Майя Кучерская, писатель. Размышления о собственной идентичности

События последних месяцев особенно настойчиво подталкивали меня и многих моих друзей к размышлениям о собственной идентичности.

Кто такой я? Кто такая? Из чего я состою? И если вот это у меня отнять (дом, любимое дело, дерево под окном, незабудки в дачном лесу) — это пока я? Если вот тут промолчу — я? Или уже не совсем? И если открутить еще и эту гайку, этот винтик — все ли ещё я?

Как справедливо написала Маша Степанова, «мы в поезде». В дороге. Голые. Или как сказал другой поэт, «постоялец, несущий в кармане граппу, совершенный никто, человек в плаще…» — каждый.

Где точка опоры? Где островок, на котором ты — ты? Какие деревья и слова на нем растут? На каком языке?

Неделю назад я впервые побывала в Яд-Вашеме, музее, посвящённом Холокосту. Рискуя подвергнуться наказанию и даже уничтожению, узники концлагерей хранили в подошвах ботинок фотографии — мамы, папы, себя в юности. Это была точка, из которой можно было нащупать контуры собственного силуэта, себя. Не пропасть в аду. Вот почему эта фотография (ну, ты что не помнишь лица мамы, папы?) была важнее всего, не потому что забыл их лица, а потому что это — ты, а значит, твоя жизнь.

Когда кляп во рту человека, чья профессия — слово, это уничтожение его, его личности. Когда отвечая на доносы на сотрудников, начальство должно говорить что-то в духе «спасибо большое за бдительность, проведём профилактическую беседу» — вместо того, чтобы хотя бы промолчать (нельзя промолчать! тогда следующий донос будет на тебя, но ведь и так будет, все равно не спастись) это все то же — стирание границ нормы. Ад, ибо ложь…

2 комментария для “Майя Кучерская, писатель. Размышления о собственной идентичности

  1. Майя Кучерская, писатель

    События последних месяцев особенно настойчиво подталкивали меня и многих моих друзей к размышлениям о собственной идентичности.

    Кто такой я? Кто такая? Из чего я состою? И если вот это у меня отнять (дом, любимое дело, дерево под окном, незабудки в дачном лесу) — это пока я? Если вот тут промолчу — я? Или уже не совсем? И если открутить еще и эту гайку, этот винтик — все ли ещё я?

    Как справедливо написала Маша Степанова, «мы в поезде». В дороге. Голые. Или как сказал другой поэт, «постоялец, несущий в кармане граппу, совершенный никто, человек в плаще…» — каждый.

    Читать дальше в блоге.

    1. Иосиф Бродский
      Лагуна
      I
      Три старухи с вязаньем в глубоких креслах
      толкуют в холле о муках крестных;
      пансион «Аккадемиа» вместе со
      всей Вселенной плывет к Рождеству под рокот
      телевизора; сунув гроссбух под локоть,
      клерк поворачивает колесо.
      II
      И восходит в свой номер на борт по трапу
      постоялец, несущий в кармане граппу,
      совершенный никто, человек в плаще,
      потерявший память, отчизну, сына;
      по горбу его плачет в лесах осина,
      если кто-то плачет о нем вообще.
      . . . . . .
      IX
      Скрестим же с левой, вобравшей когти,
      правую лапу, согнувши в локте;
      жест получим, похожий на
      молот в серпе, — и, как чорт Солохе,
      храбро покажем его эпохе,
      принявшей образ дурного сна.
      X
      Тело в плаще обживает сферы,
      где у Софии, Надежды, Веры
      и Любви нет грядущего, но всегда
      есть настоящее, сколь бы горек
      не был вкус поцелуев эбре и гоек,
      и города, где стопа следа
      XI
      не оставляет — как челн на глади
      водной, любое пространство сзади,
      взятое в цифрах, сводя к нулю —
      не оставляет следов глубоких
      на площадях, как «прощай» широких,
      в улицах узких, как звук «люблю».
      XII
      Шпили, колонны, резьба, лепнина
      арок, мостов и дворцов; взгляни на-
      верх: увидишь улыбку льва
      на охваченной ветров, как платьем, башне,
      несокрушимой, как злак вне пашни,
      с поясом времени вместо рва.
      XIII
      Ночь на Сан-Марко. Прохожий с мятым
      лицом, сравнимым во тьме со снятым
      с безымянного пальца кольцом, грызя
      ноготь, смотрит, объят покоем,
      в то «никуда», задержаться в коем
      мысли можно, зрачку — нельзя.
      XIV
      Там, за нигде, за его пределом
      — черным, бесцветным, возможно, белым —
      есть какая-то вещь, предмет.
      Может быть, тело. В эпоху тренья
      скорость света есть скорость зренья;
      даже тогда, когда света нет.
      1973

Добавить комментарий