Евгений Марголит. Ролан Быков: Повелитель бесконечности

 

Везунчик

…Сам Быков рассказывал:

«…Мама показала мне журнал «Смена», в котором над моим портретом с грустным до чрезвычайности лицом, буквами, более чем крупными, было написано:

«Человек, которому везёт!».

Мама плакала:

Это тебе-то везёт?

— Да ещё как! — говорил я ей. — Конечно, везёт…

В семнадцать лет кончил школу, в двадцать один институт, в двадцать шесть организовал свой театр, в двадцать восемь назначен главным режиссёром, в тридцать ушёл в кино и всё начал сначала, — конечно, везёт! Не говоря уже о том, что явно повезло на родителей… Правда, везение у меня какого-то особого свойства, по формуле — чем хуже, тем (в результате) лучше…

И надо сказать, мне действительно везёт, но вот таким способом: всё рушится, не получается, летит под откос здесь не поняли, там предали — в результате, глядишь, а всё к лучшему.

…Так я объяснял своё везение матери. Она у меня и плакала, и смеялась… но всё же… больше плакала…».

М-да, специфическое везение.

Замечательные роли в великих без преувеличения фильмах — «Андрей Рублёв», «Комиссар», «Проверка на дорогах» — годы, а то и десятилетия находившихся под запретом.

Кадр из фильма «Проверка на дорогах»

Роли несыгранные и недоигранные: главный герой в «Христос приземлился в Гродно»; Искремас в отснятой на треть «Комедии об Искремасе», с другим исполнителем превратившейся в «Гори, гори, моя звезда»; Пушкин в «Медной бабушке», спектакле МХАТа, практически завершённом, вызвавшем восторг у самых авторитетных пушкинистов и категорически отвергнутом вездесущим Минкультом…

Десяток замыслов, годами вынашивавшихся, но так и не нашедших воплощения — от «Ревизора» и вольтеровского «Кандида» до «Приключений Васи Куролесова».

А муки с выпуском на экран готовых постановок, от «Внимание, черепаха» до «Чучела»? И всё это под неизменно косыми взглядами начальства на человека с «выкрутасами», вечно делающего не так и не то. В конце концов, к началу семидесятых Быкова (вместе с Сергеем Юрским, Инной Чуриковой, Владимиром Высоцким) внесли в негласный список тех, кого не дозволено занимать в безусловно героических ролях —как «дискредитирующих и дегероизирующих своих персонажей».

Маленький большой человек

Действительно, герои у Быкова — что им сыгранные, что в фильмах, которые он ставил как режиссер, в большинстве своем глядят эдакими неудачниками, неуклюжими недотепами, лишенными социальной значимости «чудиками». Ну, с точки зрения «нормальных людей» (как в «Чучеле», помните?), и уж тем более в глазах тех, кто полагает себя сильными мира сего.

Одним словом, Быков играл того, кого принято называть «маленьким человеком».

Недаром его первая главная кинороль — Башмачкин в «Шинели». О которой он впоследствии говорил — «Шинель» — моё рождение, моё счастье, моя судьба, моя биография».

Кадр из фильма «Шинель»

Но ведь и Акакий Акакиевич у него вышел каким-то странным — неправильным.

«Меня немало критиковали… Говорили — так играть нельзя. Говорили — Башмачкин у Быкова патологичен, он неприятен. Где милый и трогательный «маленький человек»? Да, я не играл маленького и несчастненького! Ненавижу несчастненьких! Да, я страдал некрасиво до безобразия. Разве страдания могут быть красивыми?

Но я обманул всех — я сыграл счастливого Акакия Акакиевича!».

Акакий Акакиевич — и счастливый!? Парадокс?

Но почитайте (напомню), как видит героя своей бессмертной повести сам автор, Николай Васильевич:

«Вряд ли где можно было найти человека, который так жил бы в своей должности. Мало сказать: он служил ревностно, — нет, он служил с любовью. Там, в этом переписыванье, ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы у него были фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами, так что в лице его, казалось, можно было прочесть всякую букву, которую выводило перо его».

 

Надежды маленький оркестрик

…Ясно, как ни смешно это звучит, что перед нами — художник. Или ребёнок. Он создаёт свой собственный гармоничный мир — «разнообразный и приятный» — и живёт в нём счастливо, в полном согласии с прочими обитателями, которыми он сам населил свой мир, радуясь их разноликости и повелевая ими, как мудрый и добрый властелин.

И поскольку мир этот безупречно гармоничен, то он и неизбежно музыкален. А раз так, то и его повелителю естественно — в качестве официальной формы — быть облаченным во фрак руководителя оркестра.

Потому-то дирижёр — постоянный персонаж поставленных Быковым фильмов, от «Семи нянек» до «Чучела». Собственно говоря, что делает Башмачкин у Гоголя? Тоже ведь управляет, дирижирует буквами.

А маленький Магазанник, глава многочисленного семейства, пёстрого и яркого, в «Комиссаре»? Что это семейство собою представляет, как не оркестр?

И уж тем более командир партизанского отряда Локотков в «Проверке на дорогах» — ему по должности положено.

