Татьяна Хохрина. В ОЖИДАНИИ ДЕДА МОРОЗА…

Нооооовый Год к нам мчится, скооооро все случится…А что «всё» — не говорят. И у кого — тоже. Да и что уже такого может случиться, чего бы я не знала, но заранее радовалась? — Нет такого! Ну разве что ровно в полночь раздастся бой часов и танк Т-34 превратится в тыкву, а доллар — в 64 копейки. Но такие фантазии возможны или в дошкольном возрасте, или в стационаре Института геронтологии. Пока я все-таки еще, слава Богу, в промежуточном относительно этих двух точек положении.

А как бы хотелось Волшебного Нового Года! Не того, по поводу которого люди долго считают предстоящие расходы, чертыхаются, проклинают усложнившуюся логистику и подорожавшие к празднику авиабилеты, с тоской и ненавистью смотрят на глянцевые виды Пхукета или подсвеченной Эйфелевой башни, солидаризируются с антипиндосскими настроениями агитпропа и презрительно, но завистливо косятся на залитый льдом и огнями Рокфеллер-центр и замерший в ожидании Таймс-сквер.

И не того, в который прорываясь сквозь пробки, теряя багаж и кучу денег, толкаясь на паспортном контроле, молясь и надираясь от страха и ловя вирусы в перегруженном самолете, переругавшись друг с другом счастливчики чекинятся в гостиницах Вены, Рима,но чаще Стамбула и прочая, а с завтрашнего дня ужасаются сырой и гадкой европейской зимой, безумными ценами, безумными толпами, безумными порядками, в унынии с малознакомыми и неинтересными людьми съедают парадный, но невкусный ужин под большое декольте, под столом потирая сбитые новыми выходными туфлями ноги и тайно признаваясь себе, как хорошо было бы сейчас в старых тапках на диване смотреть Огонек.

И не того Нового Года, когда за десять дней холодильники и балконы превращаются в надежно охраняемые продуктовые склады, а за пять дней кухня становится сталинградским котлом. И спавшие с лица женщины с порезанными пальцами и обожженными руками, приближаясь со скрытой ненавистью на отекших ногах к накрываемому столу утешают себя мысленным перечислением взятых кулинарных высот. Их самих к этому моменту уже мутит.

И даже не того Новогоднего веселья, в которое родня и приятели колотятся друг об друга в прихожей, наваливают кучу шуб и курток на спальное покрывало, теснят друг друга у заставленного закусками стола, одергивают детей, выводят в праздничный круг даже потерявшую ориентацию во времени и пространстве бабушку, хохочут, орут, чокаются, провожают и встречают, шарят по программам телевидения, наивно пытаясь отыскать веселье своей юности, рассказывают старые анекдоты, новые сплетни, последние ужасы и страхи, нестройно поют песни, у которых помнят только припев, и незаметно для себя засыпают в самых неожиданных местах. А счастливая и гордая хозяйка стаскивает все обратно на кухню, рассовывает недоеденное по банкам и контейнерам, моет то, что не влезает в заваленную мойку, и сама себе объявляя:»Хорошо посидели!» с трудом доползает до койки.

Нет, Волшебный Новый Год не такой! В нем ты — не ты и вокруг сплошные чудеса! Вот, например, когда мне было лет пять, я заболела перед самым Новым Годом. А папа у меня собирался на охоту. Это, для тех, кто не в теме, все равно что рыба, идущая на нерест. Тут никакая плотина не остановит! Я захлебывалась слезами и соплями от обиды на болезнь и папу, а он, отводя глаза, все равно набивал рюкзак. И тогда я поставила условия: привези из леса ёлку, кабана (уж простите, общество зеленых и защиты животных) и живую белку.

И 31 декабря в шесть утра, с обмороженной на попутке щекой, с двухметровой елкой, ружьем, рюкзаком, своей долей кабаньей туши и бельчонком за пазухой вернулся папа! Вот это было чудо! И неважно, что двое суток четверо здоровых, околевших от холода мужиков, гоняли белок по метровым сугробам, чтоб пятилетней сопливой капризной девочке поймать бельчонка, а бельчонок этот, зараза, прокусил папе руку, всю оставшуюся зиму прожил на террасе, никого к себе не подпуская, а папа (в силу дефицита тех времен), помимо работы судьей высшего арбитражного суда, чуть свет собирал в лесу шишки, лущил их и семечки с редко доставаемыми орехами, чтоб кормить эту рыжую злобную сволочь. Весной он отвез его и выпустил на исторической родине.

