Автор: Взгляд из будущего
Вся стена в фотокарточках –
моих рож веера.
Вот я в роще на корточках
с шашлыком у костра.
Вот скольжу я по кругу
на замёрзшем катке.
Вот на Невском с подругой,
с авторучкой в руке.
Вот в шубёнке цигейковой
с карамелькой «Дюшес»,
все зовут меня Генькою,
скоро стукнет мне шесть.
Вот в заляпанных ботиках,
в пиджаке до колен.
Вот курю на субботнике
в окруженье коллег.
Вот с указкой у глобуса.
Вот с резцом у станка.
Вот у кассы автобусной
с пирожком – на века.
Вот с кларнетом на лыжах.
Вот с гитарой на ГРЭС.
…Это – тени застывшие,
это – прошлого срез.
И висит рядом с ними,
обжигая огнём,
самый главный мой снимок –
я в грядущем на нём.
Не слоняюсь по Невскому,
не «свистаю» в свирель –
я там лет через несколько
после смерти своей.
Тленной плоти осколок,
незавидный до слёз…
Это мне рентгенолог
мой портрет преподнёс.
Ни гримас, ни ужимок
(фотофарс, фотобред!),
мой рентгеновский снимок –
перспективный портрет.
Чаша черепа утлая,
ни бровей, ни ресниц,
только косточки мутные
и провалы глазниц.
Страхотища безмерная…
И в таком неглиже
я гляжу из бессмертия,
но при жизни уже!
2002
***
Люди сходятся. Целуются. Смеются.
Взявшись за руки, гуляют у реки.
Плачут. Спорят. Любят. Расстаются
и врезают новые замки.
2005
Рапсодия для 3-киловаттной сирены
с хором пожарных и духовым оркестром в финале
Что со мной случилось снова?
Знать, опять попутал бес:
в центре города родного
вьётся пламя до небес.
Под трезвон машин пожарных
у соседей на виду
с тонким шлангом капиллярным
я опять чего-то жду,
Жду с пожарниками вместе,
но отсутствует вода, –
лишь преклонных лет брандмейстер
брызжет пеной изо рта.
Рыжий конь, глумясь, гарцует,
балки тонные круша.
Выше крыш огонь бушует –
то горит моя душа.
Искра божья виновата
в этом деле – только так!
…Окна пламенем объяты,
с места тронулся чердак.
Жрёт ковры огонь-проныра,
в дым его на части рви!
Перекинулся на лиру,
подбирается к любви.
С треском рушатся порталы,
рамы, стены, всё подряд.
И былые идеалы
ярким пламенем горят.
И в огне моих страданий
тонут прежние мечты,
корчатся воспоминанья
несказанной красоты.
Пляшут огненные маки,
как червонные рубли,
а вокруг стоят зеваки,
рты разинув до земли.
Им не горько и не страшно,
у огня они галдят
и с огромной знанья жаждой
на пожарище глядят.
Многих ждёт из них работа,
неотложные дела,
в небе ждёт штурвал пилота –
одноглавого орла.
Ждёт дежурного хирурга
недорезанный больной,
ждёт в кровати Юрку Нюрка
в комбинации одной…
Тётю Риву – дядя Лёва,
кинодиву – ждёт экран,
графомана пожилого –
недописанный роман.
Рыболова ждёт путина,
красну девицу – парча,
пианиста – пианино,
гильотина – палача.
Но – не в силах оторваться –
прочь никто не заспешит!
Всласть им дай налюбоваться
на пожар моей души.
Главный доктор отделенья!
Просит вас честной народ:
не способствуйте горенью,
отключите кислород!
2000
***
Лёне Ш.
По снегу можно бегать,
по снегу можно мчаться,
по снегу можно девочек
на саночках катать.
По снегу можно шатко
со свадеб возвращаться,
по снегу можно милых
до дома провожать!
По снегу можно долго
с девчонкою прощаться,
по снегу можно голым
из баньки вылетать.
