Михаил Берг. Уходя в трусы

Ecли вы когда-нибудь занимались восточными или просто силовыми единоборствами, то, возможно, помните такой прием, как уход с линии атаки. Это позволяет атаковать соперника не в лоб, а сбоку или сзади, где он нападения не ждёт. И более беззащитен.

Именно об этом стоит помнить, анализируя интервью Путина Такеру Карлсону, в котором это был основной прием полемики Путина.

Потому что если вы попытаетесь определить, в чем порочность двухчасового рассказа Путина о том, почему он начал войну против Украины, то вас ожидает ряд подвохов. То есть если вы будете говорить, что весь путинский спич — это голимое вранье, то очень легко доказать, что не все. Есть вранье или умолчания и двусмысленности, и откровенные манипуляции, но очень много есть такого, что не вранье и вполне соответствует тем или иным источникам. Или их интерпретациям.
То есть суть не в ошибочности утверждений Путина, хоть он допускал и ошибки или передержки, а в том, что это уход с линии атаки.

Вот задает американский журналист первый вопрос об утверждении Путина перед войной, что Америка, мол, готовилась напасть на Россию, и Путин только опередил, предугадал это нападение, сделав превентивный шаг. И понятно, Карлсон подготовился к ответу Путина, и попросил бы его привести доказательства объяснения причины войны, понимая, что таких доказательств у Путина нет и быть не может.

Что делает Путин? Он уходит от вопроса, уходит с линии атаки и говорит, что ответит интервьюеру с небольшой предысторией на полминуты (ведь у нас не ток-шоу, а серьезный разговор, вы сами сказали), а потом говорит полчаса, после чего опять возвращаться к вопросу, от ответа на который Путин ушёл, как бы не вежливо. И настырно.

И так было каждый раз — то есть редко на самом деле, потому что Карлсон боялся Путина, боялся, что тот прервет интервью, для него ценное, но было, когда Путину не хотелось отвечать, так как честного ответа у него не было, и он переключал регистр, уходя на другую тему. Например, Карлсон дважды спрашивал, но почему вы, зная то, что знаете сейчас, уже в тот момент, когда стали президентом, ждали 22 года, чтобы начать войну, почему не сразу? И Путин тут же уходил в трусы, то есть с линии атаки. Так как ответа не было.

Но на самом деле и все это интервью, если взять его как цельное высказывание, — это точно такой же уход с линии атаки, ибо все два часа Путин отвечал на один главный вопрос, почему он начал войну? И Путин рассказывал о Рюрике, давней и недавней истории, Богдане Хмельницком, Ленине, Хрущеве, своих обидах на американских президентов и европейских лидеров, НАТО и ЕС. И эти рассказы были в разной степени точны, доказуемы, недоказуемы, субъективны, объективны, честны или манипулятивны, но все вместе были уходом от ответа на вопрос и уходом с линии атаки.

Потому что не столь важно, в какой пропорции его исторические штудии были некорректны, а обиды болезненны, они не имели никакого отношения к ответу на вопрос, почему он напал на Украину. Никакие рассказы и ресентименты не являются оправданием и объяснением войны: можно копить обиды, можно считать мир и жизнь несправедливыми, можно быть наивным или, напротив, болезненно подозрительным, но никакие истории, рассказанные с волнением и эмоциональным нажимом, не оправдывают нарушения международных законов и начала войны против соседа. У любого агрессора есть всегда свои любимые истории и свои коллекции обид, их можно перебирать как четки, но к праву начать войну это не имеет никакого отношения.

И рассказывает это Путин, рассказывает многократно, шлифуя один и тот нарратив, только потому, что у него нет ответа на простой вопрос, почему он начал войну. И он это знает, но вынужден утомительными рассказами камуфлировать факт невозможности дать ответы иначе, нежели он дает: наводя тень на плетень и уходя с линии атаки. В другую степь.