Лорина Дымова. «Только в «Метрополе»!»

 

ТОЛЬКО В «МЕТРОПОЛЕ»!

 

Вот вы, любитель романов и сериалов, в которых необыкновенные люди совершают необыкновенные поступки, –  признайтесь, вы убеждены, что вам просто не повезло с соседями и с сослуживцами, поскольку они самые что ни на есть заурядные люди.

Так вот, имейте в виду, это – заблуждение!

 Не бывает обычных людей. Ведь у каждого человека есть мечта, и он творит свою жизнь сообразно этой мечте, а значит,  он в каком-то смысле творец, Мастер, а жена у него в каком-то смысле – Маргарита. 

 И чтобы не быть голословной, я вам расскажу историю, которую мне поведала подруга моей юности Соня. 

Начать придется издалека. Сонин муж, а звали его Дима, работал в научно-исследовательском институте, и был он не то инженер, не то старший инженер – это для нас не имеет никакого значения. А имеет значение, что бок о бок с ним трудился на благо семьи и отечества  инженер Сева – так, невзрачный тип, небольшого роста, пегой окраски, всегда одного и того же возраста, хотя работал он в этой конторе лет, наверное, двадцать. Был Сева молчалив, никогда не попадал ни в какие истории, и про него вообще никто бы ничего не знал, если бы не такой долгий срок пребывания в общих стенах. А так все же было известно, что есть у Севы жена и два сына, а впрочем, может быть, две дочери – наверняка никто сказать не мог. Вот что у него есть внучка – это доподлинно было известно, потому что как-то под новый год все сотрудники отдела сдавали по три рубля на подарок свежеиспеченному деду, а женщины из отдела покупали для младенца приданое розового цвета, так что сомнений не оставалось. Народ, конечно, удивлялся: выходило, что Севе уж никак не меньше пятидесяти, а то и все пятьдесят пять, хотя если бы сослуживцы узнали, что ему тридцать пять, то удивились бы не меньше.

А еще у Севы была устойчивая репутация  жмота и скупердяя, потому что за все двадцать лет он лишь один раз, когда обедал, вышел за рамки рубля, и то по оплошности: только в кассе, когда он расплачивался за стоящий на подносе обед, выяснилось, что солянка – одна! – стоит восемьдесят пять копеек, а ведь он взял еще и рыбу, и компот! Сева рванулся было возвратить солянку, но раздатчица брать блюдо назад категорически отказалась, и пришлось бедняге есть дорогущий обед, однако по лицу его было видно, что это не доставляет ему никакого удовольствия. 

Было понятно, что он на что-то копит деньги, но вот на что? Сослуживцы как бы невзначай интересовались: ты, Сева, небось, машину собрался покупать или на дачу копишь? Да зачем мне машина, отмахивался Сева, мне и велосипед не нужен. И дача ни к чему: у тещи есть шесть соток, нам хватает.

— А чего же ты солянку вернуть хотел? Зачем тебе деньги? – не утерпел Дима.

И тут, представьте, Сева сделал загадочное лицо и сказал:

— Придет время, узнаешь.

Вот тебе и на!

 Кто стоял рядом, своим ушам не поверили: выходит, и у невзрачно-пегого Севы есть тайны? Что же тогда говорить о других?

И вот однажды Сева отвел Диму в сторону и, понизив голос, спросил:

— Слушай, у тебя нет знакомого поэта?

— Кого?

— Поэта.

— Кого-кого???

— Да говорю же, поэта!

— А зачем тебе? – Дима изумленно захлопал глазами.

— Потом узнаешь, — уклончиво ответил Сева.

— Ну, уж нет, — не согласился Дима. – Сначала скажи, а потом спрашивай.

— А что, есть?! – радостно вскинулся Сева.

— Найдем, — солидно проговорил Дима. – Скажи, зачем?

— Понимаешь… — Сева оглянулся, опасаясь, что кто-нибудь услышит. – У меня скоро юбилей. Мне нужен поэт.

— Юбилей? Поэт?!

— Ага, стихи будут нужны.

—  Да какой поэт тебе за «просто так» стишки будет сочинять?

— Почему за «просто так»? Я ему заплачу. Хорошо заплачу!

— Ты? Заплатишь??? – у Димы, который до сих пор не мог забыть Севину солянку, глаза полезли на лоб.

— Заплачу, — солидно кивнул Сева и, видимо, тоже вспомнив солянку, добавил: – Помнишь, ты еще спрашивал, на что я деньги коплю? Вот на это и копил.