По снегу можно бегать,
по снегу можно мчаться,
по снегу можно ползать,
а можно –
тосковать…
1996
Начало
Старый город. Сумская. Начало начал.
Каждый камень знаком:
гастроном, каланча.
Вечер машет крылом,
как печальный фламинго.
Здесь я рос и учился, мужал и крепчал,
о любимой мечтал, на рояле бренчал,
здесь «люблю!» ей когда-то
сквозь ветер кричал,
здесь однажды впервые её повстречал –
с незнакомым атлетом в обнимку…
2003
На развалинах любви
На развалинах любви
разрослись чертополохи.
Шелуха чужой картохи –
на развалинах любви.
На развалинах любви –
едкий дуст, ошмётки сливы,
два билета несчастливых –
на развалинах любви.
На развалинах любви –
заскорузлые попрёки,
извлечённые уроки –
на развалинах любви.
На развалинах любви –
грязь дождей, суглинок липкий,
отблеск люстры, всхлип калитки –
на развалинах любви.
На развалинах любви
черви чёрные жируют,
ночью вороны пируют
на развалинах любви…
…Отчего же, к свету чутки,
хоть белугою реви,
расцветают незабудки
на развалинах любви?!
2007
Увеселительная баллада
Развесели меня, Мари,
скажи, что Нобеля мне дали
или Бен Ладена поймали –
минуту счастья подари!
Развесели меня, Мари,
я спать не лягу до зари…
Скажи – большевики пришли
и снова почту захватили,
а белу зиму запретили
и лето – красное – ввели…
А снег в Лубянку замели!
Прошу, Мари – развесели…
Ты рассмеши меня скорей,
скажи, что век – грозы короче,
скажи, что день – темнее ночи,
а вечер – утра мудреней,
что счастье ждёт нас у дверей!
Ты рассмеши меня скорей…
Скажи красивые слова:
что нипочём нам жизни осень,
что дважды десять – двадцать восемь,
а трижды десять – двадцать два…
Ты, как всегда, во всём права!
Мне так нужны твои слова…
Не исчезай в закате дня,
смеши, смеши со страшной силой:
скажи, что любишь ты меня
иль хоть когда-нибудь любила!
Развесели меня, Мари,
рыдать я буду до зари…
2002
Счастье – разлюбить
Любовь – мирская маята,
волненья, вздохи, пересуды…
Влюблённым быть – ну да, беда…
Но разлюбить – какое чудо!
Какое счастье – разлюбить!
От тяжких пут освободиться,
и перестать – занудой быть,
рабом, посмешищем, ревнивцем!
О женских ножках говорить,
шутить, обманывать, смеяться,
не верить, не боготворить,
не припадать, не поклоняться!
Сорвать наброшенную сеть,
чтоб стать самим собою снова,
уродство страстно разглядеть
сквозь красоту лица родного.
Терзанья сдать в металлолом,
сомненья вышвырнуть в болото…
И снова втюриться в кого-то
за губ загадочный излом…
2005
***
В дебрях трёдельмаркта,
где одно старьё,
повстречал я как-то
прошлое своё.
Улыбаясь медно
(выпито вино!),
прошлое надменно
бровью повело.
Всё – как будто снова…
Покачнулся свет.
Я ему ни слова
не сказал в ответ.
Точно так же рожу
скорчил – и горжусь:
я ему ведь тоже
прошлым прихожусь…
2003
Ограда
Пусто в доме моём.
В зеркалах – ни улыбки, ни блика.
Ты ушла навсегда.
Я не прав. Я, бесспорно, не прав.
Ты шагнула в окно – с высоты журавлиного крика
и упала на землю, все бусинки вмиг растеряв.
Ты разбилась о рифмы, об ямбы моих заморочек,
об картошку-пюре и домашний вчерашний гуляш,
об ухмылки приятелей, о неприятие строчек,
об надежды слащавой умильно-дебильный муляж.
Я тебя умолял: не бросайся, не прыгай, не надо!
Говорил, что люблю, что безумно тебя я люблю.
