Марина Шаповалова, писатель. РЕАЛЬНАЯ ВЛАСТЬ

Она не всегда и не на все сто процентов совпадает с «троном» и даже электоральным доверием, а может иногда вообще находиться на другом полюсе. У последнего российского императора к февралю 1917 года реальной власти не было, несмотря на все атрибуты самодержавия, помазание на царство и т. д.

Образованные слои его откровенно презирали, тёмные ставили ему в вину царицу-немку-«шпионку». Религиозный в целом народ вообще проигнорировал расстрел всей царской семьи.

У Толстого к концу его жизни реальная власть была. Несмотря на то, что граф никогда не занимал никакой государственной должности, народ его романов вовсе не читал, а Николай Второй не знал, как отреагировать на письменное обращение знаменитого писателя к себе словами «государь, брат мой» — молча выразил удивление выражением лица. Толстого слушали, к его мнениям прислушивались все, кто претендовал считаться культурным человеком. Оспаривать высказывания Толстого иные решались, но игнорировать не решался никто. Толстой был из плеяды «властителей дум», в последние годы жизни первым по значению среди живых собратьев – покойные думами современников не владеют, а переходят в сонм «авторитетов», поскольку не могут давать нравственных оценок актуальным событиям.

Сталин этот фокус знал, и как раз властители дум ему были не нужны. Он только себя видел в этой роли, потому потенциальных кандидатов на неё разогнал, уничтожил или поставил в стойло для преданных власти совписов. Власть над умами покорённого населения Сталин постарался, насколько возможно, узурпировать. Когда «зарвавшийся» поэт написал пламенное «убей немца!», именно товарищ Сталин его подправил: нельзя, мол, приравнивать весь немецкий народ к гитлеровской фашистской клике. Сказанное означало, что в этой стране только товарищ Сталин определяет, как правильно надо думать и говорить.

Хотя всем и без того это было хорошо известно: Сталин мог бы сказать и наоборот, никто бы перечить не посмел. А мог бы в этом конкретном случае ничего не говорить. В самом деле, ведь призыв работал в нужную сторону – возбуждал ненависть к врагу, которому так трудно противостоять, откатившись под его напором до подступов к столице, но которого надо победить. Зачем же всевластному диктатору понадобилось вот так проявить свою власть над умами?

А затем, что он отлично знал: роль властителя дум определяется не в первую очередь страхом ночных воронков и застенков. Она существует только в русле гуманистической культуры. Ты можешь всю страну крепко держать в ежовых рукавицах и тисках ГУЛага, но чтобы твои слова воспринимали ещё и душой, чтобы твоим словам верили, надо как-то демонстрировать свою этой культуре сопричастность. Гуманистической – другой не было.

Культура информационной эпохи – не гуманистическая. В ней нет Человека как высшей ценности и его блага как высшей цели действий. В ней нет властителей дум в прежнем смысле нравственных ориентиров – они не нужны. Есть ньюсмейкеры. Есть кумиры. Поклонение им длится до разочарования. Кумир, вдруг сказавший не то, что нравится возбуждённым массам, свергается сразу фейсом в дерьмо – по нему тут же топчутся следующие кандидаты в кумиры. В финал выходят наиболее эффектно оттоптавшиеся, сумевшие вылить на поверженного свою лохань помоев наиболее впечатляющим образом.

«Культура отмены» по факту является отменой культуры. Как системы нравственных ориентиров. Как преемственности. Новые Вольтеры, Толстые, Пушкины, Байроны, Гейне в «торжестве отмены» невозможны. Не потому, что теперь с ними можно не соглашаться и спорить – как раз это в культуре происходило всегда, это было её содержанием, — но вне культуры спорить просто не о чем. Вне культуры есть только власть эмоций, обоснованная «законностью естественных чувств». Реальная власть.