Александр Иличевский. Две миниатюры

В одном из стихотворений Чеслава Милоша 1945 года говорится о том, что, если вас заботит, где находится ад, то очень просто разрешить ваши сомнения: шагните за калитку и оглянитесь.

Вообще, сама идея о том, что жизнь потусторонняя, во всяком случае, Чистилище — начинается уже здесь, наяву, кажется важной — она не столько тренирует воображение (случай Босха, Гоголя), сколько подступает к человеку с кальвинистским требованием строгости: судить себя здесь и сейчас.

Эта ситуация сверхрефлексии тоже играет на руку искусству, ибо человек, осознающий себя виновным, способен произвести куда больше смысла, чем человек недоумевающий и тем более самодовольный.

В домициановском Амфитеатре в Ниме, в его галереях с неожиданными выходами на обрывистые трибуны, на которых, кроме удивления от внезапной высоты, охватывает оторопь от акустического совершенства: слышно каждое слово каждого голоса, попавшего в это огромное каменное ухо.

Разумеется, Арена напомнила топологию художественного пространства «Божественной комедии», с ее ленточно-мебиусной конструкцией, позволявшей автору и Вергилию вставать вверх головою там, где раньше они стояли вниз, макушки совместив с отвесом.

В то же время сурик (сирикон, по-гречески) — сирийская краска, если сохранились в Сирии открытые места ее разработки, то, должно быть, они очень красивы с птичьего полета: красные цирки-пятна посреди каменистой пустыни.

Еще вспомним алмазный карьер — кимберлитовую трубку «Мир» в Якутии: километровой ширины спираль, уходящая в преисподнюю, поскольку, чтобы вынуть грунт (смысл) с глубины, необходимо по краям этого метафизического и реального котлована [А.Платонов] оставлять широкие транспортные (театральные) сходы (первый круг, второй), рукотворный дорожный серпантин.

Вероятно, Данте хорошо знал, как добывают руду открытым способом, как вгрызаются в недра кирками, как спускают по серпантину вниз и поднимают тачки.

Идея ада как карьера-котлована геометрически дополняет идею о метафизических концентрических сферах мироздания: что наверху, то и внизу.

Стоит проверить: известны ли древние рудники или каменоломни в окрестностях Вероны или Равены.

**************************************

Пригожин когда-то торговал хот-догами на Литейном проспекте.

Резал батоны и варил сосиски у себя на коммунальной кухне, заворачивал кастрюлю в одеяло — и бежал скорей, пока не остыло, на угол с Фурштатской.

Так он стал поваром смерти, начав с ходового фаст-фуда.

Теперь он где-то в Африке на небесах, сменил пол, цвет кожи, ориентацию — и забивает кувалдой брильянтовые гвоздики в мочки девственниц специального племени хасвехалила.

Только смех способен помочь оскалиться и пережить реальность.

Ибо почти всегда то, что предлагает действительность, — это провал истины.

И если не покрыть ее, действительность, всеми этими одеялами, флагами с изображением черепа и костей — то сосиски остынут.

Как хорошо я вижу Литейный проспект под выцветшими небесами — где-то там в перспективе виднеется Дом Мурузи, в котором когда-то жил Бродский.

Я в те времена брел по тем же просторам, засунув за пазуху промерзшую в неотапливаемом киоске бутылку пива, чтобы оттаять и выпить.

В ушах у меня хрипели наушники вокмена — в них звучал завывающий голос великого поэта.

Не исключено, что тот самый хот-дог оказался у меня в руках, чтобы согреть мои пальцы в промозглом питерском декабре.

В сущности, начало — одно и то же: эпоха.

Но есть разница между хот-догом и «Римскими элегиями», прогрохотавшими когда-то так, что согревают еще сегодня.