Александр Хоц

“Всё вернётся вновь…”

К столетию Булата Окуджавы становится понятно, что это сильно недооценённый поэт. Окуджава шире “шестидесятничества”, с которым обычно связывают бардовскую песню. Просто в брежневские годы мы, как правило, слышали его в диссидентском и антисоветском ключе (как и Юлия Кима), — и это было с нашей стороны довольно легкомысленно.

Только недавно я понял, что в песне “о дураках” («Антон Палыч Чехов однажды заметил..») Окуджава использует один из маршей вермахта. (“Дураки любят собираться в стаи, Впереди главный во всей красе..”). В брежневские 70-е это казалось иронической метафорой (какие из маразматиков на мавзолее фашисты?), но из нынешнего дня песня о дураках видится пророческой.

Мы живём в сказочной эпохе, где «дурак» управляет государством в «стране дураков». Корни путинской фашизации — в ставке на откровенный анти-интеллектуализм (архаичную быдло-массу), в то время как у совка была хоть какая-то марксистская база и “научный коммунизм” в виде “модернизационного проекта”. Поэтому брежневская геронтократия не кажется сейчас такой озверелой бандой, какой стала путинская хунта, которая питается кровавыми мифами прошлого. Потому и война в Афгане была “скромнее”, а доводы рассудка — убедительнее для советского руководства.

Для мальчиков моего поколения песни Окуджавы и Высоцкого стали первым опытом свободомыслия, но Высоцкого сложно представить анти-имперцем. Он был, скорее, “патриотом” с военно-патриотической лирикой, где светлый образ фронтовиков противопоставлялся гнилой советской бюрократии.

С Окуджавой всё сложнее. Несмотря на “комиссаров в пыльных шлемах” (из раннего творчества), кончина империи не была для него катастрофой. Возможно, грузинские корни и расстрел отца в 1937 году уберегли поэта от того, чтобы считать империю “своей”.

Сам жанр «романса» отсылал его к не-государственной поэтике и создавал более широкий исторический контекст. Не случайно Арбат, хоть и находится рядом с кремлём, но “тёчет как река” где-то параллельно советской реальности.

Для Окуджавы характерен культ частного человека на фоне истории, “чужого среди своих”, — и эта “отстранённость” позволяла точнее видеть и советскую реальность, и имперскую судьбу.

А умный в одиночестве гуляет кругами,
Он ценит одиночество превыше всего,
И его так просто взять голыми руками,
Скоро их повыловят всех до одного.

Чем не злоба дня? Или о распаде империи:

“Вселенский опыт говорит, что погибают царства / Не оттого, что труден быт или страшны мытарства, / А погибают оттого (и тем больней, чем дольше), / Что люди царства своего не уважают больше”.

Исторический горизонт Окуджавы, скорее, библейский и универсальный, это “Книга царств”, а не новейшая история.

Римская империя времени упадка
Создавала видимость твёрдого порядка,
Цезарь был на месте, соратники рядом,
Жизнь была прекрасна, судя по докладам.

Римляне империи времени упадка
Ели, что достанут, напивались гадко,
А с похмелья каждый на рассол был падок,
Видимо, не знали, что у них упадок..

Юношам империи времени упадка
Снились постоянно то скатка, то схватка,
То они в атаке, то они в окопе,
То вдруг на Памире, а то вдруг в Европе..

А критики скажут, что “скатка” — не римская деталь,

Что эта ошибка всю песенку смысла лишает.

Может быть, может и не римская, — не жаль,
Мне это ничуть не мешает, а даже меня возвышает.

У империй — известная судьба. Окуджава — пессимист, возможно, потому, что сам фронтовик и не только знает цену “командирам”, цену жизни в империи, но и цену человеческой природы. Его война — не столько явление 20 века, сколько вечный образ, результат взгляда на природу человека в целом. “Любовь и кровь” для Окуджавы — вечная «библейская» реальность, атрибут биологического вида.

“Отшумели песни нашего полка…”

Руки на затворе, голова в тоске,
А душа уже взлетела вроде.
Для чего мы пишем кровью на песке?
Наши письма не нужны природе.

Спите себе, братцы, всё придёт опять,
Новые родятся командиры,
Новые солдаты будут получать
Вечные казённые квартиры.

Спите себе, братцы, всё вернётся вновь,
Всё должно в природе повториться,
И слова и пули, и любовь и кровь, —
Времени не будет помириться”.

На вопрос (себе же самому) о смысле «крови» автор отвечает ссылкой на “природу”. И посрамлённый Фукуяма растерянно молчит. Европейская война 21 века не оставляет сомнения в том, что взгляд на историю фронтовика Окуджавы оказался более точным. У истории библейская, кровавая природа — и с этим нам придётся как-то жить.