Александр Иличевский. Фильм Локшина как Евангелие от Булгакова

Сам по себе сюжет «Мастера и Маргариты» — когда есть писатель и есть женщина, которая мистически пестует его талант — это сюжет вещий и на наших глазах ставший классическим. Иерусалимские главы в «М и М» слабее московских, и это идет на руку смыслу, а не только потому, что выдумывать, как Кафка идеально выдумал Америку, — дар скорее пророка, чем писателя. Иерусалим и Христа Булгаков выдумал, прикрывшись Мастером. Мастер — настоящий писатель, потому что на девяносто девять процентов состоит из текста, который он создает, и он, текст этот, нам предъявлен. Писатель вообще в этом отношении бесскелетная медуза — или прозрачная креветка (есть такие) — на всю катушку состоит из среды, в которой обитает, а имя этой среды — литература.

Мастер в «М и М» не такой симпатичный, как Максудов в «Театральном романе» (шедевре безоговорочном). Но почему молодой автор с таким уникальным видением, как Максудов, не пригодился Булгакову в качестве Мастера? Ведь, в сущности «Театральный роман» написан чрезвычайно талантиво именно Максудовым. Наверное, дело не только в том, что Максудов автор начинающий, в то время, как Мастер одним словом мастер, да и тема его евангелическая слишком серьезна для начинаний. Что ж, пускай. Но наличие «Театрального романа» в спектре лучших вещей Булгакова позволяет догадаться в связи с новым фильмом вот о чем. Дело в том, что все постановки, да и сам роман, которому они тщательно следуют, изображают Мастера слишком серьезно, что ли. То есть это в самом деле некий матерый автор, тертый в литературе калач, который занят своим магна опусом. В то время как Максудов существенно более симпатичен, потому что новичок, бесспорно талантливый и с ироничным видением мира. А Мастер все-таки давит на мироздание своей серьезностью. Мое предположение состоит в том, что в новом фильме Мастер не маска автора, а больше похож на Максудова со всеми его искрометными несчастиями. Еще один момент. Фильм, кажется, обидел не Булгакова, а народное, фольклорное понимание романа. Таковое не слишком далеко от «библии всех начинающих», вдохновленных своим неуспехом и питаемых восторженными бабами-ягодками-опять. В то время как новая постановка существенно ближе к букве текста, сообщающего нам о любящих людях, один из которых настоящий писатель, а другая мадонна. Иными словами, народ обиделся не за Булгакова, а за себя. Как и положено масскульту, впрочем.

Интересно, что единственный эпизод, который есть в фильме, но нет в романе — это сцена допроса писателя. И этот момент заставляет вспомнить Исаака Бабеля, арестованного не только потому, что перешел дорогу наркому Ежову, а потому еще, что был автором пока не изданного романа, который не устраивал власть. Так что в 1939 году этот роман Бабеля был расстрелян — рукопись либо пропала, либо по сей день находится где-то в недрах запретных архивов.

Москва — как в фильме, так и в реальности — не равна самой себе — в ней нет старожилов, есть нынешние москвичи, ибо город в веках пронизан миграционными потоками и смутными временами. Состав этих популяционных рек зависит не от «сезона дождей», а от истории — воен, революции, смены правителей, в том числе городских. Но более всего от смены состава, источников и направлений финансовых потоков. Это касается не только дворников — татар, таджиков, узбеков, не только держателей природной ренты — скажем, нефтянников, и так далее. Все они уходят так же, как сменяются московские власти, это касается нуворишей и новых административных хозяев жизни вообще. Денежные и властные силовые поля намного более волотильные, чем оседлость. Такие города не новость и не уникальность, но Москва как-то по-женски слаба для всякой проходной или революционной шушеры, для временщиков. Оно и понятно — Москва все-таки сущность глинобитная (хоть и белокаменная), это вам не гранитный Питер. Примерно так же и Иерусалим для неискушенного верой и пониманием сознания — случайно разбросанные по горам валуны и булыжники. И только смыслы — но не власть и обитание — способны узреть Иерусалим-небесный, составленный из камней, раскаленных, как угли в костре вечности. Иерусалим примерно такой же, как Москва — слоистый: в любом не самом глубоком раскопе можно насчитать до десяти разных эпох, а город — символ, небесная его ипостась — как стоял так и стоит — незыблемо и вечно.

Есть Москва небесная. Есть Москва подземная — глубокого залегания. Есть Москва секретная — принадлежащая власти. Например, чтобы увидеть иную Москву, не обязательно спускаться в запретные подземелья Солянки. Надо всего лишь воскресным ранним утром пройтись по пустынному бульварному кольцу или встретить рассвет на Воробьевых горах. Или забраться у Садового кольца на крышу, чтобы увидеть мир кровель — особенный, почти стерильный вид, доступный только ангелам и снайперам.

