Денис Драгунский. «Мемуарист» (рассказ)

Последние полтора года ее все чаще охватывало странное беспокойство. Нет, это не была та внутренняя тревога, которая часто поселяется в сердце одиноких пожилых женщин: да, ей было за шестьдесят, ее единственная дочь умерла в ранней молодости, не оставив внуков, мужа у нее не было, а «этот человек», отец ее дочери, с которым она рассталась еще беременной – скорее всего тоже умер. Она никогда не интересовалась его судьбой; а был он на тридцать два года ее старше, а ей сейчас было, если уж совсем честно, шестьдесят пять лет, а чудес, как известно, не бывает.

При чем тут внутренняя тревога? Страх, который временами настигал ее, был ощущением внешней опасности.

Сама она была крепкой худощавой дамой, жила в небольшом доме в пригороде, водила автомобиль, ела здоровую пищу и подолгу гуляла по окрестностям. По лесистому и овражистому, но очень ухоженному куску природы, который начинался в полумиле от ее улицы и раскинулся на пять часов быстрой и бодрой ходьбы что вдоль, что поперек.

Там были дорожки, скамейки, и даже иногда фонарики. Почти парк, и по нему всегда кто-то гулял. Но от главных дорожек, засыпанных гравием, отходили тонкие заросшие тропинки, которые вели в совсем безлюдные и забытые места.

Одна такая тропинка вела к ручью, который тек по дну оврага, через полмили заполняя его почти до краев, потому что там была старая каменная плотина, а над запрудой был мостик. По нему мало кто ходил, а может быть, последние годы вообще никто не ходил – она это поняла сразу, потому что его темные доски покрылись тонкой и не пораненной ничьими каблуками сизо-зеленой кожицей мха. Она полюбила этот мостик именно за его уединенность – но не смущалась наступать на мох, оставляя узкие неглубокие следы. Она стояла, слегка перегнувшись через холодные и тоже чуточку замшелые перила, и смотрела вниз, на недвижную гладь запруды, на которой всегда медленно вращался листок – то зеленый, то желтый, то совсем уже осенний, коричневый. Смотрела и пыталась угадать – или предположить – глубину этого водоема, неподвижного посередине. Вода бежала к гребню плотины по краям запруды, ближе к берегам оврага, и двумя тонкими струйками стекала по тридцатифутовой каменной стене вниз, где снова превращалась в тонкий тихий ручеек. Глубина? Наверное, те же тридцать футов. Двухэтажный дом с мансардой можно спрятать в этой запруде. Он таких мыслей появлялась щекотка под коленями, она выпрямлялась, но не шла дальше, а возвращалась назад. Потому что следов, ведущих далее по мостику и на другую сторону оврага, впоследствии никто не обнаружил.

Но, честно говоря, это не ее мысли, а наши домыслы, поскольку она этими мыслями ни с кем не делилась.

Особенно после того, как она однажды, в пятидесятый или, может быть, в сотый раз подошла к мостику, легкими шагами дошла до середины, остановилась, огляделась, приблизилась к перилам – и вдруг широкая доска – даже две доски – скрипнули, хрустнули и разошлись, раскрывшись, как пролеты разводного моста, только не вверх, а вниз.

Она успела схватиться за балясину перил. Сердце замерло от холодной пустоты и тянущей глубины внизу.

Но она была очень крепкой и совсем худой. Она, крепко держась за обомшевший брус, поискала ногами хоть какую-нибудь опору, и подумала, как это должно быть смешно со стороны – старушка дрыгает ногами, как лягушка – и ей вдруг стало легко и совсем не страшно, и она вспомнила, как покойный отец – он, кстати, был писатель, хотя и не сильно знаменитый – учил ее в детстве: «каждый человек должен уметь подтянуться на руках – раз в жизни это пригодится». Он подсаживал ее на турник, бережно держал за талию, и это были прекрасные часы их дружбы; потом, правда, они с отцом сильно поссорились. Но сейчас она вспомнила этот урок, ловко перехватила другую балясину, левее, ближе к крепким доскам, вдохнула, выдохнула – раз! – и выдернула свое легкое узкое тело из ворот, отверстых в пропасть – и втащила его на мост.
Посидела минутку. Потом поднялась на ноги пошла прямиком в полицию.

