Марина Шаповалова. О том, что интересно и почему

На Ютьюбе ещё сохраняются эфиры, где я говорю, что ближайший исторический аналог нашему времени – Тридцатилетняя война. Разумеется, пришло мне это в голову не в момент записи эфира, а гораздо раньше, что можно заметить и по давно написанным текстам. Сначала был поиск «точек перелома» в истории России-Руси-Московии, и первым, самым явным моментом такого рода виделась, конечно, Смута. Немалый временной отрезок, от которого были возможны разные пути, и многое определялось случайностями. Но подход к этому времени в свою очередь содержал много факторов, корни коих уходили вглубь, и пришлось отступать назад, к временам упадка ВКЛ, разрастанию и усилению Османов на юге, потом Речь Посполита… В общем, в процессе выяснилось, что моё общее представление о событиях истории недостаточно, и, главное – я не так на них смотрела. А в это время началась подготовка в РГАДА выставки, условно приуроченной к 400-ю Дома Романовых, а там работал мой однокурсник, в общем, мне повезло.

Через какое-то время изучения и обдумывания в моей голове начала складываться эта мозаика, в которой примерно почти двухсотлетний период выглядел этапами подготовки того, что родилось после Тридцатилетней войны. Теперь я смотрела и на Поствестфальский мир современных государств иначе, чем прежде. Все события последних трёх с половиной веков словно приобрели для меня иной, более полноценный смысл. И одновременно стало ясно, что этот мир завершает свой жизненный цикл. Тогда я впервые написала (кажется, ещё в ЖЖ), что мы подходим к новой «Тридцатилетней войне» — не по продолжительности, а по той роли в истории Европы и мира, которую она сыграет. Ею должен завершиться Поствестфальский мир, по её результатам образуется новый миропорядок. С этим для меня начался 2013 год.

Впервые я обнаружила эту же аналогию в тесте другого автора уже после 2014. Сначала это было радостное удивление – о, я не одна так думаю! Конечно, я пошла искать и перечитывать всё у этого автора, ведь интересно, а как он пришёл к такому же выводу. Но тут будто плотину прорвало: «новая Тридцатилетняя война» стала мне попадаться всё чаще и чаще, а с недавнего времени её уже только ленивый не поминает. И всё-таки: как другие приходили к тому же выводу, что и я? Занимаясь, вроде бы, совсем другими вещами. Имея разные интересы и квалификации. Раз этот вывод совпадает, то?..

И вот это самое важное и интересное: прогностическая часть. Чужие теоретические построения интересовали меня «по вектору». Как они видят, что дальше? Мои упирались как в предел в финал этого, третьего десятилетия 21 века. Примерно так же, как тенденции полутысячелетней давности упирались в ту войну, а после выныривали обновлёнными в обновляющихся декорациях. И в этом я в основном находила совпадение: все, как и я, смотрели за умозрительный предел как сквозь мутное гадательное стекло.

И, возможно, мы все ошибаемся и в том, где совпадаем, и в том, где расходимся. Будет как-то иначе. И не ошибаемся, предполагая кардинально различное, потому что пока ещё возможно всё. Ещё по-разному может закончиться война. Ещё сыграют свою роль невообразимые заранее роковые случайности. Ещё не ясно, на каком плече сконцентрируется тяжкая воля «коллективного бессознательного». Но пока ещё, может быть, важно именно предполагать. И формулировать предположения. Никто не знает, что сколько будет весить на провиденциальных весах.

Одно печалит меня: по-моему, финал войны должен быть тотально разрушительным. Любой другой станет отложенным итогом. Война может замереть и растянуться, чтобы потом себя доиграть. До того предела, когда «дальше так жить нельзя» в буквальном смысле. Не выжить. И придётся начинать делать то, к чему никто не готов.