Л. называл себя «поздним». И это может показаться странным, если вспомнить, что 17-летним выпускником украиноязычной школы в шахтерском Сталино (ныне Донецке) он поступил в престижный Московский институт философии, литературы и истории, в 19 лет добровольцем ушел на фронт и впервые как поэт стал печататься в армейских газетах, а первую книгу стихов «Солдатская дорога» (1948) выпустил, едва ему исполнилось 26 лет.
И это звучит удивительно верно, если принять во внимание, что в ИФЛИ он проучился всего два года и в круг «лобастых мальчиков невиданной революции» не попал, если учесть, что служить в войсковой печати ему пришлось до июля 1947 года, а главное, что период ученичества у него затянулся дольше, чем у сверстников- поэтов.
С. Гудзенко, друг со студенческой скамьи и в дни боев под Москвой напарник в одном с Л. пулеметном расчете, успел прославиться и закончить свои земные дни, М. Луконин получил Сталинскую премию, о первых сборниках А. Межирова и С. Наровчатова вовсю спорили критики, с редко пока печатавшимися, но замеченными Д. Самойловым и Б. Слуцким связывали смелые надежды, а Л., надолго осев в Иркутске, «писал стихи патриотические и даже более чем…», собирая их в книги «Встреча с Москвой» (Иркутск, 1949), «Самое дорогое» (Иркутск, 1951), «Наши дни» (М., 1952), «Утро нового года» (Новосибирск, 1952).
В этих книгах нет ничего дурного, однако нет и ничего почти, что возвышалось бы над провинциальным рельефом: лишь изредка блеснет удачная строка, лишь привлекут внимание точность деталей и нетривиальность ритмического рисунка, но это и всё. Так что Л. хвалили, вывели из-под сокрушительного удара в годы охоты на евреев-космополитов, но даже и из кандидатов в члены Союза писателей (1949) в полноправные члены перевели с изрядной задержкой, только в январе 1956 года, когда Л. уже полгода как проучился на Высших литературных курсах в Москве.
И то ли столичная творческая среда, в которой Л. освоился быстро, сыграла свою тонизирующую роль, то ли подошли сроки, но стихи в сборниках «Листья летят» (Иркутск, 1956), «Стороны света» (1959), «Земное небо» (1963) написаны уже «артистом в силе», а «Кинематограф» (1970), по единодушному признанию, стал одной из сильнейших книг в русской поэзии второй половины века.
В его стихах много грусти: Л. вообще, — как говорит дружившая с ним О. Николаева, — «был человек печальный, он был Пьеро…». Но еще больше в них сострадания и утешения: «Следует жить, // Ибо сколько вьюге ни кружить // Недолговечны ее кабала и опала…» Вполне понятно поэтому, что за эти мелодически богатые строки, подсвеченные иронией и редчайшей у нас самоиронией, с такой готовностью схватились и профессиональные композиторы, и самодеятельные барды, а сам Л. имел шанс стать публичной знаменитостью.
Однако же не стал. В молодости напоминавший своей внешностью Лермонтова, с годами он погрузнел и, — как сострил Д. Самойлов, упомянувший «Л. Итанского» в поэме «Последние каникулы», — «был заеден бытом». «Юра, — вспоминает Е. Камбурова, — по-прежнему мало походил на поэта, отрешенного от земной суеты, — помню его с постоянными авоськами, в заботах о своих близких. Сначала родители, служение которым было для него свято. Потом дети…»
И даже его влюбчивость, приводившая к тягостным разрывам с прежней семьей и к новым бракам, становилась не столько темой светских пересудов, сколько поводом к сочувствию и дружескому подтруниванию. «Однажды, — продолжим цитировать Е. Камбурову, — его новая возлюбленная улетела на практику на Дальний Восток, и он, совершенно растерянный, как большой ребенок, переходил от одних друзей к другим, беспомощно повторяя: “Что мне делать, я без нее не могу”. За него было неспокойно, друзья его опекали…»
О наделенности Л. «каким-то вечным детством» вспоминают едва ли не все, кто его знал. Но и то надо знать, что никогда не состоявший ни в партии, ни в диссидентах, не «подвизавшийся», — как он говорит, — «на трибунах и митингах», Л. «по своему духу, по роду своей литературной деятельности всегда был инакомыслящим»: начиная с 1966 года, неизменно подписывал и письма в защиту А. Синявского и Ю. Даниэля, и обращение к IV съезду писателей с протестом против цензуры, и требования освободить А. Гинзбурга, Ю. Галанскова, других правозащитников.
