Таша Карлюка. СТУК В ДВЕРЬ

Говорят, человек привыкает. Ко всему привыкает.

Привыкает? Привыкает… Уже много лет Майк стучит в дверь к матери, мужу, сыну, невестке, чтобы сообщить им о смерти сына, жены, отца, жениха, которые были убиты на войне. Он оповеститель. Вместе с ним всегда есть запасной — человек, который подменит оповестителя, если тот не сможет выполнить свою работу. Тогда, оповеститель выходит на улицу, чтобы выкурить сигарету, порыдать, побить кулаком стену, а в это время запасной продолжает работу. Тяжелую работу. Адскую работу. Оповеститель уходит на пять минут, возвращается и как будто не было сигареты, слез, сбитых в кровь кулаков. Он продолжает свою работу. Запасной уходит в тень и наблюдает за оповестителем, пока тот не подаст тайный знак — правая пятка поднятая вверх — это значит, что ему надо выйти… сигарета, слезы, сбитые в кровь кулаки.

В тот день я была третьей — новичок, стажер, наблюдатель. Мне было запрещено все, из разрешенного — только смотреть. Не говорить, не брать за руку, не предлагать стакан воды, не сочувствовать, лишь стоять рядом молча, неподвижно с пустым лицом, где нет сочувствия, любви, боли, где нет ничего. Я была номер три и это был мой первый день. Первый и последний.

Я репортер. Переодеваюсь в бомжа и пишу о бездомных. Хожу два дня с повязкой на глазах, пишу о слепых. Месяц ем лишь овощи, пишу о сыроедах. Сегодня я с оповестителем и запасным.

Майк и его запасной Руди в военной форме, я в черных джинсах и белой футболке. Они подобрали меня по дороге из офиса. Мы едем по адресу. Первому адресу. На листе пять адресов. Это значит, что за семь часов мы увидим глаза, как минимум, пятерых людей, которым Майк и Руди скажут: “Ваш сын, жена, отец, жених умер. Примите наши соболезнования”.

Мы едем на стареньком “Volvo 740” без мигалки, без отличительных знаков. Просто серое “Volvo”. Потом мне объяснят — это, чтобы не привлекать к себе внимания. За нами едет скорая помощь. Она в метрах десяти от нас. На всякий случай, если матери, мужу, сыну, невестке понадобится помощь врача. Мы подъезжаем по указанному адресу, паркуемся. Карета скорой помощи паркуется в десяти метрах от нас. Руди за рулем, он глушит мотор, Майк поворачивается ко мне, я на заднем сидении:

— Уверена? Еще можно передумать.

— Да… Да, все в порядке.

Мы все трое выходим из машины. Майк мимолетно смотрит на машину скорой помощи, кивком здоровается с доктором и водителем, мы заходим в дом.

— Второй этаж. Пятая квартира. — говорит Майк и мы поднимаемся наверх.
Железная дверь бежевого цвета со смешными магнитиками на ней. Майк смотрит на Руди:

— Дверь оставь приоткрытой.

Потом Майк смотрит на меня:

— Если… Как только почувствуешь себя плохо, сразу выходи. Не жди.

Майк и Руди переглядываются, Майк стучит в дверь. Через пару секунд мы слышим из-за двери женский, приятный голос.

— Кто там?

— Добрый день. В этой квартире живет семья Гутман?

— Да, минуточку. Сейчас открою.

Женщина куда-то уходит. Руди Майку:

— Кажется, мать… — и тяжело вздыхает.

За дверью мы слышим лязганье ключей, с улыбкой дверь открывает женщина лет сорока пяти. Она видит двух мужчин в военной форме и ее улыбка сменяется на испуг.

— Госпожа Мэри Гутман? — спрашивает Майк.

— Да. — шепотом произносит Мэри.

— Мы можем войти?

Мэри отходит от двери и идет вглубь квартиры. Мы идем за ней.

Женщина входит в гостиную, подходит к окну.

— Мэри, кто-то еще есть дома? — спрашивает Майк.

— Нет. Муж на работе. А сын…

Руди выходит из гостиной, я вижу, как он начинает осматривать квартиру, чтобы убедиться в том, что в ней действительно никого нет. Тишину нарушает голос Майка:

— Мэри, тридцатого декабря ваш сын Давид Гутман пал смертью храбрых в бою…

— Давидушка… Он такой у меня славный. Его призвали двадцать восьмого декабря. В двенадцать я его поцеловала, муж его обнял и он пошел… Давидушка пошел к своим друзьям. Он такой красивый в форме. Он был самым красивым из всех солдат. Ему она так идет. — Мэри говорит шепотом, глядя в окно, ни разу не взглянув в нашу сторону.

