Михаил Бару. Гиперболоид…

По музею-квартире Алексея Толстого, что на Спиридоновке, я бродил, точно известная категория граждан, описанная Ильфом и Петровым в «Двенадцати стульях». Уж не знаю почему, но о самом писателе, о его жизни и тем более произведениях мне совершенно не думалось. Я скользил взглядом по портретам изящных дам и мужчин, развешанным по стенам, по книжным шкафам, в которых стояли редкие старинные книги, по фарфоровым и бронзовым безделушкам, по львиным головам на ручках изящных кресел и думал: «Эх! Люди жили!». В столовой… Признаюсь, что и в столовой я думал о том, что ел Толстой на обед и сколько бы это стоило при теперешней дороговизне. Только один экспонат вызвал у меня интерес — изящная старинная лампа с абажуром из расписного китайского шелка, на котором изображен инженер Петр Петрович Гарин, разрушающий смертоносным лучом своего гиперболоида германские анилиновые заводы. Лампа очень старая — начала девятнадцатого века, с тремя подсвечниками, а абажур гораздо моложе. Его, как рассказал экскурсовод, взамен старого, полуистлевшего и прогоревшего, расписали в середине тридцатых годов по заказу «красного графа». Я слушал экскурсовода и представлял, как пламя трех свечей мечется внутри абажура…

Кажется, это были весенние каникулы. Мы с друзьями пошли в кино на дневной сеанс. Показывали «Гиперболоид инженера Гарина». Тот самый первый, снятый еще в шестьдесят пятом году, и самый лучший, фильм, в котором Гарина играл Евстигнеев. Как раскрыл я рот в самом начале фильма, так неделю и закрыть не мог. Гиперболоид меня околдовал. Сцена, где Гарин разрушает смертоносным лучом своего гиперболоида германские анилиновые заводы, стояла перед моими глазами все время. В ушах, не умолкая, звучала тревожная, зловещая и завораживающая музыка… Что греха таить — с коммунистом Шельгой я себя не отождествлял — я был инженером Гариным. Нет, я не был кровожадным мальчиком, который хотел разрезать лучом свою школу, но мне до смерти хотелось управлять гиперболоидом. Дело было за малым — надо было сконструировать и сделать гиперболоид. Не тот, большой, который был у Гарина на острове, а маленький, внешне напоминающий фильмоскоп, с помощью которого показывали диафильмы. Мальчик я был начитанный и понимал, что в кино всего не покажут. Мелькали по ходу какие-то рисунки, но запомнить их я не успел. Папа, к которому я обратился за советом, сказал мне, что фильм, хотя и замечательный, но книжка куда как интереснее, и уж там можно найти подробные инструкции, как делать гиперболоид.

На следующий день библиотечная книжка с романом Толстого уже лежала в моем портфеле. Чертежей и там не было, но был рисунок. На первых порах рисунка должно было хватить, а там видно будет. Первые поры прошли дня через два, когда все места в романе, касающиеся устройства гиперболоида, я уже знал наизусть, а понимания, как его делать, не появлялось. Я перерисовал картинку из книжки себе в альбом для рисования, обвел ее химическим карандашом, но… Еще раз к папе я обращаться за советом не хотел. Насмешек я не боялся, нет. Я боялся, что он расскажет маме, а мама запретит строительство гиперболоида. Так уже было, когда я мастерил паровую мельницу из пустой кофейной банки, а она ни с того, ни с сего распаялась, закапала оловом обеденный стол и прожгла паяльником линолеум на кухне. Пришлось за нее отвечать.

Вопросов, касающихся изготовления гиперболоида, было много. К примеру, где взять астрономическую бронзу для зеркала и можно ли ее заменить обычной жестью. Какой состав имеют угольные пирамидки и что будет, если их заменить запасной лампочкой от фильмоскопа. Из того, что годилось сразу пустить в дело, у меня имелся только винт для юстировки толщины светового луча и дюжина фарфоровых чашечек-изоляторов, которые я вытащил из старого утюга, найденного на свалке.

Папа заметил мои страдания и посоветовал почитать какой-нибудь учебник по физике. Для начала школьный, а уж потом и тот, в котором написано про конструирование гиперболоидов. Физику в пятом классе еще не изучали, и учебника у меня не было. Да и вообще я не горел желанием изучать физику. Мне бы только объяснили, как сделать гиперболоид, а уж физика… Папа только пожал плечами и сказал равнодушным голосом: «Не хочешь — не читай. Живут люди и без гиперболоидов».