В полиции ее переадресовали в парковую службу, это было совсем недалеко, примерно четверть мили.

Там служащий записал ее рассказ и пообещал, что завтра же парковые плотники починят мост: приколотят новые доски вот такими – он показал пальцами пять дюймов – новыми гвоздями.
Она возвращалась домой. Уже темнело. Свернула за угол, в переулок, где третьим номером стоял ее дом за невысоким забором. Громкий шорох пронесся по верхушкам деревьев – наверное, там сидела большая ночная птица, которая испугалась шагов и улетела.

Ей вдруг показалось, что на нее кто-то смотрит. Она огляделась. Кругом было пусто, а их район – более чем благополучный. Почти что аристократический, и поэтому совершенно безопасный.
Войдя в дом, она сначала опустила жалюзи, в темноте нашаривая шнурки, потом зажгла свет во всех комнатах. Засмеялась сама над собой. Да, она просто переволновалась. Шутка ли – чуть не свалилась в тридцатифутовую глубину запруды, и вокруг никого. Но всё обошлось. Она снова подумала об отце и покачала головой, осудив себя за теплоту недавнего воспоминания: она же поклялась вычеркнуть его из памяти. Погасила свет везде, кроме гостиной. Подошла к окну, не стала поднимать жалюзи, а оттянула матерчатую перепонку сбоку, у стены, и поглядела в сад. Ничего не было видно – стекло бликовало, и в нем отражалась картина на стене, и она сама с длинным носом и короткой стрижкой.

Погасила свет. За окном была уже почти ночь. Она засмеялась еще громче и пошла на кухню. Все прошло.

Но назавтра, когда она поехала в супермаркет, ее машина вдруг стала терять управление. Она остановилась и вызвала сервисную бригаду. Это оказалась пустяковая поломка в гидроусилителе руля. Давняя поломка – объяснил ей мастер. Но, когда она в конце дня забрала машину из мастерской – то у нее через полмили чуть не отвалилось переднее колесо. Оказалось, что механик не довернул какие-то болты. Почему, как? Зачем он снимал колеса? Впрочем, она не разбиралась в этом. Но стало страшно. Конечно, это могло быть случайным совпадением, но…

С этого дня все началось. Легкое беспокойство перешло в тревогу, осложненную страхом – вот так, после двадцать шестого визита в полицию, объяснил ей психолог, а психиатр назначил таблетки. То ли она забыла дозировку, то ли врач выписал что-то не то, то ли аптекарь напутал – но однажды она проспала двадцать часов подряд, забыв прикрыть окно, и в комнату проникли лесные кошки из соседнего лесопарка. Она проснулась, перепугалась, кошки убежали, на прощанье разбив несколько дорогих фарфоровых статуэток – но напрасно она показывала полицейским и психологам три шерстинки, которые дикий кот оставил на ее пледе.

Инспектор из полицейского управления несколько раз подолгу беседовал с ней, пытаясь все же вызнать, есть ли у нее враги. Она объясняла, что живет одна-одинешенька на белом свете, все люди, которые ее когда-то оскорбляли (то есть ее любовник, ставший отцом ее рано умершей дочери, а также ее отец-писатель) – уже давным-давно на том свете. Что именно случилось с у нее с отцом, она так и не рассказала – но подчеркнула, что тут нет ничего криминального, или, не дай бог… – и она сделала многозначительную паузу.

Врачи адресовали ее полицейским, а полицейские – врачам. Ее дотоле размеренная жизнь пошла кувырком, с каждым днем становясь все беспокойнее, все тревожнее, все отчаяннее.

Впрочем, все это очень гадательно и предположительно – никто не знает, что делалось в ее голове, особенно в тот последний зимний день, когда патрульный вертолет парковой службы, низко пролетая над оврагом с запрудой, заметил сломанные доски моста и черную прогалину во льду.

