Николай Власов

В России многие до сих пор убеждены, что путь западногерманского общества к выздоровлению после 1945 года начался с безоговорочной проработки и преодоления собственного прошлого, а также наказания всех виновных. В самой ФРГ уже в 1970-80-е годы сложилась совершенно иная картина: послевоенное «общество забвения», в котором осуждение нацизма осуществлялось чисто формально, многие недавние преступники занимали высокие должности, а главными жертвами Второй мировой войны немцы считали самих себя.
Как это часто бывает, новый исследовательский консенсус рано или поздно сам становится объектом критического пересмотра. Нет, речь идет не о простой смене полярности и возвращении к древней легенде о «часе ноль» в 1945 году, когда все немцы якобы одумались, осознали и раскаялись. Речь идет как раз о том, чтобы заменить простые схемы более сложной, разносторонней, близкой к реальности картиной. Именно такую задачу поставила перед собой исследовательница Ханне Лессау, опубликовавшая в 2020 году книгу под названием «Истории денацификации. Обращение с собственным национал-социалистическим прошлым в первые послевоенные годы» (Leßau H. Entnazifizierungsgeschichten. Die Auseinandersetzung mit der eigenen NS-Vergangenheit in der frühen Nachkriegszeit. Göttingen, 2020).

В качестве источников Лессау использовала анкеты, которые немцы в массовом порядке заполняли по требованию оккупационных властей в 1946-48 годах для прохождения процедуры денацификации. Помимо этого, она привлекла большой дополнительный материал, включая всевозможные личные документы и частную переписку людей, заполнявших изучаемые анкеты. Это позволяло ей ответить на вопросы о том, как люди трактовали собственное прошлое, какие аргументы использовали, насколько часто сообщали ложную информацию и как в целом воспринимали происходящее.

Я в данном случае не стремлюсь представить конспект книги или развернутую рецензию на нее. Выделю только несколько наиболее важных и интересных с моей точки зрения моментов.

1. Лессау начинает с описания сцены, имевшей место в октябре 1951 года в Кёльне. В большом зале ожидания главного вокзала Эрнст фон Заломон – одна из ключевых фигур германского национализма межвоенного периода – представлял свою нашумевшую книгу «Вопросник». Текст книги был выполнен в форме ответов на стандартную анкету, заполнявшуюся немцами в процессе денацификации в западных оккупационных зонах. Ответы носили откровенно насмешливый, издевательский характер: на 800 страницах Заломон оправдывал собственное прошлое и резко критиковал оккупационные державы. Книга стала бестселлером: за первые два года оказалось продано 236 тысяч экземпляров. Этот успех впоследствии рассматривали как символ провала денацификации. Однако, пишет Лессау, такая картина оказывается слишком односторонней: на дискуссионном мероприятии в Кёльне только один из выступавших поддержал Заломона, остальные – обычные читатели – резко критиковали его. Реальность, как уже говорилось выше, оказалась сложнее простых схем.

2. Основной целью проводившейся оккупационными властями денацификации было не наказание виновных. Их главная задача заключалась в том, чтобы определить, представляет ли человек в данный момент угрозу для строительства демократии. По сути, это была не политика исторической справедливости, а политика безопасности. Поэтому победители – и уполномоченные ими немецкие органы – стремились не в последнюю очередь выяснить, что человек думает теперь и как теперь относится к своему прошлому.

3. Такой подход был не в последнюю очередь продиктован опытом, полученным в первые послевоенные месяцы. Попытка увольнять и вычищать людей по формальному признаку привела к тому, что во многих областях возникла острая нехватка квалифицированного, в особенности руководящего персонала. Поэтому с конца 1945 года волей-неволей пришлось применять более дифференцированный подход: одним из главных стал вопрос о том, являлся ли человек убежденным сторонником национал-социализма или его членство в партии и тому подобных организациях носило чисто формальный характер.

4. Естественно, в такой ситуации у заполнявших анкеты возникал сильный соблазн представить себя в лучшем свете, о чем-то умолчать, что-то исказить. Однако представление о том, что немцы тотально врали в анкетах, не соответствует действительности. Из книги в книги кочует число: в одном из немецких университетов в 40% анкет, заполненных студентами, содержалась ложь. На самом же деле речь шла о гораздо меньшем проценте – 110 анкет из 800 – причем в это число включались и «честные ошибки» (в условиях послевоенного хаоса многие документы пропали, и люди восстанавливали события по памяти). Число осужденных за сознательную ложь составило три (!) человека из 800. В процессе работы с источниками, пишет Лессау, она весьма редко сталкивалась со случаями явного намеренного искажения информации. Дело в том, что немцы знали: у проверяющих инстанций имелась возможность выявить неправду (например, была найдена и вывезена в Берлин партийная картотека НСДАП), а о наказаниях за ложь в анкетах широко сообщала пресса.

