Татьяна Разумовская. ТЁТЯ СОНЯ

Софья Самуиловна Тропп, в недолгом замужестве Сладкина (муж Иосиф погиб во время погрома). Старенькая мамина тетя, с которой мои родители съехались из двух коммуналок, когда мне был год. Получилась маленькая, но отдельная квартира в центре Ленинграда – немыслимая роскошь по тем временам.

Помню ее очень хорошо. Она меня обожала, баловала, называла «мáмеле». У нее на комоде стояла ее молодая фотография – стройная еврейская красавица, и еще – предмет моей детской зависти и восторга – белый страусовый веер, планки были из серебра, единственная дорогая вещь, сохраненная в нищенской советской жизни.

Для меня, любимицы, разрезала виноградины, снимала кожицу, вынимала косточки. И кормила, как птенца, я жадно это поедала. Яблоки она тоже очищала от шкурки и семечек, разрезала на дольки и пыталась мне скормить всё до последнего кусочка. Если я отказывалась, то приходилось прятаться от нее под круглым обеденным столом, покрытым скатертью. Но упорная тетя Соня откидывала скатерть, вставала на колени и ползла за мной под стол с блюдцем на вытянутой руке: «На, мамеле, скушай еще кусочек!» Тогда я с воплем выскакивала из своего убежища, кидалась в соседнюю комнату и пыталась там забаррикадироваться стульями.

Тетя Соня была глухой и горбатой. Горб появился во время погрома в литовском местечке. Погромщики гнались за ней, не поймали, поскольку были пьяны вдрабадан, но успели ударить обухом топора по спине. После всего пережитого она оглохла.

Была исключительной хозяйкой, аккуратисткой. Всегда бурчала на мою маму, называя ее презрительно «а-хозяйка». Папа сразу нашел с ней общий язык, умел ее смешить. Самый надежный способ, изобретенный папой, чтобы привести тетю Соню в хорошее настроение – прокричать ей в левое чуть слышащее ухо: «Правда, Лена – хорошая хозяйка?!» Тут тетушку охватывал гомерический хохот, и она долго не могла успокоиться.

Если на улице она находила копеечку, то была совершенно счастлива. Но подбирала также пуговицы, гвоздики – всё, что могло по опыту долгой жизни пригодиться. Добычу аккуратно заворачивала в бумажки и прятала. Когда папе для хозяйственных работ нужен был какой-нибудь винтик, он обращался к тете Соне. Она ворчала: «Что они всегда придумывают, что…». Но ворча, шла к своему комоду, рылась в ящиках, разворачивала бумажки и наконец приносила папе именно то, что ему было нужно. И сияла, гордая.

Однажды папа пролил битумный лак, а тетя Соня, не заметив, вступила в эту лужу. Ходила по квартире, не видя, что оставляет черные следы, которые папа не успевал за ней вытирать, и бурчала: «И всегда они всё пачкают!» Папа эту историю зарисовал в шарже, как многое другое, что случалось в семье.

Готовила особые блюда: фаршированную шейку, цимес, картошку с черносливом, (в детстве я всё это терпеть не могла), и пекла мацу. По тончайшей простыне теста прокатывала зубчатое колесико, оставляющее ровные ряды дырочек. Я ей страшно завидовала, и она разрешала мне немного покатать этим чудным колесиком по тесту. Папа любил все эти кушанья, а я, только став взрослой, поняла, что это была традиционная еврейская кухня.

Мне было четыре года, когда ее не стало. Меня тогда увезли к бабушке, а в дом набилась родня, быстро растащившая всё жалкое наследство, включая страусовый веер.

Но крупные бирюзовые сережки, которые тетя Соня носила не снимая (свадебный подарок ее мужа), моя мама не дала вынуть у нее из ушей, остановив чью-то жадную руку. С ними ее и похоронили.