В «Мастере и Маргарите» Театр варьете, где происходило основное волхвование в романе, находится неподалеку от Маяковки — в том самом сквере, где стоит известный всем на свете американский дайнер. На главном холме города — на антресолях Пашкова дома — Воланд встречается с Мастером. Арбатские переулки, грозовые тучи над необитаемыми Воробьевыми горами — невозможно во все это погрузиться без того, чтобы не пройти сквозь страницы романа. Страницы Булгакова вложились, въелись в Москву, и столица будущего — видимая и невидимая — станет основываться на главах, рассказывающих о Мастере и Маргарите, — куда в большей мере, чем на истории архитектуры.

Классика замораживает выражение лица в маску. В новом фильме мы видим не маски — не народное, принятое восприятие произведения, — а нечто живое. Воланд сам на себя не похож — он в самом деле человек едва за сорок, как и указано в романе, — и вполне еще поддается рефлексии и размышлениям, это видно на его лице — вполне демоническом, впрочем. И это — сорванные маски — отправляет сильно вперед новую интепретацию.

Тут дело, видимо, в особенной уникальности романа: одновременно он слишком доступен своими смыслами публике, а другой его пласт — нет. Вот почему всегда удивляет и даже возмущает то, что до него, до тайны, кто-то сумел добраться с новым видением. Это оскорбляет чувства лентяев. Скажем, давайте только представим, что в «Антигоне» в какой-то момент актеры снимают маски — и продолжают играть…

Важно, что Мастер становится реальным рассказчиком своей истории в фильме. А Маргарита не просто ведьма-баба-ягодка-опять, а любящая женщина. Иными словами — Мастер в фильме больше похож на Максудова из «Театрального романа», а Маргарита становится самостоятельной фигурой, не только подчиненной Воланду.

Авторы фильма нисколько не дописывают Булгакова: мы просто смотрим сквозь волшебное зеркало киноискусства на страницы. В этом предельная точность и бережность фильма.

В принципе, я вообще не понимаю, о чем спорить. Великолепное кино. Москва непохожа на саму себя ровно в том отношении, в каком требуется остранению для производства нового смысла. Город именно таким, как надо — подан: загадочным и будто зависшим над Москвой-земной. И сам роман на себя не похож — в лучшей из возможных интерпретаций. Тем более в самом начале в титрах белым по черному объяснен жанр экранизации. Смысл текста не только сохранен, но и развит. Кастинг великолепный. Цыганов и Снигирь — Мастер и Маргарита — прекрасны и очаровательны, глаз не оторвать. Воланд отменный, именно такой, как надо — ироничный, сомневающийся иногда, живой. Я думаю, многие оскорбились более всего тем, что фильм не похож не столько на книгу, сколько на расхожее ее прочтение, на фольклор. Иными словами, литература не только не пострадала, но и приобрела. Редчайший случай. Иерусалим, кстати, отлично преподнесен, за него я (точней, за его руины) отвечаю едва ли не в большей степени, чем за Москву. В общем, остается только поздравить режиссера и очень попривествовать сценариста — редчайшая удача, балет на минном поле возможен только, если все его участники летают. Так в этом фильме и происходит: никто там ничего не дописывает — просто смотришь на сочинение через особенное полупрозрачное зеркало искусства, и отчасти узнаешь самого себя.
И, конечно, Воланд совсем не Сталин (как проникновенно утверждают некоторые литературоведы), и «Мастер и Маргарита» — в меньшей степени антисоветский роман, чем роман библейский. Евангелические интерпретации и поправки — вот что прежде всего интересовало Булгакова, который в образцовом устремлении уподобиться Творцу — что очень свойственно грешному творцу как таковому (см. переписывание Евангелий Л.Н.Толстым), — устремился написать продолжение — или предложение по Апокалипсису. Воланд — это тем более не дьявол, а скорее маг, волхв, например, что-то вроде провозвестника Мельхиседека, явившегося Аврааму с сообщением, что вера его достигнет границ мироздания. В самом деле, какой же Воланд сатана? Зло — это Гитлер, Хамас, но никак не волхвующий великодушный господин волшебник. (И — понятно, что грузинский акцент совсем не иностранный, он свой, родной.)

Вот как волхвы шли приветствовать младенца Христа, так и Воланд со свитой — приходит на холмы Москвы, чтобы привестовать Его предтечу. Воланд явился в Москву (кстати, спрашивается, но никто не отдает себе отчет — когда именно прошлый раз Воланд посещал столицу? зачем? и что при этом происходило — это может быть очень интересно), чтобы найти мессию, помочь мессии — ведь в самом деле происходит провозвещивание в виде совершенной удачи романа, касающегося прежде всего евангелических событий, собственно, метафизики и мистики, и потом происходит триумф — приходит Христос за Мастером. И царство Божье устанавливается не только в Москве — но и в личном мире Мастера. А что дары? Что дарят волхвы — Воланд и его свита — Мастеру? Разумеется, Маргариту — иными словами, в дар они приносят Белую Богиню, которую так яростно и тщательно искал в своей жизни Мастер, заслуживший своим романом — трудом тот метафизический покой, то есть любящую и любимую женщину.