Автор: Окрестности Вифлеема у меня под окнами. Как и дорога, по которой шла Мария в Иерусалим, но начались схватки и пришлось вернуться рожать. Камень, на который присела она отдохнуть перед тем, как вернуться, лег в основание алтаря восьмиугольной базилики, чьи руины недавно раскопали на ближайшем холме, у заправки, где я всегда регулярно наполняю бак машины. Вот почему, все, что я вижу со своего балкона двадцатого этажа, проникновенно исполнено таинственной интуиции. Вот почему забвение может стать истоком и произвести огромное количество смысла, необходимого для развития цивилизации. Иными словами, тот ландшафт, который меня ежедневно окружает, есть подмостки, где произошла история, породившая новейшее время, и это чрезвычайно захватывающе.
Увы, 7 октября эта земля в очередной раз была страшно осквернена. В этот день от границы с Вифлеемом доносился не звон колоколов, как сегодня, а звук выстрелов крупнокалиберного пулемета. И сейчас время войны и траура. Однако в этот день я ощущаю особый незримый свет священного события, имя которому Рождество. Это событие — прообраз избавления, на который уповала и уповает огромная часть человечества. И тьма, сейчас испытываемая нами, особенным образом раскраивается святостью и светом происходившего здесь, в этих обстоятельствах веры и факта. Чтобы пришел мессия, он должен сначала родиться. С праздником!
Пресня — баснословный район: когда-то бывшие мещанские огороды, зады Белорусского, самого военного вокзала страны, обращённого на запад выхода в Европу, место стоянки цыганских таборов, место первого столичного зверинца, злачных притонов и водяных мельниц, красильных производств и портомоен, место баррикад и адрес «Облака в штанах» — я прожил в этой местности много лет, и чего там только со мной не приключалось.
Жил я в Столярном переулке, на углу с Малой Грузинской. Мой пёс, нынче завсегдатай Иудейской пустыни и Голанских высот, на Пресне обрёл свой щенячий дом. Первой дрессуре его и меня обучил сосед по этажу — Серёга, охотник и рыбак, купивший однокомнатную квартиру в столице, прибыв из лесов Белоруссии. Он заработал на неё на поставках мёда и картошки.
Мать Серёги — мужеподобная, короткостриженая, вечно в джинсах, — была сильно пьющей. Имелся у неё друг, с которым они частенько прикладывались к бутылке в конце дня, после работы на Ваганьковском рынке. Здоровенный усатый мужик, имени которого за годы мне не суждено было узнать, — он ладил с Серёгой, но смертельно ругался с его матерью. Орали они на весь подъезд, но до мордобоя не доходило.
Серёга внушал мне уважение своими уловами, с которыми возвращался с подмосковных водохранилищ, и знанием собачьей жизни. Шерлока он любил как своего, всегда готов был приласкать и научить полезному.
Однажды я заметил, как мать Серёги — Марья — вдруг переменилась. Во-первых, я узнал, как её зовут. Во-вторых, она протрезвела и ходила теперь какой-то посветлевшей. Она словно бы вспомнила, что женщина: стала носить платья, причёсываться. Нелепые голубенькие сухоцветы появлялись то в её коротких волосах, то приколотыми на платье. И всё казалось, когда я здоровался с ней, что она хочет что-то сказать. Она кротко улыбалась, про себя.
Как вдруг Серёга поделился: «Мать ходила по врачам. Сказали, что жить ей — месяц-другой».
Я не поверил. Эта рослая, грубая, крикливая женщина, казалось, не способна была умереть.
До сих пор я думаю о том, что же она мне сказала бы, если б смогла? Что умирает? Что смерть облагораживает при своём приближении?
Марья умерла, друг её куда-то делся, и Серёга стал жить один.
Перед моим отъездом он купил себе щенка русского сеттера и назвал его Макаром. Шерлок теперь гуляет по пустыне, Макар носится по лесам и Пресне.
А я всё чаще задумываюсь о том, что звёзды понятнее, чем самые простые сухоцветы жизни.
Александр Иличевский. Две миниатюры
Окрестности Вифлеема у меня под окнами. Как и дорога, по которой шла Мария в Иерусалим, но начались схватки и пришлось вернуться рожать. Камень, на который присела она отдохнуть перед тем, как вернуться, лег в основание алтаря восьмиугольной базилики, чьи руины недавно раскопали на ближайшем холме, у заправки, где я всегда регулярно наполняю бак машины. Вот почему, все, что я вижу со своего балкона двадцатого этажа, проникновенно исполнено таинственной интуиции. Вот почему забвение может стать истоком и произвести огромное количество смысла, необходимого для развития цивилизации. Иными словами, тот ландшафт, который меня ежедневно окружает, есть подмостки, где произошла история, породившая новейшее время, и это чрезвычайно захватывающе.
Читать дальше в блоге.