Внутри его героев живет музыка.

Зов трубы

Чаще всего — это звук трубы.

Роль трубача дяди Паши в «Звонят, откройте дверь» была для Быкова одной из самых знаковых и любимых.

Кадр из фильма «Звонят, откройте дверь»

И в последних кадрах «Проверки на дорогах», где мы видим Локоткова, на чьей груди почти нет наград, хотя такие как он и приблизили Победу, звучит опять-таки труба.

Да и духовой военный оркестр во главе с дирижером Быковым, наигрывая вальс, отдаёт честь праведникам — деду и внучке Бессольцевым — в финале «Чучела». Одна из тогдашних восторженных рецензий на «Звонят, откройте дверь» так и называлась — «Зов трубы».

«Звук пионерского горна — писал потом Быков, — прозвучал здесь как звук Веры и Надежды, как голос верного и чистого сердца…».

Что вызывает в памяти эта фраза? Ну, конечно, многочисленных трубачей из песен Булата Окуджавы, но, прежде всего — его «надежды маленький оркестрик под управлением любви».

Это — рыцарственный звук.

Ибо любимые быковские герои — рыцари дела, добра и чести. («Честь имею» — говорит напоследок, покидая город, «заплаточник» Бессольцев Юрия Никулина в «Чучеле»).

Полцарства за коня

…Герои Быкова, повелители своего пространства, даже в мыслях никогда не посягают на пространства чужие. Напротив, они стараются быть незаметными — и не из ощущения своей малости, но из самодостаточности, из уважения к чужой внутренней жизни — чтобы, упаси боже, не вторгнуться в неё ненароком. Чуть смущённая улыбка роднит таких совершенно разных его персонажей, как Башмачкин, тот же дядя Паша, командир партизанского отряда Локотков или Скоморох из «Рублёва».

Кадр из фильма «Комиссар»

«Двигаясь, старайтесь никого не толкнуть. Правила хорошего тона» — снова вспоминается Окуджава, один из эпиграфов к его роману «Путешествие дилетантов». Потому со стороны они и выглядят «чудиками», «маленькими человеками».

Но при всем при этом свой мир быковские герои защищают до последнего мига. Не потому ли нечеловеческий крик его Башмачкина неприятно озадачил тогдашнюю критику («это, скорее, условное обозначение отчаяния» — писали в «Искусстве кино»), что являет собой не столько мольбу о помощи ограбленного мелкого чиновника, сколько вопль короля, которого лишили выстроенного им королевства.

Этакое своеобразное «полцарства за коня».

Дом и мир

Быков всегда яростно отрицал приклеенный к его героям ярлык «маленького человека».

«Это всё… люди удивительные, мощные, сильные духом…» — не устаёт повторять он и в шестидесятые, и в семидесятые, да и потом, в восьмидесятые. И люди счастливые. У него, как мы видим, даже Башмачкин — счастливый.

Смертельно больной физик Олег Пономарёв из «Здравствуй, это я» так и говорит о себе: «Я счастливый человек»: у него дом, рядом верный друг и, кажется, открыт, наконец, секрет загадочной «мягкой компоненты».

А каким неподдельным счастьем светится лицо Ивана Локоткова в эпилоге «Проверки на дорогах»: наши пушки бьют по Берлину. И жестянщик Магазанник из «Комиссара» тоже откровенно счастлив в своём тесном и шумном доме, населенном «кудрявыми оборванными ангелами».

Кадр из фильма «Комиссар»

Дом и мир в кинематографе Быкова, как правило, синонимы. Дом — мир души его героев. Не потому ли таким домашним, подчёркнуто невоенным оказывается у него Локотков, командир грозного партизанского отряда? Который по-домашнему опускает ноги в таз с кипятком, от застарелого ревматизма, или то и дело травит несмешные анекдоты про Гитлера. И с бойцами общается, словно они его домочадцы. Да и сам лагерь его отряда выглядит не осаждённой крепостью, а скорее мирным поселением, где течёт мирная повседневная жизнь.

Вот и Магазанник любовно моет ноги обессилевшей за день жене с библейским ликом и соответствующим именем — Мария, и вдруг, подняв голову, почти удивлённо произносит: «Мария, я тебя люблю».

Да что Магазанник — у Быкова и Башмачкин реагирует на новую шинель как на любимую женщину: робко ласкает, потом конфузится, обнаружив, что стоит перед ней в исподнем (критиков, усмотревших в этой странной любви к шинели чуть ли не патологию, это весьма шокировало). А ведь Быков шел строго по тексту:

«С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее, как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на крепкой подкладке без износу».

Собственный внутренний мир для героев Быкова потому куда реальнее мира внешнего, что в нем царит гармония — и гармония именно домашнего мира.

Таков и дом Бессольцевых в «Чучеле» — ведь его обитатели не только дед с внучкой, но и давно ушедшие люди на портретах с их удивительно одухотворёнными лицами.

Герои Быкова могли бы вслед за Гамлетом утверждать: «Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя повелителем бесконечности».

Впрочем, они и так это утверждают, разве что чуть иными словами. «Мы не господа положения, но по положению мы господа».