Автор: Факты биографии, перечень достижений, отстраненность соблюденного приличия… Ничего личного. Иммануила Канта „достали“ по случаю юбилея, как достают ненадолго из шкатулки ценный артефакт, чтобы, взглянув на него, уже на следующий же день забыть о нем…
Ну, а что связывает меня с Кантом? Очень мало и, одновременно, много. Как и его, меня посещает благоговение, о котором Иммануил когда-то написал: „Две вещи наполняют душу все новым и нарастающим удивлением и благоговением, тем чаще, чем продолжительнее мы размышляем о них, — звездное небо надо мной и моральный закон во мне“.
Не так давно я разговаривал со своим другом, бывшим москвичом, с ужасом глядящим на нынешнюю РФ. Разговор наш то и дело возвращался к вопросу, по всей видимости, мучившему его: можно ли любого человека с помощью пропаганды превратить в зомби? Процитировав слова Канта, я сказал ему, что, вместе с моральным законом, в нас уже живет, подлинный Человек, способный противостоять влиянию Зла. „Г-сподь – удел мой, – говорит душа моя, – поэтому буду я надеяться на Него.“ Не о приобретенном уделе идет речь у пророка, а об уделе изначальном. О нем сообщает нам первая глава Берешит (Бытие). Делая актуальной древнюю связь, мы можем (и должны!) доверять нашему внутреннему Человеку. „Моральный закон во мне“ – это тайная свобода, автономия Человека в обезличивающем социуме, это возможность прожить без авторитетов – культовых „столбов“, вокруг которых собирается и без которых не может жить толпа… И, конечно, „моральный закон во мне“ – главная опора в агрессивной, зомбируемой среде.
„Звездное небо“, „моральный закон“ – макромир, объединенный с человеческой душой… Думаю, философ видел в этом вселенскую универсальность Гармонии. Гармония отражается в справедливости, и Кант говорил: „Когда справедливость исчезает, то не остается ничего, что могло бы придать ценность жизни людей.“ – Еще одна мысль Канта, к которой часто возвращаюсь.
Меня поразили слова выдающегося еврейского философа Франца Розенцвейга: „В какой мере мы духовно являемся евреями, зависело от того, способны ли мы быть кантианцами“. Ничего себе! Глядя сквозь „призму“ работ Канта, евреи сумели разглядеть и заново открыть собственное наследие! Думая об этом, стоит ли удивляться, что Розенцвейг, рожденный в далекой от иудаизма семье, вместе с Мартином Бубером перевел Танах на немецкий язык?!
В такие моменты вспоминаешь слова Дизраэли: „Величайшее добро, которое ты можешь сделать для другого — не просто поделиться с ним своими богатствами, но и открыть для него его собственные.“
Да здравствует Иммануил Кант!