5. К анкете часто прикладывали свидетельства очевидцев, призванные подтвердить невиновность или наличие смягчающих обстоятельств – антигитлеровские высказывания, помощь жертвам режима, хорошие отношения с евреями и т.п. Эти свидетельства вскоре получили ироничное прозвище «персильных (т.е. отмывающих) удостоверений». Считалось, что их едва ли не продают на черном рынке. В действительности, пишет Лессау, эти слухи были сильно преувеличены. Ситуации «рука руку моет», разумеется, встречались, однако для большинства немцев, нуждавшихся в такого рода свидетельствах, добыть их становилось непростой проблемой. Коррупция в работе органов, ответственных за рассмотрение анкет (в 1947-48 годах этим уже занимались немцы) присутствовала, однако львиную ее долю составляли попытки ускорить процедуру (иногда длившуюся больше года), а не повлиять на ее итог.

6. Формальная принадлежность к структурам режима не была просто послевоенным оправданием. Национал-социалистические органы стремились вовлечь в свою деятельность как можно больше людей; если ты занимал определенную позицию, то избежать вступления в партию или околопартийную структуру было практически невозможно без конфликта с государственным аппаратом. Человек, внутренне несогласный с режимом, но одновременно не готовый становиться борцом и попадать под колеса репрессивной машины, оказывался в сложном положении. Такие люди выбирали разные стратегии: одни вступали в СА (после 1934 года чисто формальная структура), чтобы не вступать в НСДАП. Другие уходили в вермахт, который в 1930-е годы считался островом свободы от власти партийцев. Эти решения могут показаться комичными, однако лишь тем, кому ни разу не доводилось побывать в подобной ситуации.

7. «Исследования национал-социализма уже многократно продемонстрировали, что согласие с режимом или участие в его преступной политике не были связаны ни с какими определенными политическими убеждениями», — пишет Лессау. Многим из тех, кто занимает активную политическую позицию, трудно принять эту истину; однако значительная доля людей везде и всегда просто адаптируется к государству, как к данности, как к погодным явлениям, на которые невозможно повлиять. В январе мороз? С этим ничего нельзя поделать, только одеться потеплее. Можно как угодно относиться к такой позиции, но факт остается фактом: многие участвовавшие в деятельности режима не являлись идейными нацистами, а просто плыли по течению. Здесь будет уместной аналогия с поздней КПСС: наличие членского билета мало что говорило об истинных убеждениях человека. «Вместо того, чтобы четко разделиться на сторонников и противников, как то пропагандировал сам режим, немцы занимали дифференцированные позиции, в рамках которых имелись различные сочетания поддержки и несогласия».

8. Лессау также ссылается на исследования, в которых показано, что национал-социализм по факту не претендовал на тотальный контроль над гражданами, не был «антииндивидуалистическим», а поощрял индивидуальность и инициативу, если человек демонстрировал хотя бы формальную лояльность. Лично я до этих исследований пока не добрался, поэтому своего мнения высказывать не буду и спорить не готов – просто отметил на будущее как интересный тезис.

9. Вопреки сложившемуся мифу, национал-социалистическое государство не пыталось полностью скрыть факт масштабного уничтожения евреев. Смысл был в том, чтобы обычные немцы чувствовали себя невольными соучастниками преступления и боялись мести и расправы победителей в случае поражения Третьего рейха. В народе бомбежки немецких городов союзной авиацией часто трактовались как «месть за евреев».
10. После образования ФРГ в 1949 году процессы денацификации мгновенно свернули, на нацистское прошлое многих деятелей стали смотреть сквозь пальцы, уволенным за соучастие в преступлениях чиновникам возвращали рабочие места и выплачивали компенсации. В начале 1950-х годов в Западной Германии был проведен опрос об отношении к денацификации: 40% респондентов заявили, что она была не нужна, 23% — что была неправильно реализована, только 17% ее одобрили (остальные воздержались от ответа). Однако, по мнению Лессау, делать вывод только на основании этих данных нельзя; в ходе массового заполнения анкет люди осмыслили свое отношение к Третьему рейху и собственную роль, и этот опыт мог как блокировать дальнейшую проработку прошлого на индивидуальном уровне, так и стимулировать ее; о распространенности обеих типов реакции свидетельствуют личные документы более позднего периода.