Сергей Чупринин. ЧУКОВСКАЯ ЛИДИЯ КОРНЕЕВНА (1907—1996)

 

Строже человека, чем ЛК, в русской литературе пожалуй что и не было. Родной отец и тот на старости лет говорил, что «Лида — адамант. Ее не убедишь». И многолетний любимый собеседник Д. Самойлов признавался, что ее «боится». И даже А. Ахматова, — как рассказывают, — за ужином просила убрать со стола водочку, едва услышав, что приближается добродетельная ЛК.

Что же касается ее литературных суждений, то их страшновато перечитывать. И ладно бы только «Поднятую целину» она называла «шолоховской мурой», так доставалось ведь и А. Платонову («Я не люблю Платонова»), и В. Набокову («Талантливо и противно»), и В. Шаламову, и музе Маяковского («Л. Ю. Брик я терпеть не могла всю жизнь»), и музе М. Булгакова, и музе О. Мандельштама, и, уж само собой, О. Ивинской, музе Б. Пастернака, о которой ЛК всегда «отзывалась с величайшим презрением».

Н. Тихонов? «Когда вспоминаешь “Брагу”, нельзя понять, как он дошел до такой беспросветной гладкости» Л. Мартынов? «Вычурная бездарность». Проза Абрама Терца (А. Синявского)? «Дамское рукоделие». В. Катаев? «Великолепная проза. И пустая». Б. Слуцкий? «Поэт, чья поэзия недоступна моему пониманию». А. Вознесенский? «Мерзопакостные вирши». Ю. Трифонов? «Не умеет писать» . В. Распутин? «Да ведь это морковный кофе, фальшивка, с приправой дешевой достоевщины». В. Аксенов, наконец? «Пустовато, вульгарновато, претенциозновато»…

Возразят, и, конечно, справедливо, что все эти оценки взяты из дневников ЛК и ее писем и что она, если бы занятия литературной критикой были продолжены, высказывалась бы более осмотрительно. Возможно, но что делать, если после ее ядовитых статей 1953-1954 годов о современной детской литературе, с которых, собственно, и началась Оттепель, ЛК от критики была отважена. Как отвадили ее и от прозы.

Понятно, что ни в сороковые, ни в пятидесятые годы нельзя было и помыслить о публикации «Софьи Петровны» — первой и, вероятно, единственной повести о сталинских репрессиях, написанной непосредственно по следам Большого Террора. Ее прятали, и рассказывают, что тетрадку с рукописью «Софьи Петровны» накануне войны взял на хранение Исидор Моисеевич Гликин. В блокадном Ленинграде, незадолго до смерти от голода он прошел с одного конца города на другой и передал рукопись своей сестре, которая после войны вернула ее Лидии Корнеевне.

Но вот уже 1960-е: прошел XXII съезд, Сталин вынесен из Мавзолея, и в ноябре 1961 года ЛК через А. Берзер передает рукопись А. Твардовскому, а тот 30 января 1962 года отвечает без всякого снисхождения: «Автору явно не под силу такой матерьял, как события 38 года. В повести до крайности обужен сектор обзора в историческом и политическом смысле. <…> Подробнее говорить об идейно-художественной несостоятельности повести нет необходимости. Автор не новичок, не начинающий, нуждающийся в лит. консультации, а многоопытный литератор и редактор, только взявшийся по-моему не за свое дело. Для “Нового мира” повесть, во всяком случае, совершенно непригодна».

Непригодной она оказалась и для «Знамени», для «Москвы», так что сладилось вроде бы только с «Сибирскими огнями». С автором заключили договор, повесть отправили в набор, но в декабре 1962-го Хрущев, посетив Манеж, в очередной раз распушил «критиканов», и напуганный М. Лаврентьев, главный редактор, позвонил ЛК со словами: «В вашей повести не хватает фона общенародной жизни. Подумайте об этом».

Это приговор. А ведь ЛК уверена: «”Софья Петровна” — лучшая моя книга». ЛК раздосадована: «В общественном мнении я, как литератор, ничто». Но и мысль закрадывается: «Я – не поэт, это правда. Да и не прозаик – обе мои повести бледны. Я – что-то другое…». И, может быть, ее предназначение – не fiction, не плетение художественных кружев, а открытое и прямое слово?

Как книга «В лаборатории редактора» (1960, 1963) – лучший до сих пор учебник, обучающий смыслу этой странной профессии. Как лежащие до поры в столе монументальные «Записки об Анне Ахматовой», без которых уже не обойтись любому историку, а не только историку литературы. Наконец, как вырывающиеся в сам- и тамиздат Открытые письма – М. Шолохову после его позорной речи на XXIII съезде КПСС (1966) или М. Алигер как ответ на попытку припудрить, замолчать, забыть преступления советской власти – и прошлые, и настоящие (1967).

Пишутся, конечно, и стихи, впервые появившись в Париже отдельной книгой «По эту сторону смерти» (1978). Не часто, но пишется по-прежнему и проза – основанные на автобиографическом материале повести «Спуск под воду», «Памяти детства», «Прочерк» — очень, даже и на сегодняшний взгляд, достойные.

«Но я, — уже на склоне дней говорит ЛК, — это «Не казнь, но мысль, но слово…»; но я – это «Записки об…». И «Процесс исключения» — обвинительный акт всей системе советской литературы, и защита И. Бродского, А. Синявского и Ю. Даниэля, по-читательски ей малосимпатичных, но неправедно гонимых, равно как А. Гинзбурга, П. Григоренко, М. Джемилева, других тираноборцев, и самоотверженная преданность А. Солженицыну – это тоже она.

Время ЛК вроде бы ушло, но книги ее остались. И спрос на открытое, прямодушное слово не только по-прежнему высок, но и растет с каждым новым событием нашей жизни. Есть, значит, зачем перечитывать эти и сегодня насквозь прожигающие книги.

Соч.: Записки об Анне Ахматовой. В 3 тт. М.: Согласие, 1997; То же. М.: Время, 2007, 2013; Сочинения в 2 тт. М.: Гудьял-Пресс, 2000; К. Чуковский – Л. Чуковская. Переписка. 1912-1969. М.: НЛО, 2003; Д. Самойлов – Л. Чуковская. Переписка. 1971-1990. М.: НЛО, 2004; Памяти Фриды. М.: Директ-Медиа, 2010; Процесс исключения. М.: Время, 2010; Избранное. М.: Время, 2011; Спуск под воду. М.: ФТМ, 2011; Л. Чуковская – Л. Пантелеев. Переписка. 1929-1987. М.: НЛО, 2011; Дом поэта. М.: Время, 2012; Софья Петровна. Повести. Стихотворения. М.: Время, 2912; Прочерк. М.: Время, 2013; Из дневника. Воспоминания. М.: Время, 2014; «Дневник – большое подспорье…». 1938-1994. М.: Время, 2015; В лаборатории редактора. СПб: Азбука, 2017.
Лит.: Никитин Е. Какие они разные…: Корней, Николай и Лидия Чуковские. Н. Новгород: Деком, 2014.