Ну а ты – мне в ответ – наглоталась крысиного яду,
облилась керосином и злобно полезла в петлю.
Утонула в пруду. Сиганула под фирменный поезд,
что везёт бизнесменов крутых из Берлина в Тифлис.
Улетела на Марс. Укатила на Северный полюс.
Восходящей звездой ослепительно канула ввысь.
Мне теперь ни заснуть, ни вздохнуть,
ни забыть, ни забыться…
Сколько можно землицу сырую в башке ворошить?!
Без оркестра и прочих понтов – словно самоубийцу –
я тебя поселю навсегда за оградой души!
2006
***
От неминуемого часа,
от неизбежности слепой –
уехать, вырваться, умчаться,
уйти в запой!
И за рюмахою рюмаху
блаженно принимать на грудь,
в сердцах роняя на рубаху
то буйну голову, то груздь.
От клятв убийственных вчерашних
отказываться наотрез:
«Меня ж вы знаете. Я бражник.
Я был нетрезв».
И в шумной очереди гадкой,
где нищие и алкаши,
украдкой шарить за подкладкой
своей обшарпанной души.
И не найдя там ни надежды,
ни старой сушки, ни хруста,
руками развести неспешно:
«Душа – чиста!».
Почуя сто ножей у сердца
и в горле горестную слизь,
на пол заплёванный усесться
и – вознестись.
И, озирая панораму,
с восторгом рокотнуть с небес:
«Прости-прощай, Одесса-мама,
Я был нетрезв!».
За всё – за холод и удушье,
за сердца рану, зуд у шва –
послать свой поцелуй воздушный
той, что ушла.
И воспаря в своём полёте
над кодлой быдл,
блеснуть улыбкой с переплёта –
я был…
2004
***
Взрыв – и навзничь!.. У, шалава!
Комья глины, грохот, свист…
Отлетел портфель в канаву,
хлястик на кусте повис.
Изошла рубашка кровью,
гарью выело глаза…
Тяжко раненный любовью,
отползаю, отполза…
2004
***
Поклонница меня и Лорки,
Рублёва – скромница Люси!
От стирки – руки вечно в хлорке,
глаза в слезах – от Дебюсси,
В меня влюблённая жестоко
и точно так же, как и я –
обожествляющая Блока
и равнодушная к Золя,
Котлеты жарящая с луком,
собаку съевшая в борще,
где
ты,
желанная подруга?!
И существуешь ли «ващще»?!
1999
***
Я надену зубы золотые,
надушу седой свой ирокез,
нацеплю медали фронтовые
и обую туевый протез.
Я костыль возьму свой самый лучший
(яшмой инкрустация на нём!)
и поеду к милке, на излучье –
отметелю, падлу, костылём!
Вышибу из снов своих глубоких –
словно гулким залпом ПВО…
Из моих рассветов одиноких,
из больного сердца моего…
2011
***
Я предстаю пред вами зримо
в расцвете зим, в расцвете сил:
моя краса – неотразима,
её никто не отразил.
Ни живописец, ни фотограф,
ни режиссёр, ни журналист,
ни драматург и не биограф,
ни скульптор-монументалист.
Её вода не отражает,
не отражают зеркала,
в неё рояли «не въезжают».
Я знаю: это – не со зла.
Моя краса – неотразима!
Давно пора сообразить:
ну, просто – невообразимо
её кому-то отразить!
Её никто не отражает:
ни дряблый враг, ни хрупкий друг –
она безжалостно сражает
всех, кто находится вокруг.
Со мной тягаться – нет резона.
И в этом я, бесспорно, прав:
меня узрев на горизонте,
все разбегаются стремглав.
И мой анфас неотразимый
и эллипс умной головы –
уж много лет – в глазах любимой
не отражаются, увы…
2006
***
По утрам, круша устои,
предаваясь куражу,
я беру ведро пустое
и гулять с ним выхожу.
Чуют все, кого ни встречу,
неприятности нутром,
как увидят, что навстречу
хмырь идёт с пустым ведром.
