Создаю себя вновь, потому что исчезли детали,
Поистерся рисунок на тусклых глазурных боках.
Кракелюр изморщинил остатки эмали в металле,
И исчезла экспрессия в некогда дерзких мазках.
Все мои завитки потемнели от въедливой пыли,
Вместо тонкой резьбы ледниками стекает труха,
И забытых пейзажей прожухшие, блеклые мили,
Словно ветер надежд, аэрограф ласкает слегка.
По орнаменту брешь и ажурных чудных пасторалей
Не хватает виньеткам в разрозненных битых кусках.
Скальпель словно топор удаляет скорлупки эмали,
Чуть заметно дрожа в неумелых усталых руках.
Терпентинный тампон обнимает рельефа сугробы,
Нежно лижет края и смывает застывшую грязь.
Обновляю рисунок без всяких эскизов и пробы,
Чтоб опять воссоздать потерявшую ритмику вязь.
Может быть, я сменю скань судьбы на простую лепнину,
Может быть, не сменю… Я не знаю этапов пока.
Вот закончу возню и скептическим взглядом окину
Я себя самое, уперевшую руки в бока.
Для чего я лечу архаичную сущность поэта,
На зиянье утрат имитаций слагая бруски…
Возродиться хочу для последней любви да совета.
А получится вновь, как всегда – для грехa и тоски.
Рита Бальмина
Создаю себя вновь, потому что исчезли детали,
Поистерся рисунок на тусклых глазурных боках.
Кракелюр изморщинил остатки эмали в металле,
И исчезла экспрессия в некогда дерзких мазках.
Все мои завитки потемнели от въедливой пыли,
Вместо тонкой резьбы ледниками стекает труха,
И забытых пейзажей прожухшие, блеклые мили,
Словно ветер надежд, аэрограф ласкает слегка.
Читать дальше в блоге.