***
Старики обживают улицу, как траншею,
осторожным шажком: налево, направо зырк.
И у каждого колокольчик на тонкой шее
обездвижен и безъязык.
Им понятно, что бой неравен, а ров неровен.
Все труднее дышать под маской беззубым ртом.
Срок просчитан, а колокольчик пронумерован,
вписан в ведомость, и его заберут потом.
Старики семенят, сбивая в ходьбе набойки,
так прозрачны в апрельских сумерках, что дитя
пробегает сквозь них, тинейджер летит на байке,
оперяются клены, гривами шелестя.
Безнадзорные, сокращающие до мига
путь извилистый от собеса к небытию,
слышат музыку: это вслед им поет Доминго
на балконе, как на переднем своем краю.
И, покуда ты, в добровольной томясь тюряге,
в сотый раз подсчитав, как список смертей подрос,
кипятишь молоко, отхлебываешь из фляги,
очевидное, словно мантру, бубня под нос:
что не Юлиус Фучик ты и не Януш Корчак, —
твой сосед внизу
все звонит, звонит в беззвучный свой колокольчик,
сглатывая слезу.
Около речки, в маленькой роще,
с ветки бесшумно лист оборвался,
лист оборвался с ветки бесшумно
около речки, в маленькой роще.
Не было ветра, не было ливня,
что же заставило лист оборваться,
что же ему оборваться велело,
не было ветра, не было ливня.
Что же… Да просто дни его вышли
в маленькой роще, около речки…
В маленькой роще, около речки…
В маленькой роще, около речки…
ИРИНА ЕВСА / ОТАР ЧИЛАДЗЕ
Ирина Евса
***
Старики обживают улицу, как траншею,
осторожным шажком: налево, направо зырк.
И у каждого колокольчик на тонкой шее
обездвижен и безъязык.
Им понятно, что бой неравен, а ров неровен.
Все труднее дышать под маской беззубым ртом.
Срок просчитан, а колокольчик пронумерован,
вписан в ведомость, и его заберут потом.
Читать дальше в блоге.