— На поэта???

— Ну почему только на поэта? Вообще на юбилей. В ресторане. В «Метрополе».

— Двадцать лет?!

— Ну почему двадцать? – снисходительно улыбнулся Сева, и Дима понял, что гораздо дольше.

— Но ведь можно и не в «Метрополе»? – неуверенно предложил Дима. – Можно где-нибудь и подешевле?

— Ну что ты! – отрубил Сева. – Только в «Метрополе»!

 

И вот, через несколько месяцев, когда май, словно воздушный корабль, парил над городом,  возле ресторана «Метрополь» собралась не особенно большая, но и не такая уж маленькая толпа. Состояла она из отдельных групп, никак, вроде бы, не связанных друг с другом. Народ все  прибывал и прибывал, со всех сторон слышались удивленные восклицания: «Леха, ты?!»,  «Галка, глазам не верю!»

Дима с Соней направились было к ребятам из отдела, но тут увидели стоящего в одиночестве Леопольда, поэта, труженика идеологического фронта, как он себя называл.

Странное, конечно, для такой курносой физиономии было у него имя – Леопольд, но еще удивительнее фамилия – Махровый. Скорее всего, это был псевдоним, но откликался он только на имя «Польди», так что исследовать, как же звали поэта в младенчестве, было делом бесперспективным.

—  Чего это ты тут делаешь? – поинтересовался  Дима.

— Как это чего делаю? – удивился Махровый. – Ты же сам меня сосватал!

— Но я думал, ты ему настрочишь пару стишков и всё?

— Я тоже так думал. А он захотел, чтобы я сидел за столом и время от времени посылал ему стихи. За вечер обещал заплатить отдельно. За каждый стишок по червонцу плюс еще за вечер. Ну и жратва, конечно. Неплохо?

— По червонцу?! – не поверил своим ушам Дима.

— Угу, — кивнул Махровый. – Он думает, что это трудно, что я больше двух-трех стишков не выдавлю, а я десяток заготовил. Экспромтов.

— Ничего себе! – ошеломленно пробормотал Дима, но тут толпа заволновалась, заколыхалась, из ресторана вышел невысокий человечек с взбитым коком на голове, в ослепительно белом костюме с алой бабочкой, никому не знакомый, но кого-то ужасно напоминающий, скорее всего, какого-то известного артиста.

— Друзья! – зычно крикнул артист и поднял приветственно руку. – Я рад пригласить вас …

— Сева! – ахнула толпа. – Да это же Сева!!! Семен!

От неожиданности все зааплодировали.

Виновник торжества не ожидал такой реакции, но остался доволен. 

— Друзья! – повторил он. – Я рад вас пригласить в банкетный зал на празднование моего скромного юбилея. Прошу!

И сделал приглашающий жест.

Толпа опять заволновалась, загудела, и все, посмеиваясь и слегка подталкивая друг друга, двинулись в ресторан.

 

Банкетный зал был украшен цветами и серпантином –  Дима аж присвистнул, а Соня удивленно покачала головой. Столы стояли в виде буквы П, причем ножки у П были длиннющие, по-видимому, ожидалось не менее сотни гостей.

Даже не дотрагиваясь до белоснежных скатертей, можно было почувствовать их крахмальную жесткость, а ошеломительные закуски на столах и бесчисленные запотевшие бутылки со спиртным вызывали обильное слюноотделение. 

Небольшой оркестр примостился в углу зала и тоже заинтересованно поглядывал на столы.

Именинник занял председательское место в середине перекладины буквы П, а его жена, сыновья и остальные родственники уселись справа и слева от него. Жена юбиляра была в темно-зеленом платье до пола с огромным декольте и искусственной розой на груди, но, судя по всему, длинное платье она надела впервые в жизни, поэтому то и дело поглядывала вниз, боясь наступить на подол, если придется подняться, и каждый раз очки соскальзывали у нее с носа. Соня пугалась, что они разобьются, и тут же испытывала облегчение, что очки на цепочке. 

Группы гостей, не смешиваясь, стали шумно усаживаться за столы, и вскоре стал понятен принцип, по которому юбиляр приглашал гостей. Школьные товарищи, институтская компания, группа соседей по дому, соседи по дачному участку, ну и, разумеется, сослуживцы – с прежней и нынешней работы.

