Сергей Чупринин. ВИГДОРОВА ФРИДА АБРАМОВНА (1915–1965)

«Написать о Фриде нужно, — сказала Н. Мандельштам. — Люди должны знать, чем была Фрида», чтобы понять, как «из недр журналистики, газет, писательских секций и дискуссий на незапоминаемые темы вдруг появилась эта женщина — совсем другая, ни на кого не похожая и думающая о вещах, о которых в ее исконной среде не думает никто».

Тут, как и всегда, тайна, конечно. Тем более что начало пути у В. было для того времени вполне эталонным. В 17 лет, окончив педагогический техникум в Москве, она уехала учительствовать в Магнитогорск, а вернувшись в столицу, чтобы закончить литфак МГПИ имени Ленина (1937), занялась журналистикой и писала, тоже по преимуществу о школе, о воспитании детей, статьи для «Правды», «Комсомольский правды», «Литературной» и «Учительской» газет. В период борьбы с космополитами ее из «Комсомолки», правда, поторопились уволить, но уже в следующем 1949 году вышла ее первая повесть «Мой класс», и эти скромные, как гласил подзаголовок, «записки учительницы» имели бурный успех: их многократно переиздали в Москве и в областных центрах, выпустили, не считая переводов на европейские и языки народов СССР, еще и в США, в Японии, почему-то в Малайзии, расхвалили в журналах, а на XIII пленуме ССП (1950) назвали лучшей среди книг на школьную тему.

В. незамедлительно приняли в Союз писателей, за «Моим классом», за «Повестью о Зое и Шуре», которую она написала от имени Л. Космодемьянской (1950), последовали новые романы и повести: «Дорога в жизнь» (1954), «Это мой дом» (1957), «Черниговка» (1959), «Семейное счастье» (1962), «Любимая улица» (1964).

Это хорошие книги, и их, высоко оцененных С. Маршаком, К. Чуковским, Ю. Трифоновым, другими строгими читателями, наверное, могло бы быть больше. Но В. — и это первое, что ее отличило, — уже и завоевав писательский статус, не рассталась с газетной поденщиной: так же, как в юности, срывалась в дальние края по письмам из редакционной почты, чтобы всей стране рассказать о людях, попавших в беду.

И только ли рассказать? Нет — и это гораздо более редкая особенность В. — чтобы, проведя независимое журналистское расследование, добиться не только публикации своих очерков, но и конкретной помощи тем, кому плохо, покарать их обидчиков, восстановить попранную справедливость. На это ей никакого времени не было жаль. И удержу ей не было тоже — В. научилась с командировочным удостоверением входить в чиновные кабинеты, писать письма в любые инстанции, пользоваться всякой возможностью для того, чтобы добро и правда восторжествовали.

Ее стали называть «скорой помощью». Да В. и была ею, вмешиваясь, уже без просьб, а по собственной инициативе, в судьбы всех, кто, по ее понятиям, нуждался в поддержке. Сгустились в 1957 году тучи над В. Дудинцевым — и В. с безбоязненной речью выступает в его защиту на писательском собрании. Надо сквозь бюрократические рогатки пробить для бездомной Н. Мандельштам московскую прописку и жилплощадь — и В. берется за изнурительные хлопоты. Попробовала ее подруга Е. Вентцель силы в прозе — и В. делает все для того, чтобы рассказ «За проходной» появился в «Новом мире», а имя И. Грековой стало известно всей читающей России.

Сюжеты, что и говорить, разные, но корень у них один — деятельная доброта, не предусматривающая какого бы то ни было вознаграждения. Что и ввело В. в дружеский круг А. Ахматовой, К. Паустовского, К. Чуковского, Л. Чуков­ской, Т. Хмельницкой, Е. Эткинда, Н. Галь, лучших людей страны. Что и стало поводом пригласить ее к участию в легендарных «Тарусских страницах». И что объясняет, почему именно к ней «было совершенно естественно обратиться», когда процесс над И. Бродским стал уже неотвратим. По свидетельству А. Раскиной, дочери В., «Анна Андреевна Ахматова попросила свою подругу Лидию Корнеевну Чуковскую поговорить с Ф.А., чтобы та занялась делом Бродского». Яков Гордин вспоминает в своих мемуарах, что в декабре 1963 года ленинградцы, профессор-литературовед Ефим Эткинд и поэт Глеб Семенов, дали ему деньги на проезд, чтобы он поехал в Москву и поговорил с Вигдоровой. Они передали с ним письмо, где они объясняли Ф.А. сложившуюся ситуацию. Ни почте, ни телефону они, естественно, довериться не могли, так как оба эти средства связи находились под наблюдением КГБ».

И, разумеется, В. взялась за дело — с обычной для нее, а потом уже и удвоенной, удесятеренной энергией17. Причем без всякой поддержки, так как в «Литературной газете» командировку ей вроде бы оформили, но — как она написала А. Чаковскому — «специально предупредили, чтобы в дело молодого ленин­градского поэта-переводчика» она «не вмешивалась» и могла рассчитывать только на себя.

Вот она только на себя и рассчитывала, атакуя власть никогда не лишними ходатайствами и — главное — на основе своих записей в суде создав не обезличенную стенограмму процесса, а, — по словам Л. Чуковской, — «документ, соединяющий словесную живопись с безупречной точностью».

Этот документ в тысячах машинописных копий разошелся по стране, пересек государственные границы, звучал в передачах «вражьих голосов» и со страниц западных СМИ. Власть, понятно, рассвирепела, об утечке столь конфиденциальной информации было — как 11 сентября 1964 года записывает в дневник Л. Чуковская — доложено лично Хрущеву и — по свидетельству Р. Орловой — «вскоре стало известно, что правление московской организации Союза писателей готовит дело об исключении Вигдоровой из Союза».

Но — продолжает Р. Орлова — «дело не состоялось — в октябре свергли Хрущева; растерялись и литературные чиновники — куда повернут новые власти?» А менее чем через год в возрасте 50 лет В. умерла, месяца не дождавшись освобождения И. Бродского из ссылки.

Ее фотография всегда — в Ленинграде и в Нью-Йорке — стояла на письменном столе или книжной полке в его комнате.

«Светлой памяти Фриды Вигдоровой» А. Галич посвятил песню «Уходят, уходят, уходят друзья…», а А. Гинзбург — «Белую книгу», составленную из документов по делу Ю. Даниэля и А. Синявского. По словам П. Литвинова, от записей В. идет и «Хроника текущих событий», ибо именно «вот эта документальность стала основой политического правозащитного Самиздата».

Ее книги и сейчас переиздаются, а значит, прочитываются новыми поколениями. Но вряд ли будет преувеличением сказать, что в российскую историю В. вошла не столько книгами, сколько явленным ею примером достоинства и ответственного гражданского поведения.