МИХАИЛ ЯСНОВ / ЕФИМ БЕРШИН

«Я слепну и глохну», – сказал мне поэт
смешных по сравнению с вечностью лет.
Я выглядел рядом мальчишкой –
но другу ответил одышкой.

На улице было светло и грешно,
и музы порхали неслышно,
и прошлое в нас незаметно вошло,
и тут же грядущее вышло, –
как будто двоих не приветит Господь
под ветхою крышей по имени плоть.

Мы пили, как то повелось на веку,
а, выпивши, в кои-то веки
мы кинули нищему по медяку
под песню о вечном калеке,
и вновь пировали в кругу доходяг,
втроем пропивая последний медяк.

Крутилась монетка, нам судьбы кроя,
пока мы сидели, сутулясь.
И время вернулось на круги своя,
а может быть, круги вернулись,
когда мы сбирались в неведомый путь
в заветную щелку на волю взглянуть.

Мы вновь оказались в былом забытьи
надежной, проверенной пробы:
здесь левой рукою сошьют нам статьи,
а правой – тюремные робы.
В застенке, где разве что нюх не отбит,
лишь пес выживает – и тот инвалид.

Все громче звенит молодая броня
в предчувствии скорого гона.
И некто, похожий на череп коня,
сверкнув чешуею погона,
нас свяжет узлом, как последнюю кладь.
Не видим. Не слышим. И нечем дышать.

2004

И когда, скользнув по камням покатым,
я проник в угольное ушко, даже не оцарапав кожи,
Стало ясно, что уже мне не быть богатым,
и верблюдом — тоже.За стеной, где закат — как арбузный сок,
где еще недавно велась охота,
бесполезные кони грызут песок,
и беспомощно валится в пыль пехота.

Я проник за камни, за самый край,
в то пространство, где уже ни войны, ни паники,
где чадит огнями внезапный рай,
как церковный канунник — свечами памяти.

Где актером, уже наложившим грим,
но пока не узнанным за этим гримом,
вырастает из пепла Четвертый Рим,
еще не опознанный Третьим Римом.

Где уже никому не быть и не сметь
быть властителем или жертвой.
Где предтечей жизни блуждает смерть
окровавленной акушеркой.