Юбиляр зорко следил за гостями, от его взгляда не укрывались никакие перемещения, он давал со своего места указания, кому где лучше сесть и кому на кого обратить внимание. Все сначала удивлялись: никто и подумать не мог, что Сева, тишайший и незаметнейший их сослуживец, может так уверенно управлять народными массами, однако, поудивлявшись, публика довольно скоро привыкла к новому Севиному образу и, переключившись на яства, от которых ломился стол, перестала реагировать на виновника торжества. 

Грянул оркестр. Веселенькая, разухабистая мелодия обещала приятный вечер, народ оживился, но тут же раздалось громкое и настойчивое постукивание вилки о бокал. Оркестр умолк, а Сева, поднявшись с места и подождав, пока наступит тишина, торжественно произнес:

— Друзья мои! Прошу минуту внимания. Я рад, я счастлив, что в этот знаменательный день, когда часы пробили круглую дату моей жизни, я вижу вокруг себя  дорогие лица своих друзей, благодаря которым моя жизнь сложилась именно так, а не иначе. Спасибо вам,  мои дорогие друзья. Первый бокал – за вас!

И опять все удивились. Во-первых, бархатистости голоса Семена, о которой никто не подозревал, а во-вторых, трудно было поверить, что Сева знает такие слова и умеет так ловко соединять их друг с другом.

— Наверное, Польди… – сказал Дима.

— Что? Что Польди? – спросила жена. 

— Да нет, ничего, — пробормотал Дима. – Сочинил Польди. Поэт.

 Он нервно сунул руку в карман и вытащил бумажку, исписанную мелким почерком.

— Это что, шпаргалка? – пошутила Соня.

— Ага, — кивнул Дима. – Сева просил.

Опять зазвучала музыка, но снова ее прервал голос юбиляра:

— Внимание! В президиум поступила записка. Разрешите ее зачитать.

Именинник развернул листок, надел очки и все тем же бархатным с переливами голосом прочитал:

Хорошо быть юбиляром –

Статным,  сильным и не старым,

И гулять не в чистом поле,

А в шикарном «Метрополе».

Народ засмеялся, раздались аплодисменты. Юбиляр расплылся в улыбке. 

— Я даже догадываюсь, от кого эта записка, хотя она и не подписана. Признавайся, друг Леопольд, это ведь ты?

Он с любовью посмотрел на Махрового, и тот смущенно склонил голову.

— Мой давний друг, — сообщил Сева, — и, между прочим, известный поэт – Махровый. Леопольд Махровый! Прошу любить и жаловать!

Опять раздались аплодисменты.

—  Кто? Как? – послышались голоса. – В каком смысле – махровый?

Однако вечер набирал силу,  а у публики было еще ни в одном глазу. Больше никто не мог ждать, и, будто сговорившись, все стали разом наливать в бокалы водку, вино – себе и дамам, наваливать в тарелки салаты. Но тут, будь оно неладно, снова раздалось позвякивание.

— Прошу прощения, — прокричал Сева, перекрывая шум, — но некоторые товарищи просто рвутся выступить. – Он кивнул в сторону Димы. —  Давай, Димыч, выкладывай, что там у тебя наболело.

Дима с сожалением посмотрел на тарелку, встал, поднял рюмку, и твердо, по-партийному, отрапортовал:

— Мы сегодня собрались, чтобы отметить юбилей нашего товарища, с которым работаем вот уже больше двадцати лет. За все эти годы Семен проявил себя как отличный специалист, незаменимый работник, хороший семьянин и надежный друг. И ни один человек из нашего коллектива не может сказать о нем ничего плохого.

— А хорошего?.. – раздался чей-то ехидный голос.

— Хорошего? Может… — Дима сбился и забыл, что там дальше.

— Так скажи! – предложил кто-то.

Все с готовностью засмеялись.

— Да ну вас! – обиделся Дима, тем более что лицо юбиляра выразило разочарование. – Ладно, Сева, будь здоров!

Он мотнул головой, выпил и сел.

Все снова взялись за вилки, но не тут-то было.

— А вот еще одно послание!

 

Вилки остановились на полпути.

 

Хоть юбиляру и не двадцать,

Хочу в любви ему признаться.

Я вас люблю, чего же боле,

Особо если в «Метрополе».

 

— Это в каком смысле: «люблю, хоть и не двадцать»? – спросил все тот же насмешливый голос.

Именинник растерялся.

