Natalia Tartakovski. После года войны

Живу на свете я уже довольно долго, однако такого вот состояния, когда все знаешь, всех учишь, обо всем на свете имеешь правильное представление («а сейчас, дети мои, я расскажу вам, как должно быть…») — я еще не достигла. И не достигну никогда.

Напротив, каждый день какие-то новости, какие-то непостижимые чудеса, какие-то события говорят мне о том, что лет-то прожито немало, а вот знаний мною приобретено с гулькин нос, тысячи книг не прочитаны, сотни фильмов не просмотрены — ну как тут не горевать, осознавая собственную ничтожность перед океаном знаний. Нужно принять эту данность — уже не прочесть и не посмотреть.

Опыт ценнее. То, что прожито, так вьедается в мозг, так забирается под кожу, что уже никогда от этих опытным путем полученных знаний не деться.

Опыт — он разный. От обожженого пальца, засунутого в печку, до боли в сердце от предательства близкого человека. Это ценные знания, позволяющие впредь сохранять пальцы и сердце в целости. Этот опыт мой, единоличный, он про мои пальцы, про мое сердце, про всю меня — он учит, как сохраниться, как выжить.

Мой опыт я ценю, он научил меня по-настоящему любить, отличать важное от неважного, прекрасное от уродливого, ценить свою и чужую жизнь. И это мой, пусть невеликий, но успех. Я рада, что достигла его.

Грандиозные трагические события причиняют боль и страдания многим людям, не только мне. Кажется — общий опыт порождает общие знания. К примеру, то, что война — это очень плохо. Или что нельзя убивать людей. И что такое сохранить себя.

В моей жизни уже были события, заставляющие по-новому увидеть мир, понять, что он не такой, каким казался мне раньше. У меня уже есть опыт как справляться с тем, что вокруг тебя переворачивается вселенная — и как сохранить себя при этом.

Но приобретенный опыт у каждого свой, и сохранять себя он помогает по-разному.

Кому-то сохранить себя — это сберечь достоинство, человечность и верность принципам, кому-то — подняться с всплывающей пеной, выжить во что бы то ни стало и нажраться послаще и впрок.

Все меняется. Ты вдруг с ужасом это понимаешь. Все не так, все иначе. Жизнь человека вовсе не самое ценное, она вообще не стоит ничего. Знания, опыт — никому не нужный хлам. История — сказка-перевертыш. Толпа на улице российского города марширует с макетом ракеты и скандирует. «На Вашинг-тон!». Вагоны, набитые под завязку, везут сыновей «маленьких людей» умирать в чужую страну. Материнская любовь ничто, за убитого сына матери дают дурацкий автомобиль. Любовь к мужчине блеф, она обменена на шубу. Оставшуюся одну из всей семьи в живых девочку заставляют публично благодарить неу-бившего ее солдата.

Из каких-то зловонных склепов выползают наружу ранее запрятанные подальше национализм, антисемитизм, великорусский шовинизм, расизм и другие мерзостные «измы», демонстрировать которые уже совсем не стыдно, а, напротив, полезно и нужно: «Господи, да что за страна такая — Польша!»; «Ой, я вас умоляю, что такое Финляндия без России!».

И это разобщение, это преображение, это публичное обнажение человеческой низости, ставшее сегодня возможным — это тоже военное преступление. Люди перестали скрывать то, что раньше считалось постыдным

Как само собой разумеющееся принимается деление людей на важных и нужных — тех, кто живет во дворцах, содержит детей в ненавистных, но удобных и комфортных заграницах, тех, кто негодует от того, что их вилла в Италии вдруг стала им недоступна — и на людей неважных, маленьких — тех, кто безропотно отправляет детей уми-рать по прихоти зажравшейся верхушки, тех, кому выдают дрова и колбасу при предъявлении похоронки…

Год, который прошел с начала войны, ужасен. Масштабы продолжающейся трагедии необозримы. Это апокалипсис. Нет ничего страшнее войны и смерти тысяч людей по чьей-то прихоти.

Жизнь, даже если она проходит вдалеке от фрон-тов, тоже стала другой, страшной.

Нельзя жить и дышать как раньше, нельзя отсидеться, сделать вид, что тебя это не касается. Не получится. Страшно знать, что именно сейчас, когда ты спишь или ешь, не так уж далеко взрываются дома, на куски раз-рываются тела людей, маленькие мерт-вые дети падают возле своих мерт-вых матерей, а под завалами зады-хаются еще живые люди.

Страшно то, что мы как бы привыкаем к войне — человек приспосабливается ко всему. И вот то, что не давало нормально дышать и спать первые месяцы — становится чудовищно привычным — вот еще разрушен город, вот еще нашли мертвые тела мирных граждан…

Страшно и другое — внезапно понять, что рядом с тобой совершенно не тот человек, каким ты привык его знать. Эта болтовня о том, что модно этой весной, эти планы на летний отдых — как будто ничего не происходит, как будто живем, как раньше. И вдруг эти ставшие колючими глаза того, кого ты знаешь много лет, кого ты считал добрым, отзывчивым человеком — и его злые слова, оправдывающие войну, славящие и восхваляющие убийц.

Страшно слышать насмешки, гнусные обвинения в адрес человека, президента, неожиданно оказавшегося героем — от мелких, злобных, завистливых, не умеющих оценить героизм.

До сих пор у меня в ушах голос моего некогда умного, любимого, ныне покойного родственника, отчитывающего меня по телефону за мою поддержку Украины — он говорил много, горячо, там было и про восемь лет, и про то, что успели предотвратить, и про вражескую страну с многозвезным флагом. А голос его был страшен до ужаса, потому что жизнь его подходила к концу и аппарат, позволяющий ему дышать, каждое его слово сопровождал жуткими хрипами и стонами, речь давалась ему с трудом. Но он говорил и говорил, и столько ненависти, столько ярости было в этом голосе умирающего человека, который уходил, дрожа от негодования…

И еще красочны и свежи в моей памяти картины многолюдного антипутинского митинга в Тель-Авиве, когда вся площадь перед театром была в украинских флагах, на стену театра проецировалось выступление Зеленского, а вся площадь пела вакарчуково «Обними меня». Там, на площади, становилось немного легче.

Война — это грандиозная масштабная трагедия украинцев. Наши проблемы рядом с ней ничто. Но все же это и сотни маленьких трагедий, разворачивающихся рядом с тобой. Это сгущающаяся атмосфера подозрительности, это нарастающая ненависть друг к другу, это отсутствие взаимопонимания по всем параметрам. Это одиночество. Это жуткое понимание того, что ты никому не нужен и тебе не нужны эти вдруг ставшие совершенно чужими люди. Это страх перед будущим и сомнения в том, что это будущее будет.

Все это тоже результаты военных преступлений.

Ровно год назад на фоне украинского флага я написала:
— Мой голос — голос «маленького человека» — не значит ничего.

Но человечество состоит из «маленьких людей».

Я — против войны.

Сегодня я добавлю: война закончится, но мертвые не воскреснут, сироты не обретут своих родителей, а матери — убитых детей. Поэтому каждое преступление должно быть наказано, каждый убийца должен понести соответствующее содеянному наказание.

В соответствии со справедливым приговором международного суда.