Полицейский инспектор сразу понял, что это была она. На всякий случай он прибыл к ней в дом. Следы вели только наружу. Буквально на коленке он написал ордер на вскрытие двери. Собака-ищейка понюхала ее плащ, тут же взяла след и повела полицию к тому самому мостику.

Вдруг пошел снег, тонкий, мягкий и неожиданно обильный. Проран в ледяной корке запруды стал замерзать и запорашиваться.

Полиция и парковая служба прокляли все на свете. Чтобы достать тело, нужны были водолазы, водолазам нужны были особые теплые костюмы; непонятно было, как подогнать машину с оборудованием к краю оврага. Пришлось вызывать бульдозер и лесорубов, чтобы срезать не менее десятка старых деревьев. Водолазов удалось спустить только на пятые сутки, но увы – оказалось, что на глубине всего семи футов начинается уходящий в глубину слой мягкого, но плотного ила, куда, очевидно, и провалилось тело утопленницы-самоубийцы. Когда через два дня туда доставили какой-то очень специальный прибор, то выяснилось, что этот илистый омут якобы – именно якобы – был воистину бездонным, потому что внизу – то есть на дне оврага – была некая промоина, которая соединяла овраг с какой-то подземной рекой, даже с целой системой подземных рек, по которым медленно двигался этот мягкий, но плотный ил. Почему «якобы»? Потому что некоторые тайком шептали, что этот специальный прибор, эхолот или ультравизор или как там его – обнаружил на дне под завесой ила еще пять мертвых тел, о чем было доложено высшему полицейскому начальству, и получен ответ: все записи и снимки уничтожить и дело закрыть, прикрыв его какой-нибудь убедительной легендой. А что может быть убедительнее геологических загадок, тайных провалов почвы и подземных рек?

По докладу полиции муниципальное управление зарегистрировало смерть указанной дамы, и через недолгое время – уже весной, когда трава пробилась, а дорожки подсохли – ее имя было, под наблюдением официальных лиц и за счет местного прихода, выбито на могильном камне, четвертым номером, вдобавок к именам ее отца, матери и дочери.

Присутствовавший на церемонии – если только десятиминутное вытюкивание короткого имени на сером камне можно назвать церемонией – инспектор полиции обратил, наконец, внимание на имя-фамилию ее родителя и, вернувшись в свой офис, открыл компьютер.

Оказалось, что ее отец, скончавшийся чуть менее тридцати лет тому назад, был писателем средней руки. Его книги не издавались уже давно. Последняя вышла как раз незадолго до его смерти, а потом его как будто позабыли. Однако полицейский инспектор обнаружил, что у него есть свой «фэндом» — небольшая, но верная группа поклонников, которые годами обсуждали его книги и сетовали, что такой интересный автор совсем забыт. Один издатель объяснил, в чем тут дело: дочь писателя, единственная наследница авторских прав, была решительно против переизданий. Якобы он уговаривал, обещал приличные роялти, бил на тщеславие, объясняя ей, что память о ее отце-писателе скоро исчезнет – но это ее не убедило: твердое «нет» было ответом.

Через три месяца полицейского инспектора перевели в другой город, и он забыл об этой истории.
Но вдруг вспомнил, когда еще через год книга этого писателя вдруг появилась в магазинах, а рецензии на нее замелькали в газетах и журналах. Роман назывался «Мемуарист». Сюжет – во всяком случае, в пересказе – был забавный: детектив ловит загадочного серийного убийцу, а помогает ему в этом скромная издательская редакторша, потому что убийцей оказывается писатель, прославившийся своими мемуарными романами.
По понятным причинам рецензенты умалчивали о разгадке.
Инспектор купил книгу и начал читать.