— Что-то ты, Леопольд, зациклился на одной и той же рифме, —  неодобрительно сказал он поэту.

— Будут и другие, — угрюмо пообещал Махровый и налил себе водки.

 

Канва дальнейшего празднования была понятна. По знаку именинника по очереди поднимались докладчики и объясняли собравшимся, какой юбиляр замечательный человек, кто-то говорил, что с удовольствием бы пошел с ним в разведку, кто-то был не прочь оказаться с ним на льдине. Одна дама неназываемого возраста призналась юбиляру, что была в него влюблена еще в детском саду. «Помнишь, Севочка, мы с горки катались, помнишь?» – вопрошала она. И хоть Семен кивал в ответ, дескать, ну, еще бы не помнить! – дама продолжала настаивать: «Помнишь, катались? У меня еще был шарфик с помпончиками? Так вот, с тех самых пор».

В президиуме зачитывалась очередная записка.

 

— Ох, хороша у Семена семья!

— А почему? Я отвечу, друзья.

Был, как кристалл, благороден наш Сева

И  никогда не ходил он налево.

 

Гости благодушно смеялись, жена Семена вертела головой, как курица, и растерянно улыбалась, именинник кивал в знак одобрения. 

Несколько раз пытался вступить в дело оркестр, но строгое позвякивание вилки о бокал каждый раз заставляло его умолкнуть. Музыканты не возражали. Они перебрались за стол и активно подкреплялись. Надо было не зевать,  поскольку было понятно, что, насытившись хлебом,  народ потребует зрелищ, а вернее, танцев, и тогда уже будет не до еды.

Во время одной из пауз откуда-то из недр зала, а может быть даже из недр земли, вырвался низкий мощный женский голос. Все вздрогнули от неожиданности.

«Заздра-а-авную чашу до края, до края нальё-ё-ём!» — страстно зазвучало в зале. Гости начали тревожно оглядываться, искать глазами неведомую певунью. Наконец, она поднялась с места, и все увидели черную, всю в блестках жар-птицу с бокалом в руке – и как это раньше никто ее не замечал? Походкой профессиональной оперной певицы она медленно направилась вдоль столов к имениннику, продолжая петь, и все замерли, перестали жевать, а только следили за этим диковинным существом. Остановившись рядом с юбиляром, жар-птица допела заздравную, юбиляр вскочил с места, и они расцеловались.

— Белочка! Радость моя! Спасибо! – бормотал Семен, а потом, словно очнувшись, вскинул голову и растроганно произнес: — Мой давний друг, а по совместительству еще и солистка малого оперного театра Изабелла… Изабелла… — он мучительно наморщил лоб, но птица мгновенно пришла ему на помощь: — Изабелла Курляндская! – сказала она басом и добавила, кивнув в сторону Севы: — Вот что делает с человеком волнение!

Тот благодарно посмотрел на нее и виновато развел руками.

— Тоже, небось, нанятая, — тихонько сказал Дима жене. – Как Польди.

И тут оркестр почувствовал: пора!

Музыканты, не торопясь, заняли свои места, выдержали паузу, и – грянула музыка, какой-то доисторический фокстрот. Народ, как ошпаренный, повскакивал с мест и устремился в круг – парами, поодиночке, целыми компаниями. Было впечатление, что гости явились сюда именно ради этой безумной пляски, и вот, наконец, настал долгожданный момент. Кто-то танцевал действительно фокстрот, но большинство – все, что попало: цыганочку, вальс, танго и даже просто вприсядку. Жизнь вырвалась на волю, как пробка из шампанского.

Несколько женщин с пылающими лицами попытались втащить в круг и юбиляра, но тот, смеясь и мотая головой, отбивался и, в конце концов, так и остался сидеть  за столом, а вскоре, в диком вихре веселья, о нем и вовсе забыли. Он сидел в одиночестве, однако вовсе не грустный, как можно было бы предположить, а спокойный, довольный, погруженный в какие-то приятные мысли.

Он готовился к заключительному слову.

Оставался последний проход.

Уставшие танцоры постепенно стали возвращаться за стол. Вечер двигался к завершению. Оркестр умолк, и музыканты потихоньку начали зачехлять инструменты.

И опять раздалось позвякивание вилки о бокал.

Поэт отправил юбиляру очередную записку, но тот замотал головой и разворачивать не стал.

«Минус червонец», — подумал Дима.