Нехорошая примета.
знать, не миновать им бед.
Кто однажды видел это,
будет помнить много лет!
В нём, порожнем только с виду,
и бренчащем на весу,
слёзы, беды и обиды
всем врагам своим несу.
Очень милая затея!
Я от радости горю
и соседям-прохиндеям
«Гутен морген!» говорю.
Как могу их утешаю,
слышен мой повсюду смех:
«У меня беда – большая,
хватит вам её на всех!».
2006
Новогоднее
В чисто прибранной, тёплой светёлке,
где вино на столе и пирог,
Старый Год под рождественской ёлкой
собирает пожитки в мешок.
Пара книжек, мочалка, будильник,
раскладушка, застиранный плед,
сковородка, носки, кипятильник
и просроченный членский билет.
Ну, а почта открытками потчует:
«С Новым Счастьем!», «Согласья в дому!».
И хозяйка на кухне хлопочет,
накрывает на стол – не ему.
И нарядное платье надето,
и старательно вымыт порог…
Не его ожидают котлеты,
не ему предназначен пирог.
Ровно в полночь – под звоны курантов –
хлопнув рюмочку на посошок,
он уйдёт – её счастья гарантом, –
завязав свой на узел мешок.
И, столкнувшись под коду в прихожей
с юным щёголем в алом пальто,
побредёт, на себя не похожий,
неизвестно куда и на что.
И в предсмертном дурманящем шоке
будет помнить:
нечаянный вздох,
милый носик, пунцовые щёки
и вино на столе, и пирог…
2001
***
Мы стояли в магазине.
Ты шепнула тихо мне:
«Посмотри, какие дыни!
И – дешёвые вполне!».
На тебя взглянул я нежно –
глаз не в силах оторвать.
И сказал: «Ну, да. Конечно.
Эти дыни нужно брать».
Взяли дыни, взяли перцы,
и большие огурцы,
помидоры «бычье сердце»
и коробочку мацы.
Взяли пиво, взяли водку,
коньячишко «Арарат»,
на закусочку – селёдку,
на запивку – лимонад.
Масла, хлебушка и сыра,
апельсины и «Opal»…
…Ты – пошла к себе в квартиру,
я – к себе пошкандыбал…
2006
Хава Нагила
Злой туман в закуте неба серп вострит.
Спит под скрип ночного кеба Бейкер-стрит.
Чьи-то замыслы заплечны, чёрен холст.
Заиграй, скрипач запечный – мистер Холмс!
Пусть запляшет пламя свечки под гавот
и затеют человечки хоровод.
Станет страшно, как в могиле – хоть беги:
песнь о Хаве, о Нагиле, без ноги.
Вмиг сомлеет-захмелеет весь колхоз –
ты наяривай смелее, мистер Холмс!
Залезая ворожеей под шевьот,
Лента Пёстрая мне шею обовьёт.
Жало жёлтого билета – си – ре – ля…
Флажолеты в два жилета, в три ручья.
Ты судить, конечно, вправе, ей же ей,
но зачем же ты о Хаве, о моей?!
Дедуктивный метод – быстр и хорош.
Но не верю тебе, мистер, ни на грош.
Как увидишь мою Хаву Kollontai,
передай ей за облаву, передай…
2009
***
Вместо прошлого – пустошь, руины,
рваный ветер да ржавый песок.
нет ни Харькова, ни Украины,
ни каморки с окном на восток.
Ни асфальта, ни Лопани мутной,
ни газетой оклеенных рам,
ни будильника из перламутра,
что будил нас с тобой по утрам.
Ни трамваев, ни арки вокзала,
ни костра, ни избушки в горах –
всё развеяла ты, разметала,
разбомбила, порушила в прах.
Ни облезлой дорожки ковровой –
в коридоре, где мрак ворожил,
ни всей жизни моей непутёвой,
что к твоим я ногам положил…
2006
Вольное
Я убил в себе раба –
врезал камнем промеж лба.
