Леопольд Эпштейн

Наверное, большинство уже и думать забыло об интервью Карлсона с Путиным, а я только сейчас доформулировал для себя окончательно, что это интервью для меня открыло. Хотя, точнее было бы сказать: в чём оно меня окончательно убедило. Концепция личностной эволюции Путина формировалась у меня постепенно и пришла к завершённой форме к середине 2022 года. Недоставало завершающего штриха. Интервью и явилось таким штрихом. Теперь я могу эту концепцию представить на общее обозрение.

Когда Путин пришёл к власти в России на рубеже тысячелетий, он был человеком, начисто лишённым какой-либо идеологии. Настоящим коммунистом он, видимо, никогда не был – не этому учат в школе КГБ. Либералом, сторонником «человеческих ценностей» – тем более, и не потому, что в школе КГБ этому его тем более не учили, а ввиду присущего ему с младых ногтей цинизма. От какого бы то ни было национализма он тогда находился на огромном расстоянии: если ему и нравилось что-то, связанное с этническими чертами, то – немецкое пристрастие к порядку, тот самый «орднунг». В пользу распространённого мнения, что идеологией Путина тогда было обогащение, ковка бабла, конечно, можно привести много аргументов. Да, именно обогащением, в той или иной мере криминальным, он и занимался прежде всего все свои постгебистские годы, именно вокруг простенькой в теории, но сложной в воплощении схемы: захапать, распределить, подстраховать – крутились его мысли. Но я бы решительно возражал против того, чтобы приписывать этой деятельности идеологический характер. По многим причинам. Я не буду их здесь подробно обсуждать, хотя много думал о них, не буду просто потому, что это – отдельная, очень большая тема. Приведу только две. Во-первых, люди, для которых обогащение приобретает идеологический характер, никогда не рвутся к прямой, повседневной политической деятельности до тех пор, пока не скопят действительно колоссальное состояние. Во-вторых, в характере и мировоззрении Путина было слишком много лево-коллективистского – из той же самой школы КГБ – слишком много для того, чтобы воспринимать чисто индивидуальное обогащение (даже в составе банды) как нечто обобщённое, индивидуалистически-философское. Обогащение было для него средством, не целью. А цели у него к моменту прихода к власти не существовала. Существовал скорей инстинкт: захватить и удержать власть. А там – видно будет, что с ней делать.

В первые пару месяцев после назначения председателем правительства в 1999 году Путин проявил большую активность в создании собственного имиджа. Он охотно давал интервью, иногда – удивительно откровенные (или казавшиеся таковыми). У этой открытости было много целей, в частности, он пытался создать некоторую дистанцию между собой и вскормившим его комитетом госбезопасности. Это через несколько лет он мог позволить себе петь в компании себе подобных «Наша служба и опасна, и сложна,» – а в то время КГБ пользовался ещё сомнительной славой карательной машины, сломавшей жизни миллионам людей. Годы разоблачений, тысячи публикаций об их «славных деяниях» ещё не испарились из народной памяти. Путин осторожно и твёрдо объяснял, что он работал в другом управлении этого Комитета, что он к слежке за диссидентами и репрессиям против них никакого отношения не имеет. В одном интервью он даже высказался по поводу того, что не одобряет методы, которые применялись к диссидентам. Я хорошо запомнил это место из его интервью, потому что уже тогда, в 1999, почувствовал, что оно – в известном смысле ключ к пониманию его характера. «Ну зачем нужно было выставлять милицейскую охрану возле памятника Пушкину, чтобы предотвратить там демонстрацию диссидентов? Разве не проще было бы назначить на это время выступления у памятника школьников младших классов, например, чтение ими стихов поэта-классика? Если бы диссиденты попробовали начать там свою демонстрацию, им бы плохо пришлось. Родители школьников быстро объяснили бы им, что к чему. Сколько там их было, этих правозащитников? – Горстка. А если бы читать стихи назначили несколько десятков младшеклассников, родители, дедушки и бабушки образовали целую толпу» (пересказано своими словами, но уверен в точности по сути). В этом высказывании, как мне кажется – весь Путин того времени и ещё на много лет вперёд. Каждая ситуация для него – предмет поиска тактического решения. Не нужно никакой идеологии, никакого общего подхода. Не нужно никакой стратегии. Есть конкретная задача, надо решить её простыми средствами, по возможности дешёвыми, по возможности – с минимумом насилия. И желательно так, чтобы вывести себя из любого противостояния, переадресовать его кому-нибудь другому.

Тактическое мастерство – одно из важнейших достоинств для любого политика. Неумение успешно решать тактические задачи делает стратегические цели, мягко говоря, иллюзорными. Любая идеология остаётся нереализованной. (К сожалению, хороший пример политика с прекрасной идеологией, почти сведённой не нет тактической беспомощностью – бывший президент Обама.) Поэтому не было ничего катастрофически опасного в том, что Путин пришёл на пост президента России как тактик без идеологии. Положение страны в тот момент уже улучшалось: реформы, проведённые во времена Гайдара и Черномырдина, уже начали приносить плоды – но хорошим его назвать никак нельзя было, срочных и не очень срочных тактических задач стояло много. Можно было предполагать, что Путин окажется либо переходным звеном от одного президента со стратегическим видением к другому, либо что такое стратегическое видение постепенно выработается у него в ходе работы.