***

Роман начинался рассказом от первого лица:

«Я увидел ее на похоронах своего хорошего знакомого, или, лучше сказать, своего не слишком близкого, но все же друга, человека богатого и довольно известного в своих профессиональных кругах – он был преуспевающим архитектором. Похороны были не слишком широкие: в просторном северном приделе собора святого Лаврентия собрались примерно пятьдесят, самое большее семьдесят мужчин и женщин. Перед началом мессы – когда еще не внесли гроб – все стояли или тихонько прохаживались группами по пять – восемь человек. Эта женщина была непонятно с кем, и этим привлекла мое внимание. Она стояла вблизи то одной то другой группы людей, с кем-то даже обменивалась кивками, скорбными взглядами и легкими вздохами – но тем яснее было, что она здесь чужая. Тем более, что я точно заметил – она ни разу не подошла к вдове, сверкавшей черно-бело-золотой скорбью в стиле Луи XIV, гран-маньер – неожиданно сам для себя подумал я, вспомнив любимую мебель покойного – тот был отчаянный антиквар – и к его детям не подошла тоже. Я поймал ее взгляд, поклонился и шагнул к ней. Она тут же двинулась мне навстречу, сдержанно кивнула, как и всем остальным. Кивок был формальный, но я почувствовал, что она рада поговорить хоть с кем-нибудь, как бы подтвердив свое право быть здесь – куда она, скорее всего, пришла без приглашения. Хотя войти в храм может всякий, разумеется. Но…

— Добрый день, – сказал я.

— Если сегодня уместны эти слова, – ответила она.

— Верно, пожалуй. А, простите…

— Вы меня не знаете.

— Погодите, – я вгляделся в нее. – Дайте вспомнить.

— А может быть, и знаете. Если вы были близкими друзьями… – тихо кивнула она в сторону гроба, который как раз вкатывали на убранной цветами тележке и устанавливали на постамент. –

Настоящая дружба, искреннее доверие, маленькие мужские тайны… Он мог вам обо мне рассказывать.

— Он мне много о чем и много о ком рассказывал, – кивнул я. – О своих тайных любовницах в том числе…

— Их было много?

— Неважно, – сказал я. – Впрочем, пожалуйста. Всего две. Одна умерла уже давно.

— Боже! Что же он вам рассказывал обо мне?

— Но откуда мне знать, что это именно вы? Как вас зовут, кстати?

— Неважно, – и она отошла в сторону».

Вряд ли следует далее цитировать этот роман во всех его старомодных красивостях. Ежели вкратце – после заупокойной мессы, когда гроб повезли на кладбище в сопровождении уже только самых близких родственников, автор – то есть рассказчик – зазвал эту женщину в кафе, и она рассказала ему свою историю.

Она была всего лишь чертежницей из архитектурного бюро, где начальствовал покойный – он соблазнил ее совсем еще девочкой, и до последних дней – то есть уже лет тридцать – время от времени пользовался ее эротическими услугами. Кстати говоря, он не был особо требователен или утончен. Никаких праздников плоти. Все попросту. По-мещански. Под одеялом. Раз в месяц, иногда чаще, а иногда реже, чуть ли не раз в полгода – он заезжал к ней провести два-три часа. Дарил подарки: кольца, броши, однажды преподнес очень дорогие часы. Шелковые платки без счета. Кстати, оплачивал квартиру. Из-за него она так и не смогла выйти замуж. Уходя, он всегда клал под зеркало в прихожей конверт с деньгами. В первый раз она не хотела брать деньги, отдала обратно. Он настаивал, совал ей в руки – они чуть не подрались. Когда он уже заходил в лифт, она швырнула этот конверт ему вслед. Он выбежал назад, дал ей пощечину и пихнул деньги в карман ее халата. Она разрыдалась и решила, что всё. Что он к ней больше не придет, а если придет – она не откроет дверь. Кстати, тогда он еще не начал оплачивать ее квартиру. Но через две недели он пришел как ни в чем не бывало – и она открыла ему дверь, он поцеловал ее в щечку, они выпили кофе и забрались под одеяло.

Но вот здесь нужна цитата:

«Я спросил:

— Но теперь-то вы наверняка выйдете замуж?

Она помотала головой:

— Кому я нужна? Мне скоро пятьдесят.

