона не зазнає болотяних навіть Лукроз:
обшарпаним страхом остання Лукроза накрилась.
Неначе склоріз, обтинає нам пам’ять склероз.
Тому — на Голготу юрбою: мов півчі на крилос.

І що залишилось? Доцмулити вистиглий чай,
поставити вірш — як свічу незабутому предку,
махнути рукою кометі ( й на неї): прощай! —
і хоч позирнути, хоч оком одним — на німфетку.

===============

Засвідчує — свидетельствует; Бачиш — видишь; Останнє — последнее; Кохання — любовь (как любовь между мужчиной и женщиной — не к маме, к Родине, к путешествиям); Пак — в данном случае: наоборот; Зникає — исчезает; Навіщо — зачем; Зазнати — испытать, пережить; Навіть — даже; Неначе — как будто; Склоріз — стеклорез; Юрба — толпа; Цмулити — цедить; Вистиглий — остывший; Позирнути — взглянуть.

===============

Тут что интересно: что за Лукроза такая? Женское имя странное — про женщин же стихотворение? А почему она болотная при этом? И каким образом чаяная нимфетка должна эту Лукрозу испытать унд пережить?

За этой Лукрозой — длинная и интересная история. На рубеже 1919-20 гг в околокиевском городке Барышевка был техникум (вообще, мало кто отдает себе отчет, насколько в отношении народного образования Украина всегда была продвинута, сколько энтузиазма, упрямых и результативных усилий было вложено разными людьми, моим прапрадедом Всеволодом Емельяновичем — среди прочих и очень не в последнюю очередь, — в создание именно народного образования в Украине, сколько различных училищ возникло в маленьких городках и даже селах, пока романтические народники в России «ходили в народ» с образовательными целями и бывали этим народом, как правило, посланы нахрен, спасибо — если без членовредительства). А в техникуме Барышевки этом был директор Семашевич.

И вот Семашевич посреди всего этого однобоко называемого «гражданской войной» скотства, когда жрать нечего, туда-сюда гуляют петлюровцы, деникинцы, большевицкие и эсеровские красные, немцы, атаманы и т.д. техникум свой не только сохранил, но и стал приглашать туда интеллектуалов — профессоров классической филологии, знатоков древних языков, историков, философов, писателей — в техникум, практически сельский, преподавателями. Платить ему было приглашаемым, понятно, нечем, да и что является деньгами, было никому не понятно, но продуктовые пайки он собирал и выдавал, плюс жилье.

Там нашли пристанище различные замечательные люди, чьи имена опять же мало что мало кому скажут (за исключением, может быть, одного): например, литературовед, киевский приват-доцент Павло Филипович, переводчик с немецкого, английского и русского Освальд Бургардт (переводил и Рильке, и Тютчева, и Старшую Эдду, и Гамлета и даже организовал 27-томное (!) украинское собрание сочинений Джека Лондона), археолог и антрополог Вiктор Петров-Домонтович (там биография — вообще детектив целый) и многие другие интереснейшие люди. В общем, собралось десятка полтора людей недюжинных, каждый из которых, как говорится, грешил стишками, но «грешили» они на вполне профессиональном уровне — с постоянными публикациями везде, где можно и нельзя. А лидером их стал поэт Микола Зеров.

Все вместе они провозгласили движение неоклассиков, которое оказалось чрезвычайно притягательным для многих в Украине — исследователи насчитывают до 40 деятелей культуры, к нему причастных. Неоклассицизм предполагал ориентацию на образную систему, отсылающую к античной культуре, строгость в творчестве в части формы (в некотором роде оппозиция футуризму и прочим авангардным поискам), воспевание всяких эпикурейств, наслаждений, рафинированной красоты, апологию «чистого искусства».

Как они это видели и совмещали с чудовищной окружающей действительностью? Ну, например, так, как в стихотворении лидера Миколи Зерова:

Весна цвіте в усій своїй красі,
Вже одгриміли зевсові перуни,
Дощу буйного простяглися струни,
Зазеленів сподіваний рижій.

На полі катятся веселі вруна,
В кущах лящить — співає соловій,
А по шляху, немов казковий змій,
На зсипище сільська ватага суне!

І в селах плач. Герої саг і рун,
Возкресли знов аварин, гот, і гун,
Орава посіпацька, гадь хоробра…
Сільської сироти останній трен,
Усюди лемент — крик дулібських жен
Під батогом зневажливого обра.

===============

Дощу — дождя; Простяглися — протянулись; Сподіваний — ожидаемый с надеждой; Рижій — рыжик полевой, культура кормовая и масличная, крайне неприхотливая, но не сильно полезная, на которую, видимо, были большие надежды в тех условиях по части прокормиться; Вруна — всходы; Лящить — трещит; Немов — словно; Зсипище — сборище (неологизм автора); Суне — движется; Посіпака — приспешник, колаборант; Трен — шлейф, обоз; Лемент — гомон; Зневажливий — презрительный.

===============

Т.е. современную беду упаковали в аллюзию с Великим переселением народов, конкретно с трагедией дулебов (славянское племя), выдавленных за Дунай (Дунай в украинском фольклоре — практически Стикс, за него, в турецкий антимир, уходят мужчины, которые вряд ли вернутся) аварами (они же обры).

На каких политических позициях находилась эта группа интеллектуалов? Они выбрали оптимистический взгляд. Своим погружением в прошлое они старались выкупить у судьбы светлое будущее. Вот как у Павла Филиповича.

Не хижі заклики пожеж,
Не безнадійний рев гармати, —
В поля майбутнього зайшла ти,
Минулу радість в них знайдеш.