И с тех пор который год
мёртвый раб во мне живёт:
Не дерётся, не бунтует,
никогда не протестует,
перед всеми шестерит –
комплименты говорит.
Знал бы, что за чудо-раб,
не убил бы никогда б!
2002
Фон Кукарек
Жил-был барон фон Кукарек
и пил он только талый снег.
А кроме снега Кукарек
пил лишь волну из лунных рек.
А также морс, морковный сок,
глинтвейн и пунш, горячий грог,
столярный клей и бустилат…
Короче – пил он всё подряд!..
1991
***
Р.Д.
Я б целовал Ваш дивный лоб
взахлёб!
Взглянуть с томленьем Вам в глаза? –
Я – за!
И любоваться статью ног –
я б мог.
Излом прелестных Ваших губ
мне люб.
Его б хотел я лицезреть
и впредь.
Но целиком увидеть Вас –
я пас…
2004
***
Через дюжины лет – плешивеют макушки.
Через дюжины лет – замыкается нить.
Через дюжины лет – оживают игрушки
и хозяевам вновь начинают звонить:
«Это ты?! Это я! Твой Сим-Сим! Вспоминаешь?
Тот шалаш?.. Тот гараж?.. И скамью у пруда?..
Мошкара до утра… После выпуска… В мае ж!
Кучерявый такой – не теперь, а тогда!
Как живёшь? Ты не замужем? Что ты сказала?..
Не повесился, нет! Всё вошло в колею.
Если б встретились мы, ты б меня не узнала…
Но всё так же… Ага… Вспоминаю… Люблю…
Вспоминаешь и ты?! Может, можно приехать?..
Не женился… Ну да. Не хотел. И – не смог.
Я приеду, ага? Ах, дела?.. Ах, потеха?!
Голова?.. Ты права. Извини за звонок.
…Через дюжины лет – облетают макушки.
Через дюжины лет – обрывается нить.
Через дюжины лет – оживают игрушки
и хозяевам вдруг начинают звонить…
2007
Телефонный звонок
Е.П.
То, что было, не воротишь.
…Вдруг – из тьмы небытия –
в богом проклятый Воронеж:
– Здравствуй, Катя! Это я!
Помнишь – дождичек весенний,
небо, звёзды, тихий сад,
гроздья пенистой сирени –
сорок лет тому назад?!
– Кто вы? Что вы? И откуда?!
Внученька, прикрой балкон!
– Катя, ты? Какое чудо!
– Кто вам дал мой телефон?!
– Помнишь, Катя, нашу зиму?
Голубые купола?!
– Ты?.. Не может быть… Любимый…
Я всю жизнь тебя ждала…
– Катя, Катенька, Катюша,
дорогой мой человек!
– Через столько лет… Андрюша…
– Кто Андрюша?! Я – Олег!
…Катя, Катенька, Катюша,
вздохи, звёзды, тёмный сад,
рюши, яблони и груши –
сорок лет тому назад…
2007
Пелена
По холмам седым –
полотна стена.
Перелётный дым,
бела пелена.
Пелена любви –
белена в горсти.
Пелена любви
белый свет застит.
Вдоль стальных мостов
и пустых равнин,
вдоль сырых крестов
и святых долин,
Вдоль бетонных шпал,
гулкой колеи
беспросветный вал –
пелена любви.
В пелене любви –
не видать зверья,
в пелене любви
не узнать ворья,
В пелене любви
не видать измен,
пелена любви –
до седьмых колен!
К чёрту фонари
и поводырей!
Пелена любви
мне всего милей.
Пелена любви –
белена молитв.
Пелена любви
на глазах моих!
Пелена любви –
мой извечный враг.
Поводырь, уйди!
Вижу всё и так…
2006
***
В кресле захрапев притворно,
замерев, как будто сплю,
песне я – своей – на горло
вдруг возьму и наступлю.
Под ногой она забьётся
и, ужалив, как змея,
в небо ласточкой взовьётся –
песня вольная моя.
Я за это не в ответе.