— Друзья, последний раз прошу внимания! — сказал Семен, но никто не прореагировал, все продолжали разговаривать, смеяться, а некоторые даже принялись снова ковыряться в тарелках. 

— Я жду! – настаивал именинник. – Прошу всех налить! – и опять постучал по бокалу.

Это народ услышал и охотно наполнил рюмки.

Семен тоже налил в бокал вина, поднял его, и тут все обратили внимание, как прекрасно смотрится бокал с красным вином на фоне белого костюма и как гармонирует с алой бабочкой. Это была поистине картина художника!

Именинник подождал, пока не наступила полная тишина, и торжественно заговорил:

— Друзья мои! Мои дорогие, бесценные друзья! Сегодня большой, а может быть даже главный день моей жизни. Сегодня я окидываю взглядом пройденный путь и подвожу, так сказать, предварительные итоги.

Он вышел из-за стола и, продолжая свою речь, с бокалом в руке, ну совсем как в кино, направился вдоль столов, останавливаясь возле каждого и обращаясь то к одному, то к другому гостю.

— Сначала была школа, — сообщил он толстому дядьке с внушительными залысинами.

— А детский сад? – обиженно напомнила дама, с которой юбиляр катался с горки.

— Да, да, Верочка,  я сейчас подойду и к тебе, – посулил он даме и опять повернулся к дядьке. – Итак, сначала была школа, и Федор Иваныч подтвердит, что школьный путь я прошел, не спотыкаясь, и мой аттестат зрелости был не хуже, чем у других.

Федор Иванович, польщенный тем, что юбиляр обратился  именно к нему, согласно закивал, и его массивный подбородок заколыхался.

Снова наткнувшись на нетерпеливый взгляд  своей детсадовской подруги, именинник, чуть помедлив, направился к ней.

— По-моему, и в детском саду я вел себя не слишком вызывающе, так, Верочка? – спросил он у настойчивой дамы.

— Ну что ты, Севочка! Ты был такая прелесть! Мы с Севочкой вместе катались с горки, – принялась дама объяснять публике. – У меня был шарфик с помпончиками, очень красивый. Все мне завидовали.

— С твоего разрешения, я продолжу? — спросил именинник и пошел к следующему столу. – Виталий, как, по-твоему, в институте я тоже не ударил лицом в грязь?

— Ну что ты, Семен! – укоризненно покачал головой худой и прямой, как  столб, мужчина в очках. – У кого можно было конспекты списать? Только у тебя.

— Ну, не только… — скромно потупился юбиляр. – Не преувеличивай. Но вот учеба кончилась, и наступила трудовая жизнь, — поведал он женщине со сложной прической и массивной золотой цепью.

— Да тут и говорить нечего, Семен Петрович! – истерически выкрикнула она, не дожидаясь вопроса. – Когда вы у нас работали, все время была прогрессивка, а как ушли – будто отрезало!

— Ну, в этом была не только моя заслуга, Клавдия Григорьевна, не только… — возразил Семен Петрович и, сделав паузу, подошел к Диме.

— И последний этап – ни много, ни мало, а все же двадцать лет в одном институте. И никто на меня, вроде бы, не жаловался, так,  Дмитрий?

— Никто, — твердо сказал Дима и вытер рот салфеткой.

Сева удовлетворенно улыбнулся и двинулся в обратный путь.

— А теперь я должен сказать самое главное! –  произнес он, вернувшись к своему столу. – Я никогда бы не смог бы прожить такую насыщенную и яркую жизнь, если бы рядом со мной не было таких замечательных друзей, как все, кто собрались сегодня в этом зале. В горькие минуты и в минуты радости вы всегда были рядом! Благодаря вам исполнились все мои мечты. Подчеркиваю – все! Спасибо, друзья мои!

На глазах у юбиляра выступили слезы, у женщин тоже защекотало в носу, и они стали себя корить: выходит, целых двадцать лет рядом с ними происходило что-то необыкновенное и замечательное, а они не заметили? Вон какой Сева оказался человек, и куда они только смотрели?

Все растроганно выпили и начали потихоньку расходиться. Жена именинника сняла очки, собрала со столов неоткупоренные бутылки и стала засовывать их в рюкзак, хотя муж все время твердил: «Не надо, Маргарита, не надо», — впрочем, не очень настаивая.

 

— Ты знаешь, — сказал Дима жене, когда они вышли на улицу, — оказывается, Севину жену зовут Маргарита.

— Ну да? – удивилась Соня. – Никогда бы не подумала!