ГАСАН ГУСЕЙНОВ. ПОСМЕРТНАЯ БИОГРАФИЯ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ

Филолог Гасан Гусейнов — к столетию поэта-фронтовика и сына «врагов народа», чьи стихи и песни нам еще предстоит понять

Булат Окуджава. Фото: Анастасия Федоренко / Wikimedia (CC BY-SA 3.0)

Казалось бы, ну какая может быть у человека посмертная биография, если он родился и умер в прошлом веке, прожив с 9 мая 1924 по 12 июня 1997 года всего 73 года? Счастливец, он ведь даже не застал следующую, путинскую, четверть века.

И тем не менее поздняя прижизненная, а потом и посмертная горькая биография Окуджавы — это реальность. Если только мы всерьез воспринимаем слова о бессмертии, например, некоторых стихов, а не только полков.=

Ведь слава Окуджавы поднялась в оттепельной Москве, а потом и по всему Союзу ССР, а потом и по странам бывшего соцлагеря — ГДР и Польше — и докатилась до ФРГ и Франции, где у него были восторженные поклонники-переводчики благодаря пластинкам и магнитофонным пленкам, а потом и выступлениям живьем на Востоке и Западе Европы, а потом и в Америке. Ведь Окуджава был так называемым «выездным», до некоторой степени даже экспортным культурным товаром хрущевско-брежневской эпохи.

Могут спросить: как так вышло? У ответа две стороны. Одна — это его необыкновенный, захватывающий талант исполнителя, поклонники которого образовали почти религиозное сообщество. Преимущественно интеллигентское, но со временем и более общее, а потом, в поздние советские годы, — и всенародное, потому что одна его песня в какой-то момент объединила частного человека с позднесоветской государственной пропагандой. Но и здесь сыграл свою роль талант, соединившийся, однако, с тем статусом, которым — тоже до некоторой границы — мог защититься от советских репрессий человек, художник или актер, поэт или режиссер.

Окуджава был ветераном Великой Отечественной. Это звание не только оберегало его от преследований, но даже перекрыло сомнительное происхождение — «из семьи репрессированных».

Но именно в эту точку сразу по миновании советской власти начали бить ненавистники Окуджавы. И воевал-то он, дескать, всего ничего, и о войне написал как-то странно, чуть ли не иронически, да и вообще был, если угодно, насквозь советским — левым таким, а левизну эту даже воспел в своей песенке о московском метро. Эти обвинения, как бы мелки ни были имена хулителей поэта, отравили последние годы жизни Окуджавы. Быть левым в европейском смысле слова и быть левым в позднесоветском (а по европейским меркам — либералом) — это были настолько разные вещи, что и до сих пор людям, выросшим в 1990-е, не понять, о чем поет Окуджава:

Мне в моем метро никогда не тесно,

потому что с детства оно как песня,

где вместо припева, вместо припева:

«Стойте справа! Проходите слева!»

Порядок вечен, порядок свят.

Те, что справа, стоят, стоят.

Но те, что идут, всегда должны

держаться левой стороны.

Впервые я услышал ее в нашей коммунальной квартире на Ломоносовском, может быть, на следующий день после того, как Б. Ш. ее сочинил, и ничего не понял, но почему-то сразу выучил наизусть, хотя мне было лет семь или восемь. Как же трудно объяснить смысл этой песни в день столетия Окуджавы тем, кому сегодня от двух до пятидесяти.

Но тогдашний левый Окуджава до наших дней не дожил. Он только-только выбирается из страшной всенародной славы певца Великой Победы.

«Одна на всех — мы за ценой не постоим…» Песня из фильма «Белорусский вокзал» пелась от имени всех погибших, и так, словно этот их выбор передается всем следующим войнам и только еще предстоявшим советским победам.

Булат Окуджава на выступлении в Берлине, 2 декабря 1976 года. Фото: Bundesarchiv / Reiche, Hartmut (CC-BY-SA 3.0)

Фильм был снят в первые годы после вторжения СССР в Чехословакию и к четвертьвековой годовщине окончания Великой Отечественной войны. Двоякая задача — воспеть старый подвиг и оправдать новый позор армии и государства — не считывался буквально никем. Нечувствительно песня стала и народной, и, если можно так выразиться, десантной. Но все другие, прежние и последующие пацифистские песни Окуджавы она сумела затмить. Спустя три года после громкого успеха «Белорусского вокзала» Окуджава напишет новую песню, состарив ее названием «Старинная (в другом варианте — просто старая) солдатская песня»:

Отшумели песни нашего полка,

Отзвенели звонкие копыта.

Пулями пробито днище котелка,

Маркитантка юная убита.

Нас осталось мало: мы да наша боль.

Нас немного, и врагов немного.

Живы мы покуда, фронтовая голь,

А погибнем — райская дорога.

Руки на затворе, голова в тоске,

А душа уже взлетела вроде.

Для чего мы пишем кровью на песке?

Наши письма не нужны природе.

Спите себе, братцы, — всё придет опять:

Новые родятся командиры,

Новые солдаты будут получать

Вечные казенные квартиры.

Спите себе, братцы, — всё начнется вновь,

Всё должно в природе повториться:

И слова, и пули, и любовь, и кровь…

Времени не будет помириться.

