ДМИТРИЙ КОЛОМЕНСКИЙ / РИТА БАЛЬМИНА / ЕФИМ БЕРШИН

Дмитрий Коломенский

С возрастом все рыжие тускнеют,
Выцветают, меркнут, угасают.
Глянешь – и становится яснее,
Как меж пальцев время ускользает,

Как бесследно тает сладкой ватой –
Медленно, естественно, привычно,
Делая из рыжих желтоватых,
Русоватых, сереньких, обычных.

Век-дурак танцует вечный танец:
Рыжие с отчаяньем и рвеньем
Красятся в оранжевый, пытаясь
Удержать мгновенье, край мгновенья.

Караван идёт. Собака лает.
Рок не дремлет. Мир играет в ящик.
И фальшивым пламенем пылает
То, что прежде было настоящим.

Ни к чему рыдать, тоску мурыжа,
Кроя мглу несчастий и ненастий.
Бывший рыжий, ты по жизни рыжий –
Независимо от цвета масти.

Пей! Бокалы ждут. Горит вино в них
Огоньком прекрасным и колючим.
В этом страшном деле нет виновных –
Ни с кого не спросишь. Так что лучше

Не грусти, не уповай, не мешкай,
Не гнобись бесплодностью терзаний.
Рыжие глядят на нас с усмешкой
Некогда зелёными глазами.

Рита Бальмина

Кто мостил эти улицы кремнем кровавых эпох,
Кто мостил это небо гремящим свинцовым покровом,
Что за город скрежещет войной и войной изнемог —
И руины уродливо мокнут под ливнем громовым?

Почему я парю над опухшей от смерти страной —
Не рукой, а крылом укрываясь от ветра и града? —
И слезятся глазницы воронок и рвов подо мной,
И парад пораженья грохочет грозы канонадой.

Парадокс — но порядка прядется упрямая нить:
Воронье полетит, закружит, закричит оголтело,
Когда мертвые станут своих мертвецов хоронить —
Не большого ума и не ангельских рук это дело…

Ефим Бершин

И когда, скользнув по камням покатым,
я проник в игольное ушко,
даже не оцарапав кожи,
стало ясно,
что уже мне не быть богатым,
и верблюдом – тоже.

За стеной, где закат – как арбузный сок,
где еще недавно велась охота,
бесполезные кони грызут песок,
и беспомощно валится в пыль пехота.

Я проник за камни, за самый край,
в то пространство,
где уже ни войны, ни паники,
где чадит огнями внезапный рай,
как церковный канунник – свечами памяти.

Где актёром, уже наложившим грим,
но пока не узнанным за этим гримом,
вырастает из пепла Четвёртый Рим,
ещё не опознанный Третьим Римом.

Где уже никому не быть и не сметь
быть властителем или жертвой.
Где предтечей жизни блуждает смерть
окровавленной акушеркой.

2010