— Не страшно! В пятьдесят жизнь только начинается!

— У мужчин, может быть. Да и то – утешение для неудачников. Они всегда ждут, что завтра что-то прекрасное случится…

— Перестаньте! «Soulevez les chevrons, charpentiers!», как говорят французы. Впрочем, если вы и раньше не вышли замуж… В двадцать пять, в тридцать, в сорок, наконец! Кстати, почему? Неужели из-за того, что он оплачивал вам квартиру, дарил подарки и давал деньги?

— Нет! – вдруг воскликнула она. – Клянусь вам, нет! Я любила его. Я не носила подаренных им драгоценностей, и уж, конечно, не могла их продать. Я только сегодня надела вот эту брошь. Приду и снова спрячу ее в шкатулку. – Она приблизила ко мне лицо. – И клянусь вам, я не тратила этих денег.

— Как? – изумился я.

— У меня их целая коробка. Я не считала, сколько. Но, наверное, почти полмиллиона. Я их достаю и нюхаю. Они пахнут его запахом. Его табаком, его одеколоном, просто его кожей… Я жила скромно, на свое жалование. Иногда брала работу на дом. Мне хватало. Я вижу, вы мне не верите! Это ужасно. Верите или нет?

— Нет, – я ответил честно.

— Тогда поедемте ко мне!

Да, она говорила правду. В платяном шкафу у нее стояла картонная коробка из-под старых елочных игрушек, а в ней – толстенькие конверты, штук двести, если на глазок.

Персонаж дешевого детектива стукнул бы ее по голове, и делу конец. Но это было неинтересно. Тем более что такого персонажа через тридцать страниц непременно арестует полиция. Фу, как пошло.

— Это же роман! – зашептал я, стиснув ее пальцы. – Грандиозный роман.

— Я не умею писать романы – ответила она, высвобождая руки. – Хотя, признаться, я думала об этом. Но – нет. Нет, нет, нет. Я не училась в университете. Я просто чертежница, пусть даже хорошая, но и только.

— Хорошо. Не роман. Черт с ними, с романами, романы всем осточертели. Сейчас в моде «нон-фикшн». Мемуары! Напишите мемуары! Я вам помогу, я опытный литератор.

Я вытащил визитку, подал ей.

— Благодарю – сказала она. – Да, я собиралась писать дневник. Еще тогда, после нашей с ним первой встречи. Вот, пустая тетрадка. Но у меня не поднялась рука. Ведь он был жив, а я его любила.

— Но теперь-то вы можете обо всем рассказать?

— Ну что вы! – она пожала плечами. – У него жена, дети. Кажется, даже внуки.

— Вы жалеете его жену? Что она будет знать о его измене? Что она, ах-ах, огорчится?

— Сама не знаю. Как-то неловко. Я же из простых, извините. Бабушка меня учила: не надо выбалтывать чужие семейные тайны…

— Вы – женщина поистине великой души! – я встал и поцеловал ей руку.

Мне стало ясно, что делать дальше.

Слава богу, я сумел тайком забрать свою визитку со стола. Она и не заметила – ей это и вправду было совсем не интересно.

Через полтора года – уже после того, как она покончила с собой, отравившись газом, а вдова моего друга-архитектора вместе с дочерью и сыном разбилась в бизнес-джете – вышел мой роман “Деньги пахнут любовью”.

Неплохое название, верно?»

Дальнейшее чтение только укрепило подозрения полицейского инспектора. Весь роман был цепью подобных историй. Главный герой-писатель сочинял большой мемуарный цикл. Он приносил в издательство свой новый текст, некий гибрид романа-памфлета и честных воспоминаний. Текст, не просто полный прозрачных намеков на известных в литературном быту личностей, но и раскрывающий личные тайны, весьма, надо признать, занятные – но при этом гнусноватые и подловатые. Речь шла не о политике, не о сотрудничестве с разведкой и даже не о бизнесе. Главной темой были измены, любовницы и любовники, параллельные семьи, внебрачные дети, жизнь втроем, моральный инцест, то есть связь с падчерицами и пасынками, а также алкоголь, «вещества», расизм, разные гендерные проблемы – ну и, разумеется, чисто профессиональная грязца: интриги, нечестная конкуренция, подножки и сплетни и так далее, вплоть до плагиата и литературного рабства.

