Давно было подспудно ясно, а сейчас пришлось в беседе сформулировать: ключ к значительности или бессмысленности сновидений содержится в самом принципе сочинения – кино ли это, текст, или даже музыка.
В принципе произведение искусства – это тщательно переписанный сон. Дело не только в мощности метода, когда структура и мотивы одних произведений берутся за основу какого-нибудь шедевра. Кстати, лучше всего проиллюстрировать это на примере… Led Zeppelin, благодаря которым почти фольклорные корни становились садами цветущих симфоний типа Kashmir или Since I’ve Been Loving You.
Сложность и парадоксальность связи сочинения и сновидения в том, что это — тоннель, который пробивается с двух сторон разными бригадами тех же творческих мощностей, но точка встречи лежит в будущем. Изложенные сны всегда, при любых обстоятельствах абсолютно скучны, как скучны исповеди в церкви или на кушетке аналитика. Ничто из этого в сыром виде не годится для искусства. Иначе лучшими романистами были бы психоаналитики и священники. В то же время состояние письма, будучи однажды испытано, не оставляет сомнения, что вы находились в состоянии сновидческого бодрствования. Это важнейшее, на мой взгляд, наблюдение, которое раньше и сейчас практически невозможно верифицировать (примерно, как нельзя проверить опыт потустороннего переживания) – но в будущем, особенно благодаря развитию искусства виртуальной реальности – это станет очевидно и откроет мощный источник практического применения.
Иными словами, искусство – это сон, приснившийся сразу нам всем, в то время как онейрическое произведение – это то, что снится только вам. Кроме того, вот в этом невозможном возможном – в переносе из предельного субъективизма в ранг общезначимости как раз и находятся многие проблемы не только сознания как такового, но, собственно, и искусства.
**********************************
Никогда не общался ни с кем из литературного официоза, всегда шугался литературных течений, студий, клак, будь то лимоновщина, мамлеевщина, топоровщина, прилепинщина — несть им числа — особенно сейчас, когда некая пассионарность ведет их в аду за благими намерениями. Сколько же мерзости и кровавого дерьма они изрыгают под видом искусства, которое даже агитпропом трудно назвать. Время от времени узнаешь, что в огненной клоаке сгинул тот или этот талантливый или не очень знакомый. Но никого не жаль, потому что каким бы ты ни был молодым хрустящим огурчиком, а, попав в бочку с засолом, непременно станешь обыкновенным соленым огурцом. Вот почему в реальности люди покидают отчизну — не только из брезгливости, а еще и душу спасают.
********************************
Довольно многое мрачное в истории отчизны носит модельный характер борьбы с генетикой с помощью лысенковщины, то есть с помощью теории ошибки. Вместо того, чтобы признать сложность истины — в угоду доступности («народности») в который раз поднимается на щит ложь. При ближайшем рассмотрении — это совершенно дьявольская штука: простота. Диктат простоты, ширпотреба — это легион самого кровавого устройства мира. История с Вавиловым особенна еще и тем, что, если в математике и физике сложность была охраняема изолированностью результата (скажем, изобретение атомной бомбы не могло быть непосредственно использовано народными массами), то генетика против лысенковщины была беспомощна именно благодаря востребованности со стороны масс. Апология сложности много чего хорошего и неочевидного обеспечивает, в частности и то, что левизна правей правизны, демократия ближе к истине, чем автократия и популизм, и т.д. Откуда следует важный принцип — сложность (принцип дополнительности, if you will) обязана обладать априорной защитой, должна превалировать в «высшем суде» над простотой.
************************************
Бедуины знают каждого верблюда в лицо, точно так же, как и каждый холм, каждый овражек в обширнейших своих пустынных владениях. Легенда о голубой верблюдице сообщает нам, что есть среди верблюдов некая каста, выделяемая их хозяевами и тщательно оберегаемая разведением – это верблюдицы с высоким интеллектом, способным ориентироваться в пустыне. Голубые верблюдицы нужны бедуинам для различных целей (волшебное целительное молоко, матриархальные качества в стаде), в частности и для автономных действий. Рассмотреть лик пустыни на порядок сложнее, чем сквозь телескоп разобраться в карте звездного неба. Процедура обучения начинается с создания верблюжьего рая: в определенном тайном месте, вне стойбища, за верблюдицей ухаживают как за принцессой – вдоволь кормят, поят, ласкают. Затем, когда она совершенно привыкнет к такому образу жизни, переходят с ней границу в обычном порядке пограничного контроля, не способного отличить одного верблюда от другого. На новом же месте, прежде чем отправить животное с грузом обратно, устраивают верблюжий ад: не поят, не кормят, бьют, и когда ситуация становится невыносимой, опасной для жизни, верблюдица снаряжается в обратный путь. Такой самостоятельный целеустремленный транспорт пограничникам не только трудно перехватить, но, если они это и сделают, с бедуинов взятки гладки. Оказавшись наедине с пустыней, голубая верблюдица совершает практическое чудо – она выбирается благополучно из ситуации затерянности, распутывает своим умом пути в пустыне, проламывается через границу и возвращается туда, где ей было хорошо. Мне кажется, эта легенда о голубой верблюдице описывает определенную метафизическую ситуацию, когда, не зная ни ада, ни рая, сдвинуться с места едва ли возможно.
Автор:
Александр Иличевский. Четыре миниатюры
Давно было подспудно ясно, а сейчас пришлось в беседе сформулировать: ключ к значительности или бессмысленности сновидений содержится в самом принципе сочинения – кино ли это, текст, или даже музыка.
В принципе произведение искусства – это тщательно переписанный сон. Дело не только в мощности метода, когда структура и мотивы одних произведений берутся за основу какого-нибудь шедевра. Кстати, лучше всего проиллюстрировать это на примере… Led Zeppelin, благодаря которым почти фольклорные корни становились садами цветущих симфоний типа Kashmir или Since I’ve Been Loving You.
Читать дальше в блоге.