Пострадал, конечно. Вроде не очень сильно: летом 1968 года ему решением писательского секретариата всего лишь «поставили на вид», однако, — рассказывает Ю. Нельская-Сидур, — книжку в «Советском писателе» все-таки «зарубили», так что «Кинематограф», с которым были связаны такие ожидания, вышел с запозданием на два года.
Но и это говорит лишь о гражданском поведении поэта, а не о его стихах, напрочь лишенных идеологического заряда. «Моя позиция такова – не дело поэзии заниматься политикой», — говорил Л., поэтому единственный опыт – развернутый стихотворный отклик на подавление «пражской весны» — так и остался в черновиках и фрагментах. А в печать, в книги «Воспоминанье о красном снеге» (1975), «День такой-то» (1976), «Два времени» (1980), «Письма Катерине, или Прогулка с Фаустом» (1981) «Годы» (1987), «Белые стихи» (1991) шла только поэзия частной жизни, объединявшая автора с его читателями.
Объединявшая и в надеждах, и в демонстративно доброжелательном, хотя опять-таки ироническом восприятии стихов других поэтов – книга дружеских пародий «Сюжет с вариантами» (1978) в этом отношении особенно выразительна. Но объединявшая и в скепсисе, в унынии и в разочарованиях, так что верный друг Д. Самойлов, назвавший Л. «поэтом личного отчаяния», отнюдь не ошибся.
В годы перестройки Л., казалось бы, — как он пошутил однажды, — «воспрял»: увлекся общественными заботами, ходил на писательские собрания, подписал знаменитое «Письмо 42-х» (Известия, 5 октября 1993 года) с требованием «раздавить гадину», то есть окончательно демонтировать советскую систему, чуть ли не подумывал вместе с другими поэтами о создании партии людей с чистой совестью, на церемонии вручения Государственной премии в Кремле призвал президента Б. Ельцина немедленно прекратить войну в Чечне (1995).
Увы, но развитие событий в стране эти надежды погасило быстро, да и стихи рождаться почти перестали: за последние десять лет жизни, — свидетельствует И. Машковская, вдова поэта, — им было написано никак не больше десяти стихотворений, хотя и сохранился огромный архив черновиков и набросков.
Историкам литературы и они, конечно, интересны, но гораздо важнее, что читателей по-прежнему волнует та поэзия частной жизни, которая открывается в регулярно, слава Богу, переиздающихся стихах из книг «Кинематограф» и «День такой-то», «Письма Катерине…» и «Меж двух небес».
Соч.: Каждый выбирает для себя. М.: Время, 2005; Сюжет с вариантами. М.: Время, 2012; Стихотворения. СПб: Вита Нова // Новая Библиотека поэта, 2021; Левитанский Ю. – Гудзенко С. «Судьба нас разлучила…»: Письма и телеграммы 1945-1953 годов // Знамя, 2022, № 1.
Лит. Иронический человек: Штрихи к портрету Юрия Левитанского. М.: Время, 2012; Гольдфарб С. Иркутское время Юрия Левитанского. Иркутск, 2013; Гомберг Л. Юрий Левитанский: Небо памяти. Творческая биография поэта. М.: АСТ, 2022.
Надо исправить опечатку, написано:«Следует жить, // Ибо сколько вьюге не кружить // Недолговечны ее кабала и опала…»
Должно быть : сколько вьюге НИ кружить…
Сергей Чупринин. ЛЕВИТАНСКИЙ ЮРИЙ ДАВИДОВИЧ (1922-1996)
Л. называл себя «поздним». И это может показаться странным, если вспомнить, что 17-летним выпускником украиноязычной школы в шахтерском Сталино (ныне Донецке) он поступил в престижный Московский институт философии, литературы и истории, в 19 лет добровольцем ушел на фронт и впервые как поэт стал печататься в армейских газетах, а первую книгу стихов «Солдатская дорога» (1948) выпустил, едва ему исполнилось 26 лет.
И это звучит удивительно верно, если принять во внимание, что в ИФЛИ он проучился всего два года и в круг «лобастых мальчиков невиданной революции» не попал, если учесть, что служить в войсковой печати ему пришлось до июля 1947 года, а главное, что период ученичества у него затянулся дольше, чем у сверстников- поэтов.
Читать дальше в блоге.