Уже первые тома снискали успех, поэтому издатели любили этого автора. Но они опасались скандалов, исков, а также дурного морального запаха. Поэтому редактор – это была женщина – постоянно отмечала на полях разные сомнительные моменты. Хотя автор уверял, что гарантирует юридическую безопасность своих сочинений.

«- Никто не будет в претензии, уверяю вас.

— Вы уверены?

— Абсолютно. Наш главный прототип скончался полгода назад.

— Но ведь его жена жива! А вы рассказываете, как он ей изменял на глазах всей компании. Допустим, она не будет подавать иска. Но ее просто по-человечески жаль…

— Она уже умерла.

— Что вы? Не может быть.

— Совсем недавно».

Одновременно с этим полицейские расследуют целую серию странных смертей, самоубийств и несчастных случаев в литературно-богемно-издательском кругу. Все эти люди связаны друг с другом карьерой, работой, деньгами, премиями, славой, завистью, браками и разводами, детьми и племянниками, наследствами и сплетнями. Возможно, тут действует жестокий серийный «прицельный», так сказать, убийца; но каковы его мотивы? Есть ли нечто рациональное в выборе очередной жертвы? Или это просто маньяк, безумец? Но в чем состоит фабула его бреда?

***

Полицейский инспектор не стал дочитывать роман «Мемуарист». Он решил побеседовать с издателем этой книги. Вызвал его в свой офис – по всей форме вызвал, повесткой.

— Всего несколько вопросов, если вас не затруднит.

— Буду счастлив помочь правосудию! То есть следствию… Как правильно? – издатель изобразил наивную и обаятельную улыбку.

— Неважно. Итак. Вы издали роман «Мемуарист». Кому принадлежат права на этот текст?

— Никому. После смерти единственной наследницы, дочери автора, и в отсутствие каких бы то ни
было наследственных претензий с чьей бы то ни был стороны…

— Вы говорите, как по писаному, – кивнул инспектор.

— Что делать! Я консультировался с юристами. Мы выждали положенный срок. Права перешли во всеобщую собственность.

— Кто станет получателем роялти?

— Пока неизвестно, – развел руками издатель. – Скорее всего, какой-нибудь литературный фонд.

— Благодарю. А почему этот роман не был издан ранее? Судя по рецензиям, это успех.

— Дочь автора была против. Она была единственной наследницей.

— Да, я знаю, я читал об этом в вашем блоге, – сказал инспектор. – А почему? Что ей мешало получить кусочек славы и кое-какие деньги?

— Личные причины. Так и быть! – издатель улыбнулся еще более открыто и обаятельно. – Скажу, хотя не хотел. Она ненавидела своего отца. Даже странно, так яростно ненавидеть покойника. Она сказала мне: «Мой отец ужасно, подло, оскорбительно изменил моей матери. Она страдала. Она умерла из-за этого!»

— Покончила с собой? – уточнил инспектор.

— Нет. Просто заболела и умерла. Но знаете, люди часто говорят: «он ее свел в могилу», ну или она его «погубила». Ищут причины несчастий. Вот. «Мой отец оскорбил мою мать, и, пока я жива, его книги не будут издаваться! Вы называете это местью дочери за мать? Хорошо! Пускай месть!» Вот как она сказала, – издатель снова развел руками.

— Понятно. Еще один вопрос. То есть эта книга не принесет вам какой-то особой прибыли?

— Нет, к сожалению. Несмотря на чудесные рецензии, это не для массового читателя, не для огромных тиражей. Просто хорошая полузабытая литература. Мне это принесет моральное удовлетворение. Я давно хотел переиздать эту книгу. Еще пять-десять лет – и никто не захочет покупать и читать этот винтаж. Думаю, я успел вовремя. Сейчас мы на пороге радикальных перемен, имея в виду наступление искусственного интеллекта…

— Успели вовремя? – перебил его инспектор.

