Андрей Мальгин

Надежда Яковлевна Мандельштам вспоминала, что в сухумском партийном санатории к ним с Осипом подошла жена Н.И.Ежова, Евгения Соломоновна:

«К нам ходит Пильняк, — сказала она. — А к кому ходите вы?» «Я с негодованием передала этот разговор О. М., — пишет Надежда Яковлевна, — но он успокоил меня: «Все „ходят“. Видно, иначе нельзя. И мы ходим. К Николаю Ивановичу».

Имелось в виду, к Бухарину.

Надо заметить, что в тот момент Ежов еще не был наркомом внутренних дел, и секретарем ЦК не был, а всего лишь трудился в том же ЦК на должности зав отделом.

Но домашний литературный салон они с Евгенией Соломоновной уже содержали. Точнее содержала она.

Впервые она занялась этим делом еще в Одессе. Семнадцатилетняя девушка Женя Фейгенберг вышла замуж, стала Женей Хаютиной, устроилась машинисткой в литературный журнал и завязала знакомства с Олешей, Катаевым и Бабелем. Бабель, правда, после ареста в показаниях следователю утверждал, вступил с ней в интимные отношения только в Берлине, где Женя Хаютина превратилась в Женю Гладун (фамилия следующего мужа, дипломата). В Берлине у нее тоже был гостеприимный светский салон с литературным уклоном. Причем после того, как Гладун был разоблачен как советский шпион и выслан в Москву, она за ним не поехала, а осталась в посольстве машинисткой, не прерывая светскую жизнь.

Казалось бы, Ежов не должен был привлечь внимание Евгении Соломоновны, женщины изысканной. Он был карлик (151 см), образование три класса начальной школы, к тому же с первых дней брака она знала, что он отдает предпочтение молодым высоким мужчинам в военной форме. Однако он был партийный функционер, жил в огромной квартире на Остоженке и в средствах не был стеснен. Ей было где развернуться.

С первых дней к ним стала по вечерам приходить вся их одесская тусовка, переехавшая в столицу. Бабель, Кольцов, брат Кольцова карикатурист Борис Ефимов, Леонид Утесов… А также исследователь Арктики Отто Шмидт, Валерий Чкалов… Все это были ее любовники.

После того, как Ежов возглавил НКВД, ничего не изменилось. Салон процветал, переместившись на подмосковную дачу Ежовых, где Евгения Соломоновна развела павлинов. Донжуанский список она пополняла именами все новых писателей. В какой-то момент в ее сети попал Михаил Шолохов. На дачу к Ежовым он не приезжал, Евгения Соломоновна ходила к нему в гостиницу «Националь».

Шолохова селили в номер, который прослушивался. Когда Ежова уже отправили в отставку, но еще не арестовали, его преемник Берия передал Сталину рапорты сотрудников НКВД: «во время контроля была зафиксирована интимная связь Шолохова с женой тов. Ежова». Сталин велел показать все это Ежову. Ежов примчался на дачу и устроил скандал. Хотя сам он уже несколько месяцев жил в московской квартире с молодым офицером НКВД Дементьевым.

Евгения Соломоновна не нашла ничего лучшего, как написать Сталину. Сначала одно письмо, потом второе, в письмах были странные двусмысленные намеки. Сталин не ответил, но за Евгенией Соломоновной приехали санитары и увезли ее в психиатрическую лечебницу.
Юлиан Семенов, весьма информированный товарищ, написал что-то фантастическое в романе «Отчаяние»: «… Глядя тогда на него, Берия испытывал ужас, ибо он-то уже знал одну из причин предстоящего устранения Ежова: Сталин был увлечен его женой — рыжеволосой, сероглазой Суламифью, но с вполне русским именем Женя.

Она отвергла притязания Сталина бесстрашно и с достоинством, хотя Ежова не любила, домой приезжала поздно ночью, проводя все дни в редакции журнала, созданного еще Горьким; он ее к себе и пригласил.

Сталин повел себя с ней круче — в отместку Женя стала ежедневно встречаться с Валерием Чкаловым; он словно магнит притягивал окружающих; дружили они открыто, на людях появлялись вместе. Через неделю после того, как это дошло до Сталина, знаменитый летчик разбился при загадочных обстоятельствах.

Женя не дрогнула: проводила все время вместе с Исааком Бабелем; он тоже работал в редакции; арестовали Бабеля. Сталин позвонил к ней и произнес лишь одно слово: «Ну?» Женя бросила трубку. Вскоре был арестован Михаил Кольцов, наставник, затем шлепнули Ежова…»

Ежов послал ей в сумасшедший дом сувенир — фарфоровую фигурку гнома (Евгения Соломоновна ласково называла Николая Ивановича «мой гном»). Внутри был порошок — люминал. Через несколько дней ее нашли в палате мертвой, она отравилась. Где-то я читал, что они заранее приняли решение о двойном самоубийстве, но у него не хватило решимости.

Однако в биографии Ежова, написанной Никитой Петровым и Марком Янсеном (Петров единственный из исследователей получил полный доступ к следственному делу Ежова; мне, например, отказали в свое время), приводятся такие показания одного из свидетелей по делу, ежовского любовника аж с 1918 года В.Константинова. Ежов ему якобы сказал во время пьянки: «Мне, думаешь, легко было расставаться с Женькой! Хорошая она была баба, а вот пришлось принести ее в жертву, потому что себя надо спасать».

Не исключаю, что из Константинова эти показания были выбиты на Лубянке, чтобы среди других обвинений на суде прозвучало и «убийство жены». И это прозвучало. Но в любом случае есть факт: Евгения Соломоновна была найдена мертвой 21 ноября 1938 года. Ей было 34 года. Ежов был расстрелян 4 февраля 1940 года.

Останки Ежова были брошены в ту же общую могилу в Донском монастыре, куда, по всей видимости, сбросили и любовников его жены — Бабеля и Кольцова, расстрелянных на Лубянке. Удивительно, что на кладбище Донского монастыря похоронена и «хорошая баба Женька». Только ее могила не безымянная. На камне написано не «Ежова», а: «Евгения Соломоновна Хаютина».