Но дело в том, что в школе КГБ, формально пропитанной коммунистической идеологией, у будущих разведчиков и контрразведчиков как раз тщательно вырабатывали стойкий иммунитет к любой идеологии. Всякая идеология рассматривалась исключительно в качестве инструмента, полезного или вредного для решения поставленной задачи. В первом случае её следовало поддерживать и насаждать, во втором случае – преследовать и искоренять. А откуда берётся эта самая «поставленная задача», кто её ставит, не обсуждалось. Предполагалось, что все задачи ставит анонимное и непогрешимое Руководство. И когда Путин стал, по счастливой для него случайности, этим самым руководством, он оказался неготовым к пониманию простой (для любого философски мыслящего человека) истины: какая-то идеология, стратегия, метазадача – необходима.

Но свято место пусто не бывает. На место идеологии уселась тактическая по своей природе задача, состоявшая из двух частей: 1. укрепление собственной власти и освобождение её от контроля со стороны общества; 2. институциализация механизма вертикального обогащения, построенного на скрещении феодальных и криминальных правил и понятий. Такая задача могла казаться и, вероятно, казалась недалёкому гебисту стратегической, но ею, конечно, не была. Да, по масштабу она далеко выходила за рамки обычных тактичных задач, хотя бы потому, что требовала разработки многих долгосрочных и нестандартных планов, но – только по масштабу. По сути же она не включала никаких идей, не была рассчитана на развитие (монархию Путин основывать не собирался), представляла собой перенос модели воровской малины на целую страну – но без всякой идеализации этой модели. То есть, даже на идеологию блатного сообщества метазадача Путина не тянула.

Вершиной тактического мастерства Путина стал кульбит с местоблюстительством Медведева. Нельзя сказать, что всё прошло без сучка, без задоринки, реальная опасность, что власть ускользнёт из путинских рук возникла, но – как мы знаем – не материализовалась. Обратная рокировка успешно осуществилась, гебистская выучка оказалась сильней реальных потребностей страны – и Путин оказался в уникальном положении некоронованного монарха – не многие годы.
И вот тут произошло, как мне кажется, самое важное: у него возник внутренний вакуум. Путин заскучал. Действие замечательной дихотомии, придуманной Бродским («… но ворюга мне милей, чем кровопийца»), стало сходить на нет. Ворюга, вышедший из состояния постоянного стресса, создаваемого борьбой за власть, стал испытывать что-то вроде адреналинового голода. Созданная им для решения тактических задач машина, прекрасна работала на автопилоте. Благоприятная международная обстановка, высокие цены на энергоносители, успешное развращение населения, которое в целом отказалось от демократии – всё это обеспечило идеальную ситуацию для того, чтобы «царствовать, лёжа на боку». Но именно это было для Путина невыносимо скучно. Ему нужно было решать «поставленные задачи». Езда по Сибири на «жигулях», полёты со стерхами и прочая «игра на комбайнах в бадминтон» (по прекрасной выдумке Дмитрия Быкова) – оказались эрзацем, не возмещавшим прежнего азарта борьбы. И Путин пришёл, не знаю, насколько осознавая это, к желанию «сделать что-то эдакое». Сделать что-то, что обеспечило бы ему не только власть, но и благодарность потомков, память в веках. Я не беру эти слова в кавычки, потому что не шучу. Именно этого он стал искать, к этому стремиться. То, что подобное стремление превратило его из ворюги в кровопийцу – печальное следствие. Печальное, но более или менее закономерное. Ворюги отличаются от кровопийц отсутствием идеологии. Это не значит, конечно, что любой человек, обладающий и властью и идеологией, становится кровопийцей. Но человек, живущий в значительной мере по понятиям криминального сообщества – с большой вероятностью.

То, что Путин выбрал для себя в качестве исторической миссии «собирание земель русских», причудливо приправленной фрагментами советских идеалов – не случайность, конечно. Это – отдельная и очень интересная тема. Но сейчас я в неё углубляться не хочу. Дело не в конкретной идее, а в том, что у развращённого властью недалёкого человека появилась стратегия, метазадача. В интервью, которое взял у кровопийцы Путина негодяй Карлсон, поражает захваченность Путина историческими выкладками, его уверенность в том, что раз это интересно ему, то должно быть интересно и всем. Я думаю, что игра Сталина с языкознанием была как раз игрой, но вот игра Путина с историей – не игра. Для него это сейчас – идея жизни, путь в бессмертие, если угодно. А всё остальное – инерция.

Нет, разумеется, природа тактического склада ума Путина не изменилась. Никуда не делись ни навыки, приобретённые в школе КГБ, ни технологические диктаторские наработки «на руководящих постах» в Кремле. Но увы – теперь решение тактических задач снова доставляет ему истинное удовольствие, как в начале правления. Выцарапывание иранских дронов или нелегальный экспорт нефти – уже не рутина для него. Это – воплощение того, что кажется ему великой идеологической задачей. Про него можно сказать теперь: одержим и очень опасен.
Исторически Путин, разумеется, обречён, как и его ублюдочный православно-большевистский режим. Этот режим – не фашистский, хотя в нём и есть много фашистских элементов. Но он ближе к левой диктатуре, чем к правой, поэтому скорее может быть назван сталинистским. Однако особую опасность режиму Путину придаёт как раз его новоприобретённый фанатизм. Впрочем, есть в этом и хорошая сторона. Большинство из приближённых Путина – те же самые ворюги, псевдорелигиозная метаморфоза вождя их не затронула. И это даёт надежду на перемены к лучшему (не фундаментальные, но вполне существенные) после физической смерти Путина. Поживём – увидим. Если, конечно, раньше не случится что-то ужасное.