— Успел вовремя! – безоружно улыбаясь, сказал издатель.

— Успели – что? – переспросил инспектор.

— Издать книгу! – повторил издатель.

— Ага. А я думал, повредить доски моста через запруду. Кстати, почему-то после ремонта там опять оказались старые, совсем ржавые, ломкие гвозди

— Какой славный сюжет! – воскликнул издатель, не сделав и секундной паузы. – Как это красиво смыкается с романом «Мемуарист»! Ей-богу, будь я писателем, я бы сделал этакий, что ли, двуслойный роман. Куски «Мемуариста» – где герой убивает людей только из удовольствия написать о них – и вот эта ваша идея! Тем более что «Мемуариста» можно спокойно плагиатить – автор умер, наследников нет. Жаль, таланта не дал бог, да и времени мало. А то бы отлично!

— Кто знает… – вздохнул инспектор. – Может быть, у вас появится десяток лет свободного времени… Запишетесь на дистанционные курсы креативного письма…

— Ценю ваш юмор, – сказал издатель. – Давайте серьезно. Обвинению придется убедительно рассказать присяжным, чтоб они поверили, что я два раза повредил мост. Что я кричал филином в кустах. Что я – или мои люди, то есть нас целая банда! – перерезал шланг в рулевой гидравлике. А потом опять же я плохо прикрутил колесо. Я выписал неправильный рецепт в роли врача. А уже в роли аптекаря – продал сильное снотворное. А потом в роли лесного кота устроил погром в комнате. И еще, неизвестным науке способом, то ли гипнозом, то ли вирусом, заразил пожилую даму параноидальной шизофренией с суицидальными тенденциями. Как-то многовато, даже для выпускника филологического факультета с дипломом «magna cum laude»

— Откуда весь этот список?

— Из раскрытой папки на вашем столе, инспектор. У меня хорошее зрение, и я легко читаю вверх ногами… Ну а кроме того, глубокоуважаемый инспектор, обвинение должно будет убедительно доказать присяжным, что имело место именно убийство, или доведение до самоубийства, ну или в крайнем случае просто самоубийство. Поскольку трупа-то нет. Что за смерть без трупа?

— Там действительно подземный илистый поток, вот заключение геологов, – пожал плечами инспектор. – И я бы на вашем месте не слишком педалировал отсутствие трупа, не сомневался бы в смерти наследницы. Если речь пойдет не о смерти, а о безвестном отсутствии наследницы – получится, что вы поторопились с авторскими правами.

Он замолчал.

Замолчал и издатель.

— У вас есть что-нибудь еще сообщить следствию? – спросил наконец инспектор.

— У меня остался один вопрос.

— Слушаю вас.

— Вопрос такой, дорогой инспектор, – мрачно сказал издатель. – Почему вы меня не спросили, кто эта женщина, с которой автор «Мемуариста» изменял своей жене? Что в этой измене было такого ужасного? Оскорбительного для законной жены? Может быть, там была вторая семья? Может быть, у этой женщины родился ребенок? И – кто этот ребенок? Почему вы о самом главном не спросили?

— Потому что вы сами всё сказали, – вздохнул инспектор.

Они опять замолчали, но тут в кабинет без стука вошла пожилая дама с узкой фигурой, короткой стрижкой и длинным носом, в зимнем пальто и сапогах, к которым примерзли комья снега и льда.

— Братец! – она потрепала издателя по голове, по его густой шевелюре. – Что же ты молчал? Мы бы с тобой обо всем договорились…

Улыбнулась и тут же исчезла.

Это было так быстро, что инспектору и издателю показалось, что им всё это показалось. Хотя издатель очень долго чувствовал на своей макушке ледяное прикосновение. Постепенно он стал лысеть, а через пять лет голова его стала как бильярдный шар.

Но это, наверное, всего лишь совпадение. Как, впрочем, почти всё на этом свете.