Михаил Бару. Две миниатюры

По-настоящему Россию с ее бесконечной зимой, с лихим человеком посреди ледяной пустыни, с ее печным теплом, с ее жандармами, обедами, ложащимися комом в желудке, после которых чувствуешь в себе тяжести на пуд больше, с ее Петрушками, всегда носящими с собою какой-то свой особенный воздух, отзывающийся несколько жилым покоем, с ее провинциальными гостиницами, щами с слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, с ее мадерой беспощадно заправленной купцами ромом, а то и царской водкой, в надежде, что русские желудки все вынесут, сосисками с капустой, которой по всем коридорам так несет, что береги только нос, с ее попечителями богоугодных заведений, унтер-офицерскими вдовами, норовящими сами себя высечь, с ее судьями, берущими взятки борзыми щенками, с ее прокурорами, ворочающими во все стороны бровями, с ее Белинским, наконец, Гоголь никогда не любил.

По-настоящему он любил только Италию – эту родину его души, с ее ласковым теплом, безоблачным серебристо-голубым небом, нежным шелковым воздухом, с ее спагетти, сваренными до состояния al dente, с ее кьянти, с ее лазаньями и пармезаном, с ее золотистым шафранным ризотто с мидиями и лангустинами, с ее только что вынутыми из печи огнедышащими пиццами и уютными пьяццами, украшенными фонтанами и фонтанчиками, живописными нищими живописно просящими подаяния и русскими живописцами, пишущими портреты этих нищих, с ее неприбранными античными развалинами, обломками беломраморных и порфирных колонн, увитых плющом, картинами Рафаэля, церквями, в которых только и молятся по настоящему, а не показывают вид, с ее итальянцами, «которые первый народ в мире», а немцы после них «со всею их мелкою честностью и эгоизмом» кажутся такими гадкими… Он даже писал то ли Аксакову, то ли Киреевским, то ли всем им вместе про то, что черт догадал его родиться в Полтавской губернии с талантом, несварением желудка и геморроидальными запорами вместо того, чтобы родиться в Риме или, на худой конец, в Неаполе или Баден-Бадене.

Россию Гоголь любил только ту, которую сам и выдумал из головы – и птицу-тройку, и коней с медными грудями, и разорванный в куски воздух, и бойкий народ, и землю, что не любит шутить, и даже другие народы и государства, которые постораниваются и дают ей дорогу. Нет, они конечно, косятся, но так, чтобы посторониться и дать дорогу…

****************************************

Если к концу зимы вместо того, чтобы зевать до вывиха челюсти по дороге на работу, предусмотрительно, как умные люди, которые обо всем думают заранее, подхватить где-нибудь в трамвае насморк или просто кашлять изо всех сил в присутствии приглашенного на дом участкового терапевта, то можно остаться дома, напиться до седьмого поту чаю с малиновым вареньем, лимоном и липовым цветом, молока с медом, водки с перцем, надышаться картофельным паром, закапать в нос луковый сок, почувствовать вкус и запах лука даже кончиками пальцев ног, понаставить на груди и спине горчичников, нарисовать йодную сетку, обмотать горло толстым шарфом, надеть двойной вязки шерстяные колючие носки, в которые предварительно насыпать сухой горчицы, забраться под ватное одеяло, забыться беспокойным сном и среди множества серых и однообразных, как городская снежная каша, снов вдруг увидеть на несколько секунд синее море, белый прибой, зеленые пальмы, желтый песок и маленькую, с радужными и жемчужными перьями, высокой волнующейся грудью и длинными, загорелыми ногами птичку, щебечущую: «Мужик, ты ошибся сном – он не твой. Сейчас подействует жаропонижающее и ты быстро вернешься в свой, на совещание у директора. Вот сейчас тебя вызовут к доске с таблицами и графиками квартального отчета. Не забудь – из одежды на тебе только пиджак, рубашка и галстук, а ниже пояса ты голый. Ну, давай, иди. Начальник уже ждет тебя. С его длинных клыков капает желтая ядовитая слюна. И не вздумай оглядываться!».