— Мэри, я должен…

Начинает говорить Майк, но Мэри его перебивает:

— Во вторник он приедет. Ему увольнительную дали. Давидушка попросил Наполеон. Он любит Наполеон… Ой, что же я тут сижу!? Мне надо купить сгущенку и мука дома закончилась. И сахар! Масло тоже.

Мэри встает с дивана. В гостиную возвращается Руди, он показывает Майку, что в квартире пусто.

— Надо скатерть новую купить и постельное белье погладить. — снова говорит Мэри.
К Мэри подходит Майк:

— Мэри, вы понимаете, что произошло? Мы пришли сообщить вам, что ваш сын Давид Гутман…

— Простите! Вы бы могли прийти завтра. Дело в том, что у меня много дел. Послезавтра приедет мой сын, мне надо испечь его любимый торт и постель, а еще…

— Мэри…

Все это время с нами в комнате была милая женщина. Чуть рассеянная, чуть мечтательная, мягкая, заботливая… мама. Очередная мама, очередного солдата, погибшего в очередном бою. Мама. Мэри смотрит на Майка, Майк все это время держал ее за руку. Вдруг, я вижу, как женщина начинает крепко сжимать его руку, ногтями впиваясь в ладонь оповестителя. На деревянный пол белого цвета капает вначале одна, потом вторая, третья… седьмая капли крови. Майк смотрит на Руди:

— Врача. — еле слышно, шепотом говорит оповеститель запасному. Руди быстро выходит из гостиной и набирает номер телефона.

— Как же я тебя ненавижу! Как же я тебя ненавижу! Я тебя ненавижу! Ненавижу! — начинает кричать Мэри, глядя в глаза Майку. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу! Твое лицо — лицо смерти моего сына!!!

В гостиную забегают врачи. Руди выводит меня из квартиры. Через пару минут к нам выходит Майк, в его кулаке белый платок… уже красный платок:

— Позвони и доложи о том, что задание выполнено. Семье в ближайшее время понадобится… Записываешь?

— Да. — отвечает Руди.

— Надо отвести Мэри в больницу, прикрепить за ней волонтера. Оповестить отца о смерти сына и о том, что жена в больнице. Дальше. Похоронное бюро, позвонить туда. Гроб. Посоветоваться с отцом, какой гроб они хотят. Так же обсудить с ним, кого пригласить на похороны. Успеваешь?

— Да. — отвечает Руди.

— Дальше…

Я выхожу во двор, потом на улицу. Как будто ослепла. Ничего кроме белого света я не вижу. Как будто оглохла. Я все еще слышу слова Мэри, где она говорит про Наполеон и постельное белье. Постепенно ко мне возвращаются зрение и слух. Просто улица с машинами. Просто кафе, в котором много людей, они пьют кофе, едят спагетти, запивают белым вином, смеются. Просто мамы с детьми в колясках. Просто парни с собаками. Просто старики с пакетами, с едой. Просто жизнь.

— Ты как? — спрашивает у меня Майк.

Он стоит прямо передо мной.

— Ты в порядке? — повторяет он свой вопрос.

— Да… Да, все в порядке.

— Мэри сейчас отвезут в больницу, мы едем с ней. Потом к ее мужу.

— Да…

— Поедешь домой?

— Да. — отвечаю я.

— Вызвать такси? Руди отвезет тебя домой?

— Да… Нет. Что ты, не надо! Все хорошо. Я в порядке.

— Уверена?

— Да.

— Нам надо ехать.

— Да, хорошо. Да.

Они уезжают. Первой едет карета скорой помощи. За ними старенькое “Volvo 740” без мигалки, без отличительных знаков. Просто серое “Volvo”.

*****

Похороны Давида Гутмана состоялись на следующий день. Несколько сот людей пришли попрощаться с ним. Около тысячи могил вокруг, могил молодых ребят и девушек. Солдат. Военное кладбище. В моей голове лишь один вопрос: “Для чего?..”.

У гроба с Давидом стоит Мэри. Она не плачет, молчит. По правую руку Мэри — Майк. По левую руку Мэри — мужчина, ее муж, он плачет. Я стою вдалеке, подальше от всех, последняя. Рядом со мной становится Руди. Мы молча смотрим друг на друга:

— Сколько лет Майк оповеститель? — спрашиваю я у Руди.

— Восемь.

— Как? Как он это делает?

Руди молчит, а потом говорит:

— Завтра могут постучать в любую дверь. В мою. В твою…

— …В Майка. — говорю я.

Руди молчит и говорит:

— В его дверь уже постучали. Два раза. Два сына. Первый двенадцать лет назад. А второй погиб девять лет назад.