Александр Иличевский. Две миниатюры

Пронзительней всего вспоминаются запахи. С такой точной живостью, будто все мы живем в машине времени, в волшебной реторте, откуда время никуда не может деться. Сидишь за рулем в пробке и вдруг что-то покажется на перекрестке таким родным — запах перегретого растительного масла в какой-то невидимой жаровне подарит вам — вот вы стоите в домовой кухне своего детства, повариха выносит с плиты в эмалированном тазу пирожки с повидлом и чековая лента, в обрывок которой она помещает огненный пирожок с щербатой вилки, мгновенно становится от масла прозрачным. Прозрачной становится и тьма забвения.

Почти каждый перекресток в Иерусалиме благоухает: какой-нибудь снедью, чем-нибудь ремесленным, вроде гуталина, что-то тянется в воздухе, какой-нибудь аромат позапрошлой жизни. Иногда здесь время спрессовано до мраморной белизны. Это не Рим и не Помпеи, здесь мрамор статуй пришелец, здесь царство известняка, ноздреватого, как пемза, разной кладки и обработки, судя по которым иногда понятно, куда, в какие века вас занесло.

Есть еще эффект разверзнутых небес. Жители не вполне понимают сами, где обитают, потому что в некоторых местах в Иудейских горах с неба спускаются лестницы и есть опасность в спешке по этой лестнице куда-нибудь забраться, откуда ангелы или/и идолы канувших и грядущих империй затопчут, стащат, сбросят. Самое главное в нашем ландшафте — смотреть, куда поднимаешься, куда спускаешься. Есть места, которых лучше устрашиться.

Однажды я путешествовал по пустыне. Прошел сорок шесть километров за два дня по полному бездорожью. В рюкзаках мы несли, кроме снаряги, по девять литров воды, было жарко. Запасы воды пополнили у военной базы близ Неби Муса из пожарного крана. К концу первого дня на привале начались судороги. От ног они поднимались вверх по телу к плечам. Я поделился с товарищами проблемой. И один опытный путешественник достал из рюкзака банку соленых огурцов. Я выпил рассол, и через пять минут тело полностью освободилось от судорог. Вот как важно брать с собой в пустыню соль.

Пустыня в наших краях обретает особое значение. Она настолько близка, что отчетливо знание: стоит тебе лишь сделать шаг назад, как ветер и песок сотрут твои следы. Вот еще почему так много философии всегда обреталось среди этих скал и ущелий. Достаток никогда не был здесь царем. Я вспоминаю, как Ирод перед тем, как показать Августу «Федру», построил театр в Иродионе. Это было единственное представление, которое видела эта сцена. Затем царь Иудеи велел театр засыпать и пользовался только дворцовыми банями.

Так много отверстого в наших краях. Никогда не знаешь, куда провалишься, куда вознесешься. Повсюду ходишь на цыпочках. И только у моря чувствуешь себя на твердой земле. На закате покупаешь пива и фиш-энд-чипс, присаживаешься на набережной на скамейку, и понемногу приходишь в себя от зноя, солнце смежает веки, и камни гаснут. Блеск моря становится терпимым, и наконец капли парусов проявляются у горизонта. Философия у моря иная, она утешает. Недаром пророки, избегая пророчеств, норовили усесться на корабль. На берегу теперь и мы. Наступает тьма, и древние дикие волны, ворочаются у ваших ног, как присмиревшие звери.

********************************

Когда мне хочется представить себя где-нибудь в затерянном мире, воображение рисует границу Невады и Юты — там уж точно можно не слишком беспокоиться, что тебя отыщут облака тревожности. Не забуду, как в одном из нацпарков оказался на веранде ресторана, где была установлена в качестве развлечения посетителей поилка с сиропом для колибри. В сумерках птички, тускнея оперением, зависали над ней, и шелест их крыльев напоминал перелистывание книги. Когда стемнело еще, место колибри заняли бражники — вот их шелест был ближе к шуршанию. И звезды над головой, и утесы вокруг с суриковыми массами телесных теней — все это было настолько уютно, что закрадывалась мысль — снять бы на пару месяцев в окрестностях домик с верандой и креслом-качалкой, чтобы поверх экрана макбука смотреть на то, как садится солнце, как густеют краски рудых склонов, слушать, как журчит речушка, удаляющаяся в темноте в ущелье, полное поверху звездной пыли. И, может быть, дописать какой-нибудь текст во славу мироздания.