Раз не смог её прижать,
пусть гуляет по планете –
я не буду возражать.
2002
***
Меня любило баб немало.
Такие, братец мой, дела.
Одна с бухгалтером сбежала,
другая – к шулеру ушла.
С военврачом слиняла третья –
польстилась, дура, на мундир.
Четвёртую хотел воспеть я,
но та рванула на Таймыр.
Одна красавица – Венера! –
к бомжу сбежала под мосток…
Зачем, возьми её холера,
я посвятил ей столько строк?!
Шестая смылась к интенданту…
Не вой, мой грустный рог! Держись!
Наворовал он провианту
на всю оставшуюся жизнь…
Танцовщица меня любила –
всю ночь поила коньяком.
Всю боль, всю жажду утолила,
но оказалась мужиком.
Исчез в тумане берег дальний,
отбарабанили дожди…
Но почему ж так идеально
мы с ним друг другу подошли?!
И понял я башкою слабой,
Что, верно, сам я был не тот:
Ведь я поэт. А значит – баба!
Отсюда, блин, и весь компот…
2006
***
Желаю своему врагу
не стопку водки к пирогу,
не кашу с мойвой на обед,
не головой – о парапет,
не гильотину во дворе,
не кобру в мусорном ведре,
не колбасы протухшей впрок
и не кинжал бандитский в бок.
О, ниспошли ему, Господь,
не обессиленную плоть,
не жар, не кашель, не озноб,
не флюс, не язву и не зоб!
Пошли ему не Колыму,
не пепелище, не суму –
пошли, Господь,
любовь ему…
2004
***
Ты во тьму Тегерана шагнула,
и растаял мой крик в тишине…
Ах, зачем ты меня шуганула,
Шагане ты моя, Шагане?!
1997
Сослагательный слагатель
I.
Если б я был мясорубкой,
то однажды б завертелся:
страшный ветер поднимая,
прокричал бы: «От винта!».
Испугав жену и сына,
с лязгом взмыл бы в поднебесье,
гордой птицею стальною
растворился б в синеве…
II.
Был бы я моей женою –
милой, нежной и красивой,
я бы мне бы – никогда бы,
ни за что б не изменял!
Только я ведь не жена мне.
И поэтому – вот сука! –
постоянно, повсеместно
изменяю я себе…
III.
Если б я был белым снегом –
белым снегом серебристым,
я бы падал на деревья,
тротуары и дома.
Ничего б не изменилось –
всё бы шло путём обычным,
и скрипел бы я как прежде –
у тебя под каблуком…
IV.
Если б я был Буревестник,
я б над морем гордо реял,
рыбу клювом бы гарпунил,
над седой равниной волн.
Я б её мешками вялил,
и летал бы с нею в Харьков,
в свой родной любимый Харьков,
где славянское пивко…
1999
Сонет №6
Я, Федотов и Черных,
в деле выказав сноровку,
раздавили поллитровку
в подворотне на троих.
Закусь милая у нас:
«Иваси», сырок, перловка,
чеснока одна головка,
два сухарика да квас.
Подворотня – то, что надо:
ни дождя, ни снегопада,
ржавых баков терема!
Пиво пенное в стакане…
Мы сидим, как в ресторане,
жалко, музыки нема!
2003
***
Е.П.
Снова вязну в обманчивых встречах минутных –
на ветру, на юру, на миру – не во сне.
Утопаю в сугробах твоих неминучих,
прошлогодний мой снег, прошлогодний мой снег…
Ах, зачем я ботинки отправил в починку?..
Всё пускаешь ты вновь под откос кувырком,
до реснички сырой, до колючей крупинки,
до ледышки резной, до лодыжки знаком.
Прошлогодний мой снег, не мети мне на космы,
не стучись в мою дверь, у ворот не кружи!
Иль не видишь, – как липы цветут, медоносны,
как жара прижимает к земле гаражи?!