Де жебраки? Уже людині
Земля готує вічний дар,
І сонце — золотий кобзар —
Збудило гори і долини.

І трави ждуть отар, і жде
Дніпро пташок — човнів веселих,
Ще мить — у місті і у селах
Життя розквітне, загуде,

А давнє слово на сторожі,
Напівзабуте слово те,
Як пишне дерево, зросте
У дні співучі і погожі.

===============

Хижі — хищные; Заклики — призывы; Пожежа — пожар; Гармата — пушка; Жебрак — нищий; Човни — лодки; Мить — мгновение; Мiсто — город; Розквітнути — расцвести

===============

Будущее оказалось несколько иным. Сначала немножко ожили, получили кафедры, публикации, известность. Ленин ведь, в отличие от представлений невежественных имперцев о «заложенной им бомбе», весьма мудро, с пониманием, что Украину иначе не удержать и не встроить, обозначил политику национального культурного развития. Но потом эта политика обернулась начетничеством и издевательством над здравым смыслом со стороны формирующегося класса ушлой коммунистической бюрократии, а потом украинскую нацию придушили голодомором, а как только он кончился — прибрали в большинстве национальную интеллигенцию. В том числе и Зеров был расстрелян, несколько близких к нему членов кружка также были казнены или погибли в красных концлагерях.

Собственно, выплыл только научившийся излагать политику партии в рифму Максим Рильский. Ненавистный моему поколению школьников корявый верноподданный стихоплет из учебника был поэтом блестящим. Но раньше и тайком. Вот как художник Налбандян, известный большинству бесконечными монументальными лубочными поделками про вождей, был совершенно восхитительным пейзажистом, что мало кому, к сожалению, известно.

Впрочем, про Рильского нужен особый длинный разговор. А финал кружка неоклассицистов иллюстрирует стихотворение одного из ярких представителей группы Михайла Драй-Хмари:

І знов обвугленими сірниками
на сірих мурах сірі дні значу,
і без кінця топчу тюремний камінь
і туги напиваюсь досхочу.

Напившись, запрягаю коні в шори
і доганяю молоді літа,
лечу в далекі голубі простори,
де розквітала юність золота.

— Вернітеся, — благаю, — хоч у гості!
— Не вернемось, — гукнуло з далині.
Я на калиновім заплакав мості…
І знов побачив мури ці сумні,

і клаптик неба, розп’ятий на ґратах,
і нездріманне око у вовчку…
Ні, ні, на вороних уже не грати:
я в кам’янім, у кам’янім мішку.

===============

Сірник — спичка; Мур — стена; Туга — тоска; Благати — умолять, просить; Гукнуло — в данном случае: отозвалось; Клаптик — кусочек; Грати — решетки; Вовчок — «волчок», надзирательское окошко для подгядывания в камеру арестанта.

===============

Тут, обыгрывается фольклорный образ кленового моста, по которому утекают годы человеческой жизни, оставляя призрачный шанс догнать их на вороных конях.

===============

Драй-Хмара умер на Колыме, похоронен в безымянной номерной могиле. Филипович, которого цитировал выше, — лежит расстрелянный в ставшем известным благодаря подвижничеству Юрия Дмитриева Сандромохе. В общем, кружок неоклассиков, за вычетом Рильского и нескольких успевших убежать за границу членов, пополнил собой то, что позднее назовут Розстріляним Відродженням.

Однако причем тут они все — и стихотворение Римарука, с которого я начал разговор? А при том, что когда все еще были живы, когда вороные кони в любой момент могли догнать годы на Кленовім мостi, и посреди голодухи и смертей кипела творческая энергия, неоклассики придумали эту свою Барышевку называть на латинский манер Лукрозой. Почему — не знаю, знаю только, что само слово придумал Зеров. Но, в общем, это была такая их Швамбрания, утопическая страна, спрятанная от несовершенств этого мира среди непроходимых болот, в которую они играли, одновременно в ней живя. Про это потом напишет очерк «Болотняна Лукроза» выживший благодаря бегству за границу Домонтович.

Этот пространный экскурс нужен для понимания короткого и несложного, на первый взгляд, стихотворения Римарука. Оно не про женщин никаких пышногрудых — оно про эпохи, про тысячелетия. На их рубеже чувствующий старение поэт сравнивает эпохи с чередой женщин, какая бывает в жизни каждого мужчины. И к наступающему третьему тысячелетию относится так, как относятся к поздней любви, к седине-в-голову-бесу-в-ребро. Все ведь уже было, не надо бы ввязываться в новую любовь с заведомо чуждым новым миром-существом. Ведь у нее не будет уже Лукрозы, уже не даст, по мнению Римарука, новое тысячелетие того чувства поэтической общности, того синергического кипения единомышленников, которое в прошлом еще было возможно, и состоялось, и закончилось. Ничего нельзя вернуть, но и удержаться от желания узнать новое, не имеющее настоящей ценности, как какая-то малолетняя вертихвостка для состоявшегося человека, видевшего уже все, что его могло заинтересовать, — невозможно.

Судьба ответила на запрос Римарука: ему дали посмотреть одним глазком на начало третьего тысячелетия. Он погиб в нелепой трагедии — сбила машина — в 2008 году. Справедлив ли его прогноз насчет Лукрозы? Хочется верить, что он ошибся, поскольку украинская культура развивается сейчас быстро, очень ярко и, как мне представляется, — издалека, к сожалению, — с чувством общности творческих людей со всего глобуса, какое неоклассикам было недоступно. Замкнутому миру Лукрозы «вертихвостка» противопоставляет глобальность. Даст ли эта глобальность столь же яркие сильные всходы — может быть, нам дадут посмотреть.