Широко разойдется эта песня только в начале Афганской войны, но написал ее Окуджава, возможно, чтобы отмежеваться от духа ложного восторга перед войной, закамуфлированного под оплакивание героических солдат Второй мировой и Великой Отечественной…

И всё-таки само обилие стихов и песен о войне, написанных фронтовиками после войны, не возбуждало в следующих поколениях ни отвращения к войне, ни даже страха перед войной. Окуджава уходил в середине 1970-х в историческую прозу, еще и прячась от всё более ложной героики той самой войны, участие в которой формально обеспечивало его идеологической защитой.

В 1977-м Окуджава пишет фантастическую песню, положенную на музыку и исполнявшуюся краснознаменным ансамблем имени Александрова, Кобзоном и Хилем, а фантастическую потому, что ни все эти исполнители, ни цензура не поняли смысла песни, приняли сюрреализм за соцреализм, не сообразили содрогнуться, и теперь эта песня из сорокапятилетнего далека достает до наших дней, помогает справить столетие Окуджавы так, как великий поэт того заслуживает.

А мы с тобой, брат, из пехоты,

А летом лучше, чем зимой.

С войной покончили мы счеты…

Бери шинель — пошли домой.

Война нас гнула и косила.

Пришел конец и ей самой.

Четыре года мать без сына…

Бери шинель — пошли домой.

К золе и пеплу наших улиц

Опять, опять, товарищ мой,

Скворцы пропавшие вернулись…

Бери шинель — пошли домой.

А ты с закрытыми очами

Спишь под фанерною звездой.

Вставай, вставай, однополчанин,

Бери шинель — пошли домой.

Что я скажу твоим домашним,

Как встану я перед вдовой?

Неужто клясться днем вчерашним?

Бери шинель — пошли домой.

Мы все — войны шальные дети,

И генерал, и рядовой

Опять весна на белом свете…

Бери шинель — пошли домой.

Мне самому, мне одному, без тебя, другого, лежащего под фанерной звездой, никак нельзя вернуться домой. Что я скажу твоим домашним? Буду клясться вчерашним днем, иначе говоря — оправдываться, что «такое было время»? Но выжил-то я, а не ты. Какое у меня, живого, будет право говорить за убитых?

Самое поразительное, что эту песню в полной мере поняли немецкие исполнители — инди-рок-группа Juno17, спевшая ее с немецким акцентом к 95-летию Окуджавы.

Песня, отрицающая себя самое ради мира на земле, оказалась пророческой, потому что всего два года спустя после ее первого исполнения в СССР «войны шальные дети» двинутся походом на Афганистан — последним советским походом. «Без толку, зазря», как сказано в другой (анти)военной песне — «Охоте» Александра Галича.

Булат Окуджава. Фото: Kondirev777 / Wikimedia (CC BY-SA 3.0)

Одно из поразительных свойств текущих — позднесоветских и постсоветских носителей русского языка — «неспособность практиковать сложность» (Мамардашвили). Эти люди и сейчас еще нередко поют и слушают песни Окуджавы, думая, что те всё равно о победе, о счастливой победной весне «со слезами на глазах». Но они совсем о другом. И здесь и сейчас столетний сегодня поэт, в жизни не доживший до 75-летия ветеран Великой Отечественной, задает нам загадку и задачку, с которыми не справляется нынешнее поколение, радостно кутая новых мертвых в ту самую шинель. Окуджава продолжает свой путь, сопровождая одичавших и утративших разум «шальных детей войны» старыми песнями. Может быть, понимание этих песен проклюнется у следующих поколений, которые научатся, наконец, проигрывать — как немцы в 1945-м, чтобы через поражение и покаяние обрести человеческое достоинство.

Один комментарий к “ГАСАН ГУСЕЙНОВ. ПОСМЕРТНАЯ БИОГРАФИЯ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ

  1. ГАСАН ГУСЕЙНОВ. ПОСМЕРТНАЯ БИОГРАФИЯ БУЛАТА ОКУДЖАВЫ

    Филолог Гасан Гусейнов — к столетию поэта-фронтовика и сына «врагов народа», чьи стихи и песни нам еще предстоит понять

    Казалось бы, ну какая может быть у человека посмертная биография, если он родился и умер в прошлом веке, прожив с 9 мая 1924 по 12 июня 1997 года всего 73 года? Счастливец, он ведь даже не застал следующую, путинскую, четверть века.

    И тем не менее поздняя прижизненная, а потом и посмертная горькая биография Окуджавы — это реальность. Если только мы всерьез воспринимаем слова о бессмертии, например, некоторых стихов, а не только полков.=

    Ведь слава Окуджавы поднялась в оттепельной Москве, а потом и по всему Союзу ССР, а потом и по странам бывшего соцлагеря — ГДР и Польше — и докатилась до ФРГ и Франции, где у него были восторженные поклонники-переводчики благодаря пластинкам и магнитофонным пленкам, а потом и выступлениям живьем на Востоке и Западе Европы, а потом и в Америке. Ведь Окуджава был так называемым «выездным», до некоторой степени даже экспортным культурным товаром хрущевско-брежневской эпохи.

    Читать дальше в блоге.

Добавить комментарий