Пышет жаром асфальт, дышат битумом крыши,
извергает кипящие взоры жена…
Ты же – снег! Прошлогодний! Немыслимый! Ты же…
Ты растаять, ты кануть в былое должна…
Прошлогодний мой снег…
2007
***
Как хорошо актёром быть –
являть коварство и отвагу,
на сцену шумно выходить –
рукой придерживая шпагу!
Красивым голосом вещать –
о судьбах Фландрии свободной.
Винища привкус ощущать,
цедя из рюмок чай холодный.
Смотреть на красочный прибой,
вдыхая запах декораций.
Вступать со злом в неравный бой,
за слабых смело заступаться.
По ходу пьесы быть убитым –
на землю рухнуть, как стена,
и видеть глазом приоткрытым,
как плачет по тебе жена.
Кинжал под мышкой стиснув острый,
на пыльной площади лежать
и знать, что смерть твоя – притворство,
и тихо занавеса ждать…
2005
***
У меня стальные яйца,
деревянная нога.
Справка ветврача из Майнца,
и гортань из сапога.
Почка правая – варанья,
грудка – птичья (на, позырь!).
Бычий рог. Мозги бараньи.
Рыбий мочевой пузырь.
Морда – козья. Горб – верблюжий.
Обезьяний пищевод.
Визг – свинячий, хрип недюжий.
Хлорвиниловый живот.
Вместо бронхов – батарейки
(Что ни шаг – то вновь привал).
И любовь из нержавейки,
Чёрт бы ту любовь побрал!
Макароническая поэма
Ной Аронович Лотоцкий,
тихий житель миргородский,
не носил шинели флотской –
он редактором служил.
Был он муж – ну просто чудо!
Каждый вечер мыл посуду
и жену свою Гертруду
исключительно любил.
После ужина, бывало,
он в постели – для начала! –
залезал под одеяло,
а потом уж – засыпал.
Уронив подушку на пол,
по волнам на шхуне драпал
и в Италию, в Неаполь,
на ночь глядя попадал.
В куртке форменной матросской
грубой ткани сарагосской
в дальней гавани заморской
он фрегат свой швартовал,
а потом под звуки храпа
босиком сбегал по трапу
и, хлебнув из фляги граппы,
где б пожрать чего искал.
Заходил в таверну чинно.
Выплывала синьорина,
томная, как осетрина:
«Что желаете, синьор:
Zimes, Mändelech иль клёцки?
Куры-гриль по-гугенотски?
Поцелуйчики по-плотски?
Аль солёный помидор?».
Отвечал матрос Лотоцкий:
«Я плевал на ваши клёцки!
Макарон неси по-флотски
grandiozo рorzion!»,
Тушевалась синьорина:
«Макарон nema, мужчина.
По техническим причинам
мы не держим макарон».
Бушевал матрос Лотоцкий,
тихий житель миргородский:
«Макарон nemа по-флотски?!
Непотребство, а не сон!».
А потом справлялся нервно:
«Я ж в Италии, наверно?!
Что же это за taverna,
если нету макарон?!».
И наевшись до отвала
вместо них чего попало,
снова лез под одеяло
и во сне по морю плыл,
и опять под звуки храпа
босиком сбегал по трапу,
но обшарив весь Неаполь,
макарон – не находил…
В полседьмого просыпался,
на работу собирался,
в кабинете появлялся
и «угля стране» давал:
редактировал угоны,
полигоны и вагоны,
в общем, он про макароны
постепенно забывал.
Но придя домой, усталый,
вновь «про это» вспоминал он –
жiнка снiдать подавала,
«як завжды» одно и то ж,
и с улыбкой идиотской,
вопрошал наш Ной Лотоцкий:
«Як?! Ты знов?! Ты знов по-флотски
макароны мне даёшь?!».
И, наевшись до отвала
макарон с толчёным салом,
снова лез под одеяло
в вожделенную кровать,
чтобы в форме вновь матросской
в дивной гавани заморской,
там, где нет лапши по-флотски(!),
свой кораблик швартовать…
Ной Аронович Лотоцкий,
тихий житель миргородский,
не носил шинели флотской –
он редактором служил.