После таких слов ничего не оставалось, как искать учебник физики. Надо сказать, что тогда вообще был дефицит с учебниками, и их выдавали в конце года, да и то не все. Выдавали бесплатно, купить их было нельзя. И тут мне помог случай.
На следующий день в школе был назначен сбор макулатуры. Вернее, ее отгрузка в утиль. Целый месяц до этого мы ходили по домам, как пионеры (почему как?!) и выпрашивали макулатуру. Нам подавали. Вся макулатура стаскивалась в небольшой сарайчик, стоявший на заднем дворе школы. Ближе к концу учебного года сбор прекращался, приезжала машина, и мы всю собранную макулатуру на нее грузили. День погрузки и несколько дней до него были для меня праздником. В этой пахнувшей плесенью и пылью куче старых журналов, тетрадей и книг можно было отыскать настоящие сокровища. Там я нашел научно-фантастический роман Циолковского «Вне Земли» двадцать восьмого года издания, книгу о жизни на Марсе и «Затерянный мир» Конан Дойла. Там я впервые увидел журнал «Огонек» с портретом Сталина. В другом номере «Огонька» я вдруг открыл, что русский с китайцем братья навек. О том, куда исчез этот век, никто мне не сказал, даже родители, отобравшие у меня журналы. Но самое главное — в этой куче нашелся трехтомный курс физики Перышкина. Курс был старый, чуть ли не довоенный, но ведь и роман Толстого был написан до войны. Само собой, начал я читать не с первого тома. Меня интересовал раздел оптики. Надо было найти сведения о гиперболических зеркалах к гиперболоиду.

Через три дня упорного изучения курса физики я понял, что придется читать с самого начала учебника, а еще через неделю решил «снизить объем притязаний», как говорят изобретатели в тех случаях, когда экспертиза им сообщает, что изобретенное ими устройство летать не может, а годится только для того, чтобы ползать, да и то очень недалеко. То есть насовсем отказываться от гиперболоида я не хотел, но отложил его строительство до лучших времен. В том, что лучшие времена наступят, я не сомневался. Кто же в детстве сомневается в их наступлении. Я решил делать спектроскоп. Это такой прибор, который позволяет… Впрочем, для данного рассказа неважно, что он позволяет. Важно то, что для этого прибора нужна была стеклянная призма, разлагающая свет. Вот ее-то у меня и не было. О том, как ее сделать, я прочел в тоненькой книжечке из серии «Библиотека пионера и школьника. Серия физика». Там же я прочел о том, что срок службы севших батареек можно продлить, вываривая их несколько часов в крепком солевом растворе. И немедленно решил проверить. Старых батареек у меня не было, поэтому я взял новые из папиного фонаря и стал их варить, справедливо полагая, что после этого они уж точно станут живее всех живых, но они почему-то лопнули, как переваренные сардельки, и из них вытекло черное, вязкое и прилипшее намертво к дну кастрюли. Папа потом мне объяснил, что, увеличивая срок службы батареек, я сокращаю срок службы нашей мамы, еще один такой эксперимент кончится для меня…

Короче говоря, спектроскоп я доделать не смог. Терпения у родителей не хватило. Зря не хватило. Потому что на мои эксперименты по книжке «Библиотека пионера и школьника. Серия химия» им его (терпения) понадобилось гораздо больше.
Теперь, после того как прошло почти полвека после описываемых событий, я понимаю, что больше всего во всей этой истории с инженером Гариным и его гиперболоидом мне понравилась музыка, которую написал к кинофильму композитор Вайнберг. Больше гиперболоида, больше фильма и даже больше книги, но я понять этого не смог и по ошибке увлекся приборостроением. И всю жизнь конструировал самые разные приборы, брал патенты, писал о приборах длинные научные статьи и даже защитил диссертацию, посвященную приборостроению… И все это вместо того, чтобы сочинять музыку. Понятное дело, что винить тут некого. Не винить же Вайнберга за то, что он написал прекрасную музыку. Себя я тоже не виню — я был тогда пятиклассник, а с пятиклассника какой спрос. Когда тебе тринадцать лет, разобраться в чувствах и ощущениях, которые тебя переполняют, практически невозможно. Остается только Толстой. Опиши он Гарина и его гиперболоид чуть менее привлекательными…