Александр Иличевский

Когда не знаешь, что делать, то лучше всего у меня получается вымыть полы, посуду, кухонные поверхности, выпить кофе, накормить собаку, погулять с ней, а потом все равно задумаешься и начнешь проклинать. Ни один психотерапевт не сочинил еще книжку о том, как чувствовать себя во время военных действий.

Я склонен к мистицизму ровно в той степени, в которой склонен к метафизике. Но метафизика, оказывается, пригодна только для мирного времени. Для поисков же причин, послуживших развязыванию войны, сейчас — парадоксально — годятся больше мистические соображения, и мне кажется, что стоило бы их собрать воедино.

В 2006 году я написал «Матисса», суть которого в том, что герои романа обнаружили в Москве дух совершенной бесчеловечности, дух антихриста. В романе ангел-хранитель города, оглушительно хлопая крыльями, поднимается в небеса, оставляя город-страну наедине с проблемами Содома. Герои понимают это и оставляют столицу, чтобы брести куда-нибудь в южные наделы, как это всегда делали беглые крестьяне. Или вот как Чичиков хотел переселить мертвые души в Крым. (И, кажется, судя по последним событиям, ему это удалось.) Затем я написал «Орфики» — это тоже было своего рода предупреждение о грядущем, точней об уже происходящем кошмаре. Молнии бесчеловечности то и дело мелькали в небесах над страной. Это было зловеще — сухое небо, мирная вроде бы земля — и вдруг: сиротский закон. И вдруг: марш победителей. Это все было настолько из преисподней, настолько это непристало к лицу народа, что мурашки шли по спине. Это были реальные ледяные молнии преисподней, где добро называется злом, и наоборот.

Я человек простой — я не хочу сейчас переходить на язык аналитический и рассуждать, какие меры пригодны для того, чтобы предотвратить приступы реваншизма в мире. Мне кажется, там ответ более или менее понятный и состоит он в том, что должное образование за пятнадцать-двадцать лет может сотворить гуманистическое чудо. Мне интересно другое: куда делись праведники, ради которых целость и мир сохранились бы высшим провидением? Мне ответят: одних уничтожили, других растлили, третьих выгнали. И я соглашусь, заметив, что фактически это началось с убийства отца Александра Меня.

Теперь, что нам всем с этим делать, как сохранить то немногое, что остается? Во-первых, ничего уже не осталось, эти полтора месяца обратили в пепел вообще все: и век девятнадцатый, и век двадцатый. Чехов сильно пошутил насчет прекрасного человека. И не только Чехов оказывается через призму нынешнего времени был писателем горчайшей иронии. Вся культура теперь либо прах, либо апокалиптические писания. Во-вторых, будущее — невеликое, но, надеюсь, кристально чистое и милосердное, которое должно достаться России — это будет человечность. Но прежде должно случиться раскаяние — кровавые слёзы покаяния, которые еще нужно заслужить работой совести. Случится ли это — вопрос к тем, кто выживет духовно.