Был он муж – ну просто чудо!
Каждый вечер мыл посуду
и жену свою Гертруду
исключительно любил…
***
Мне ночью дождь нашепчет чьё-то имя,
и сонно сосны заскрипят, как мачты,
продрогшими бродягами слепыми
ко мне придут стихи мои не начатые,
постукивая клюками дождя
и, как котомку, ночь с собой таща…
Я – поводырь непрошеных слепцов,
отчаян, но беспомощен в стихиях,
и дождь исполосует мне лицо:
куда
вести их?..
1964
Жара
Жара. Ни шелеста, ни ветра.
Лениво всё вокруг и сонно,
и крутится Земля на вертеле,
поджариваемая солнцем!
Ни тучки в небе я не вижу,
крадётся облачко по-лисьи,
и солнце – рыжее, бесстыжее –
веснушки сеет в зелень листьев.
Сейчас бы из одежды вылезти,
смести с земли асфальта масло,
ведро воды на солнце б выплеснуть,
чтоб зашипело и погасло!..
1963
***
Рыжим костром догорала осень
и грела меня на ноябрьском холоде,
и день казался ярким и тёплым.
А ночью осень дотла сгорела,
и вместо листьев на тротуарах –
белый пепел, утром опавший…
1964
Начало зимы
Вцепился лёд когтями сточенными
в карниз. И трубы водосточные
на красных, кряжистых домах
вздуваются, как будто жилы…
На парашютиках снежинок
к нам опускается зима.
И снег весёлый крутит сальто…
Осин последние листы,
как высохшие мертвецы,
всё бродят в сумерках асфальта,
и в них не холод и не страх,
и воздух прян и кальвадосен,
и остывающая осень
их греет в трепетных руках…
1963
***
Я с неба хватаю звёзды,
хотя ничего не сόздал.
Как звόнок морозный воздух!
Как тени большие жидки!
Я с неба хватаю звёзды –
мерцающие снежинки.
Ловлю я их прямо гόрстями,
забыты печали, горести…
Хоть я ничего не сόздал –
а с неба хватаю звёзды!
1963
Стихи о весне
По улице – тревожной, будто лук,
изогнутой, как гулкий саксофон, –
текли ручьи – как тихий долгий звук,
и колыхался ветра перезвон.
Под этот гуд – весне не веселиться,
и по ручьям зиме не уплывать,
а лишь орать сутулым чёрным птицам
и рваным листьям с веток опадать.
Огни, как лепестки, в ручье осели.
Легко дышалось. Взвизгивал клаксон.
И только в ресторанчике весеннем
осенний
задыхался
саксофон…
1964
Паруса
Томился вечер. Деревья в парке
макались в лето, как будто кисти.
На мачтах веток маленьким парусом
был поднят радостно каждый листик.
А после – валялись большими осами
опавшие листья – осадок осени.
Но ярый и яркий огонь, как радуга,
со спички спрыгнул на них по-лисьи.
…В последний раз, чему-то радуясь,
парус пламени взвили листья.
1963
Декабрь
Замёрзшая в лёд вода
на листьях истлевших зиждется,
и чёрные слитки льда
скупает скупая зимушка.
А с крыши, что вся блестит,
сосульки свисают клипсами.
Как снежный сугроб, лежит
упавшая урна гипсовая.
У этой погоды жадной
я снега зимой не выпросил,
и ртути скупое жало
термометр блёклый выпустил…
1963
В преддверии марта
Орёт на зиму вороньё,
дрожит боярышник на холоде.
Впотьмах булыжники нахохлились,
как будто стая воробьёв.
Судом и старыми изменами
тревожа струны странных дней,
февраль змеиными знаменьями
треножит каменных коней.
Позёмка тротуары щерит,
немой очерчивая круг.
Пора прощаний и прощений,
пора просчётов и разлук.
Всё ближе стынущее марево,
всё глубже, глубже колея…
И странно – чёрный чай заваривать
за месяц до небытия…
1963 – 2004