Или вот в школе…Я была классе в шестом. Должен был быть новогодний карнавал. Т.е. костюмированный бал. Ничего хорошего я от него не ждала. Родители мои не отличались особой трепетностью к школьным нуждам, никакого культового отношения к моим пубертатным рефлексиям и тонкой душевной организации у них не было даже в более ранних классах, поэтому в смысле маскарадного костюма я в лучшем случае могла рассчитывать на взятый в мамином клубе напрокат национальный костюм украинки или молдованки. Это сейчас, может, имело бы тонкий политический подтекст, а тогда я была толстая нелепая девочка с расплетающимися густыми косами в трещавшей по швам вышиванке и прочих лентах.

Хотя если вспомнить костюм первого класса под семейным ником «девочка-загадка», состоявший из красного шерстяного платьица из магазина Машенька (если еще живы, кто помнит), на которое мама, недолго думая, нашила разноцветные бумажные вопросы и загадки. Стоит ли говорить, что половина оторвалась еще по дороге в школу во время давки в трамвае, и я не очень была конкурентноспособна своим более изящно и изобретательно экипированным одноклассникам.
Так что в этот раз я ждала очередную украинку без особого драматизма, хотя на вечере должен был быть мальчик, в которого я была безответно влюблена, и украинка шансов мне не прибавляла.

И вдруг за два часа до вечера мама принесла мне костюм спящей красавицы! Какой-то бирюзово-голубой, с кринолинами и юбкой в пол, со шнуровкой на спине, превратившей меня в стройный кипарис! И все сошлось, и была я неземной красоты, и стояла очередь меня приглашать танцевать, и этот переросток — в первых рядах! И домой потом провожал, поскольку рядом жили, держал потной ручкой меня за парализованную от напряжения ладошку, а сзади шли две одноклассницы и стонали от зависти! Вот это был Новый Год! Вот это было чудо!

Ну и дальше, конечно, случалось новогоднее волшебство! Хотя бы потому, что все еще было впереди, и за любым поворотом ждала неизвестность и новый вираж судьбы. Поэтому никого не волновало, застынет ли холодец и где взять крабы. Волновало только, придет ли Х, и будет ли он один или все еще с этой! И где достать тонкие колготки и новые туфли. И не страшно было пилить в десять вечера в холодной электричке на чью-то дачу и искать ее между елок в кромешной тьме, если там собиралась компания и соответственно могло произойти чудо!

И в пятнадцатиметровой комнате первых поженившихся приятелей легко умещались двадцать пять человек, накрытый стол, пианино, танцпол и уголок для тайных свиданий и выяснения отношений! Разве это не чудо? А то, что только под утро было обнаружено, что мясо-то в духовку сунули, но плиту не включили, никого не взволновало, все тащили соленые огурцы и помидоры из трехлитровых банок , заедали сыром, колбасой и сладким пирогом одновременно и было сказочно вкусно! И ночью перлись полуодетые по этому дачному лесу гулять, валялись в снегу, целовались, сердце вылетало, приходили мокрые насквозь и хоть бы один заболел! Вот где волшебство-то!

Один раз только я мечтала, чтоб чудо произошло не на Новый Год, а чуть позже. Когда была глубоко беременна. Очень боялась, что на Новый Год и скорую не дождаться, и акушерка поддаст, и ребеночка могут перепутать.Но Дед Мороз услышал и отложил чудо до 27 января!
А потом новогодние чудеса стали случаться все реже и реже. Наверное, и Дед Мороз постарел, впал в маразм, и электорат его тоже. Иного чуда можно уже и не пережить, нервная система-то больше не та. Ведь то, что стало реальностью, еще вчера казалось не чудом, а ночным кошмаром…Теперь мечтаешь как о чуде, чтобы все это скорее закончилось и все просто были живы, здоровы и не бежали в поисках спасения ни в бомбоубежище, ни в чужие края. И эти чудеса стали труднее становиться явью, чем все сказки, вместе взятые. Зато скудость фантазий компенсируется общностью надежд: пусть будут невредимы и счастливы все, кто нам близок и важен, где бы они ни находились и что бы они ни праздновали!